Письмо библиофилам

Рубрика в газете: Проза, № 2020 / 25, 02.07.2020, автор: Лина ВОЛЬНЫХ

Началось всё с того, что мы с Артёмом решили разъехаться. Не сошлись, короче. А он к тому же и кота нашего забрать вознамерился. Мало того, что разбил мне сердце, так ещё и Шансика хапнуть собрался!
– Ты не обалдел ли, хапуга? – мрачно спросила я.
– А я рукопись тебе отдам, старющую, – ответил он. – Ты же любишь старину?
– Ну допустим, – буркнула я. – А откуда у тебя старина?
– Нашёл на блошином рынке. Там несколько страниц, но зато и правда древних. И туба прилагается.
– Ха, – ответила я. Артём разбирается в древних рукописях так же, как я в сопромате. Я двумя пальцами взяла тубу, вытащила «ветхие» свитки и глянула на первый из них.
Начала читать, чтобы вывести его на чистую воду, и… не заметила, как Артём ушёл из квартиры, прихватив свои вещи и кота.
Первая страница начиналась с заголовка на палестинском диалекте арамейского языка (на инязе я училась на кафедре языков Ближнего и Среднего Востока, так что сумела его распознать) – «СУД». И чуть ниже, помельче: «Речь».
И далее – совсем мелко. Буквы расплывались, будто расплющивались на истёртых свитках. Этот диалект не входил в область моей научной подготовки, так что разобрать весь текст я едва ли смогла бы. Но тут закорючки вдруг замерцали и начали преображаться в знакомые буквы английского:
«Хорошо, если спрашиваете – расскажу. Дело было так: обложили нас со всех сторон.
То есть мы-то не представляли для властей особого интереса. Главным для них было схватить и прилюдно наказать учителя – за его речи.
И зеваки в городе болтали, что скоро церковники снова попытаются его арестовать. Им, зевакам, было интересно: как тогда поступит учитель, как сумеет себя защитить? А в том-то и дело, что никак! Потому что в первую очередь будет думать о том, как защитить всех нас.
И значит, кто-то должен защитить его.
Он-то нам что говорил? Чаще всего мне? Что всё в итоге будет хорошо, а пока и вовсе не о чем переживать и нечего загадывать. Думать надо о «сейчас» и радоваться сегодняшнему дню, ведь это всё, что у нас есть. А завтра нам не дано ещё объять и постигнуть, и поэтому любое беспокойство – дело пустое и даже вредное для души.
У него получалось гладко, но только я всё равно не мог понять: как же не беспокоиться? Если его уже дважды пытались арестовать, и только чудом он в последний момент ускользал! Я оба раза просил его бежать из города, но он отказывался. Если бежать со всеми, всё равно получится толпа, и это привлечёт внимание властей. А оставлять друзей, бежать одному, он не хотел.
Вот я и начал думать, как избежать третьей попытки ареста – не факт ведь, что снова так повезёт. Уже всю голову сломал, и всё в одиночку – от других-то помощи не дождёшься. Они легко, как дети, поверили, что всё будет хорошо. И вообще ходили в последнее время точно хмельные, чуть ли не распевая песни во всё горло и позабыв о всякой осторожности…
В общем, в итоге надумал я вот что: выдать властям какого-нибудь пропойцу или больного, которому всё равно уже нечего терять, а так хоть на что-то полезное пригодится. И, может, даже войдёт в историю – потом, когда все очухаются, разберутся и поймут, с каким удивительным учителем им повезло жить в одно время.
И за пару дней поисков я сумел-таки найти кого нужно. Мало того, что бездомный, так ещё и дурачок! То есть не совсем дурачок, а так, малость отсталый. Говорит и всё прочее, но все слова и суждения – на уровне десятилетнего, а самому лет под тридцать. В общем, большой одинокий ребёнок, живущий на улице на подачки сердобольных горожан. Просто подарок судьбы, даже на суде ни о чём не станет спорить. И поэтому его даже не убьют – просто посмеются и отпустят. Скажут народу: и вот кого вы слушали! Народ плюнет и разойдётся, и толпа наконец от нас отстанет, и мы сможем затаиться и залечь на дно хотя бы на пару-тройку лет. Да хотя бы в Египет сбежать и спрятаться там. Может, при этом и половина учеников разбежится, но это и к лучшему: меньше внимания…
Нет, думаю, потом вряд ли бы учителю поверили, что он – это он. Посмеялись бы только. Всё бы произошло бы очень быстро. Всё и произошло очень быстро, верно?
В общем, план был хорош, с какой стороны ни глянь. Оставался главный вопрос: как бы его осуществить?
Сманить дурачка оказалось проще простого: я ему дал пару серебряников и показал ещё два – дам, мол, если пойдёшь за мной. Он и пошёл, послушно, как телок, даже без верёвочки. Учителю я сказал, что это мой дальний родственник, а остальные и вовсе не спросили. Их и так уже набралась целая толпа, так что одним больше, одним меньше – без разницы.
Нет, учителю я о своём плане ничего не сказал. Хотя я и говорю «учитель», но так он парень был ещё молодой, даже младше меня. И он такой ведь парень, что нипочём бы на это не согласился.
Что? А, деньги я взял, чтобы они, церковники, поверили. Что всё всерьёз. Деньги-то что, тьфу на них.
Тут возникал другой моральный вопрос – полудурачок, хоть и человек пропащий, а всё-таки живая душа. А власти, я чуял, что-то серьёзное задумали, даже не просто прилюдную порку. Как бы и до казни не дошло. А выдавать живого человека на казнь – грех, как ни крути, и идёт вразрез с учением учителя. Я долго сомневался и всё же решился взять на себя этот грех. Да, иногда приходится выбирать: или сохранить себя в чистоте, или сохранить кое-что намного более дорогое. А точнее, кое-кого.
Однако дело сразу же пошло наперекосяк. Например, ещё до праздничного ужина учитель взял и исцелил моего дурачка. Сюрприз! С ним так бывает, когда он в ударе. И глазом не успеешь моргнуть, как какой-нибудь недавний паралитик скачет, будто горный баран. Вот только дурачков до сей поры учителю ещё не удавалось излечить. Сумасшедших – пожалуйста, а отсталых – нет. А тут вдруг бац – и бывший дурак болтает с бывшим мытарем, самым книжным из нас (не считая, конечно, учителя). И лицо уже такое умное. А учитель смотрит на них и улыбается.
Меня аж зло взяло. Потому что дело уже не переиграешь, маховик-то запущен. С досады я поспорил с учителем – если честно, просто придрался к пустяку – и ушёл не доев, будто обидевшись.
Ушёл в полном сумбуре и смятении. Потому что одно дело – сдать дурачка. И совсем другое – человека, получившего надежду на новую жизнь.
Но, во-первых, поздно отступать: церковники уже знают место нашего укрытия, а солдаты готовы и ждут. Значит, на кого-то нужно будет указать. Не на друзей же? И во-вторых, бродяга, даже поумнев, и в подмётки не годится учителю – так что церковники наверняка его отпустят, лишь посмеявшись. А вынести несколько минут позора ради такого учителя, как наш, – разве не честь для недавнего дурачка?..
Короче, привёл я стражников в сад. Собирался показать им на бездомного. Учитель должен был молиться вдали от всех, как обычно делал после ужина.
Прихожу я, значит, в сад (солдаты следуют на удалении), а учитель встаёт мне навстречу и улыбается. Мягко, печально и с пониманием. Понял, стало быть, мой замысел, догадался, почему я так рано ушёл с ужина. И успел уже помолиться, а теперь просто ждал нас. Наверно, это и была самая страшная минута в моей жизни.
И вот стою я столбом, и стражники невдалеке ждут, с возрастающим нетерпением – я слышу по голосам. И ученики уже с удивлением смотрят на нас, чего это мы все стоим, даже трезветь начали от своего благодушного веселья, бывший дурачок, наоборот, сладко спит, растянувшись на траве за спиной учителя. А учитель стоит совсем рядом, и смотрит на меня блестящими глазами – как будто прощается и хочет ещё что-то сказать, а я никак не могу понять, что.
Может, что всё будет хорошо, надо лишь немного подождать? Но, с другой стороны, как ТЕПЕРЬ-то всё будет хорошо?
– Что задумал сделать, – говорит меж тем учитель, – делай быстрее.
Это было окончательное слово. И в то же время просьба. Он никогда ничего не требовал, только просил. Даже когда собрался вдруг помыть всем нам ноги перед ужином – и то попросил разрешения.
А теперь попросил вот это. Не согласен, значит, чтобы за него пострадал кто-то другой. И пойдёт на всё, чтобы защитить нас.
И я поцеловал его – от тоски и чувства безысходности. И ещё от того, что никогда не умел отвечать отказом на его просьбы.
Дальше не буду всё пересказывать, тяжело. Все эти пытки и плевки. Что? Ну да, я ходил ещё раз к церковникам. Просил, чтобы вмешались. Чтобы не допустили казни. Говорил, что учитель уже и так наказан. Что он ни в чём не виновен, и уж менее всего в богохульстве. Он ведь вообще никогда никого не оскорблял, ни одного человека – даже врагов – а Бога тем более… А они? А что они? Даже говорить со мной на стали. Что я для них – мелкая сошка, разотрут и не заметят.
Главный сказал только – «Нам что за дело, ты сам думай». Да и вытолкали меня взашей. Эх, как мне захотелось тогда бросить в лицо главному этот кошель с серебром! До дрожи, до белых пятен в глазах, до слёз. Но сообразил я это сделать, лишь когда оказался за воротами. Ну и рассыпал там всё серебро, зачем оно мне теперь. Ни для побега, ни для Египта – ни для чего мне не нужны были больше деньги.
Как вообще после такого оставаться жить? Ну я и сделал то, что сделал. Не хотел переживать этот день. И мне теперь даже всё равно, что вы насчёт меня решите, что подумают люди. Прежде чем осудить меня, спросите-ка себя кое о чём. Вот вы не сделали бы всё, что могли, даже ценой обмана, чтобы спасти от страшной смерти такого человека, как учитель? Не сделали бы всё в пределах собственных возможностей и разумения?
Другое дело, что разумения-то у меня оказалось с гулькин нос. Как и веры в него.
Нет, я не раскаиваюсь в том, что собирался подставить бездомного. Я же сказал, что решился взять на себя этот грех. Я жалею о другом – что не поверил словам учителя. О том, что всё образуется, стоит лишь подождать. И жалею, что не дождался. Я только теперь понял, что в рай не войдёшь, если сам себя туда не пропустишь. И ещё, что ад там, где нет его».
На этом текст заканчивался, а других свитков в тубе не оказалось. И я так и не узнала, есть ли у рассказа продолжение. Собственно, потому и пишу это письмо. Может, у кого-то из вас, библиофилы, хранятся недостающие страницы, и вы бы мне рассказали, что было дальше?
Даже не знаю, почему для меня это так важно. Но вдруг кто-то из вас знает, каким стало решение Суда?