Поработать с языком

Рубрика в газете: Рецензия, № 2025 / 39, 03.10.2025, автор: Ольга БАЛЛА

Сам по себе замысел охватить романным повествованием почти полвека и проследить происходящие за это время перемены в человеке и социуме очень интересен. Прекрасно, что автор, рассказывая о жизни своего героя, старается прослеживать исторические и цивилизационные изменения, совпадающие с разными этапами его биографии, — вплоть до появления технических новшеств, включая совсем недавние (вот о 2010 годе — «Наступивший год характеризовался дальнейшим развитием интернета и связанных с ним цифровых средств связи и других технических возможностей. Новые мессенджеры позволяли не только переписываться и разговаривать, но и использовать индивидуальные или групповые чаты», — и характерных для времени климатических явлений: «Он включил радио, по которому в новостях передавали сообщения о большом количестве лесных пожаров в областях Центральной России, а также то, что в Московской области началось возгорание торфяников, на тушение которых в помощь пожарным направлены солдаты из воинских частей» (тот же 2010-й), не говоря уже о событиях после 2014-го, включая коронавирус и иные исторические обстоятельства. Прекрасно, что всё это вообще замечено и сделано частью повествования. Правда, язык, которым это сформулировано, совершенно казённый, годящийся куда более для текстов нехудожественных, — к этой проблеме мы ещё вернёмся).

 

 

Замечательно, что автор начинает своё повествование с напряжённой, волнующей ситуации — грозящей герою опасности в самолёте, заходящем на посадку с техническими неполадками (и затягивает это описание, заставляя читателя переживать). Несомненно, это обеспечивает взволнованность и заинтригованность читателя.

Вообще-то, именно с этого стоило бы прямо и начинать, обойдясь без вводного абзаца, объясняющего обстоятельства происходящего: «Шёл июнь 1976 года. Стояла ясная безоблачная ночь. Плюс ко всему было полнолуние и в лунном свете ясно просматривалась красота природы средней полосы России, когда вся растительность набирает скорость к достижению июльского функционального апогея…» — это всё совершенно лишнее (не говоря уже о том, что указание на эти красоты не имеет к последующему развитию событий никакого отношения): о том, что дело происходит ночью, ясно сказано описанием происходящего в самолёте, а о том, что события развиваются в июне 1976 года, можно сказать позже и не прямо в лоб с первой строчки, а другими средствами. Автор, собственно, об этом и говорит некоторое количество текста спустя: «…июнь месяц идёт, а тепла всё нет… <…> Високосный год, наверное, своё дело делает». Вот, этим вполне можно ограничиться, — показав только, что этот високосный год именно 1976-й.

Кстати: «Чем-то мы прогневили Господа» — оборот, в устах человека 1970-х годов вряд ли вероятный, как и вообще апелляции к Богу: «Божья кара на меня сошла»; «Бог создал мужчин активными существами…» (и это говорит главный герой, член партии, наверняка выросший в атеистической семье. То же самое можно сказать без всяких упоминаний Творца. Таисия Вячеславовна в 1978-м году крестится и восклицает «Слава Богу!» — тоже сомнительно. Если восклицание ещё существовало тогда на правах фигуры речи, то креститься человек, с детства живший в советской атеистической среде, стал бы вряд ли) и церкви («…и не отмолит ни в какой церкви». Для 1977 года неубедительно).

Кажется всё-таки, что начало романа перегружено чрезвычайными происшествиями: мало того, что герой вместе со всем самолётом чуть не погиб в катастрофе, — сразу же вслед за этим машина, в которой он едет, чуть не сбивает девушку и тут же водителя машины накрывает сердечный приступ. Это чересчур, тем более что после всех этих драматичных событий повествование очень замедляется, и все читательские переживания не вознаграждаются ничем: из событий, задавших тексту — ложное, как выясняется, — напряжение вначале, ничего не следует, и людей, упомянутых при описании этих ситуаций, мы на страницах романа больше не встретим. Зачем тогда?..

Хорошо, что исходные обстоятельства главного героя рассказаны не открытым текстом от лица повествователя, но в диалоге (героя с Митрофаном Владимировичем), при этом автор не проясняет его обстоятельств полностью, сохраняя загадку.

(Но Боже, каким казённым, официальным, письменным языком они говорят! «Производственная программа предприятия предусматривает порядка пятидесяти процентов среднего и текущего ремонта подвижного состава, остальное в перевозках грузов по заявкам других предприятий». Мыслимо такое в устной речи?)

И стоит ли так детально описывать каждый шаг героя, раскладывать действие на такие мелкие кадры?

В результате события развиваются смертельно медленно (и это после такого перенасыщенного судьбоносными событиями начала!). На странице 25-й (это если полуторным интервалом 12-м размером шрифта) и далее — это где Виктор оформляет командировку в Москву и Воронеж, а потом долго-долго к ней готовится, а потом долго-долго описывается его маршрут и действия во время этой поездки, вплоть до того, как он откручивает и прикручивает щётки стеклоочистителей и прочее, покупает еду… — ещё ничего, по существу, не началось! Действие только подготавливается бесконечным разъяснением обстоятельств его начала — и топчется, топчется в подробностях…

Вообще лишних деталей многовато. «Аркадий провёл Виктора к расположенному на стоянке своему служебному «Москвичу», который почему-то был заперт, так как шофёр куда-то ушёл. Пришлось ждать. Аркадий достал пачку сигарет и протянул Виктору.

— Спасибо, не курю.

— Бросил?

— Нет, как-то не начинал.

— Правильно. А я вот втянулся».

И далее про сумку шофёра, про то, что он покупал в магазине… — Много бессмысленных уточнений (вроде расписывания действия чуть ли не по минутам: «Немного раньше, чем через час он подъехал к универмагу… Минут через тридцать после истечения оговоренного времени она с покупками в руках вышла из универмага…» — Такая точность избыточна).

Вот это всё каким образом работает на развитие сюжета, на понимание ведущих проблем романа или характера главного героя? (Боюсь, что никаким; зато за счёт такой степени подробности повествование оказывается неоправданно затянутым.)

Страшно затянуто описание того, как Виктор знакомится с условиями своей жизни на новом месте. Для чего такие подробные протоколы?

Подробное описание новообретённого кабинета Виктора опять-таки соперничает с протоколом: «В кабинете стоял не особенно большой двухтумбовый стол, накрытый прозрачным листом плексигласа, сбоку к этому столу примыкал ещё один стол без тумб, так что площади для размещения документации было достаточно. Также в кабинете располагался шкаф для документов, двухсекционный металлический сейф с открытыми дверцами и с размещёнными в замках ключами, а также шкаф для одежды, небольшой диван и несколько расставленных по стенам комнаты стульев. На рабочем столе размещался обычный дисковый телефонный аппарат». Зачем требуется такая детализация (если только это не описание декораций будущего / возможного фильма)? На что она работает? В последующем повествовании это не пригодится ни разу.

Всё это похоже на тщательно, аккуратно развешанные по стенам ружья, стрелять из которых никто не собирается.

Хочется посоветовать автору не стремиться рассказать сразу всё, а рассказывать самое существенное, различать важное и неважное.

Некоторые сюжетные извивы совершенно немотивированы — как, например, то, что у главного героя внезапно обнаруживаются экстрасенсорные и гипнотические (!) способности (в которых он до тех пор был совершенно не замечен), и он излечивает Машеньку. Это уж совсем бог из машины.

Тут же оказывается, что он может ещё и диагностировать болезнь, хотя всего-то смотрел, как работает «московский старичок»-биотерапевт, даже не учился (кстати, тут автор себе противоречите, потому что много позже, в разделе, посвящённом 1980 году, будет сказано, что «в течение нескольких встреч» вполне себе учился). Недостоверно (как недостоверно и то, что он всего за несколько встреч успел чему-то научиться).

Вообще кажется, что герой перегружен добродетелями и способностями — и сильно недогружен проблематичными сторонами своей личности, которые в сочетании с добродетелями и делают характер интересным.

(На этом фоне парадоксально, что он, такой весь положительный и добрый, вдруг начинает шантажировать родителей Машеньки: «…если кто из вас будет болтать другим людям, что сейчас видели, то ребёнку станет хуже и, может быть, намного хуже…». Ох, не вписывается в образ.)

В целом: текст аморфный, нет ни внятной сюжетной линии — которая теряется в бесконечных подробностях, ни внятно же прописанных характеров (персонажей множество, но узнаваемых, индивидуальных лиц у них нет; это же касается и главного героя Виктора Константиновича — его не видно даже при том, что автор изо всех сил нагружает его добродетелями вплоть до способности чудесного исцеления больных), ни ведущих конфликтов. В романе слишком много нефункциональных не только деталей, но и целых ситуаций. Автор с замечательной подробностью и с несомненным знанием дела описывает провинциальную жизнь середины 1970-х, но это описание вязнет само в себе, ему очень недостаёт динамики. Надо было бы задать ведущую интригу / ведущий конфликт, которая(ый) держал(а) бы на себе всё повествование (окружив её, желательно, ещё несколькими сопутствующими интригами / конфликтами, поскольку роман — это несколько сюжетных линий, взаимодействующих между собой, а не одна, растянутая на много-много страниц).

И хоть бы на главы, что ли, разбить, чтобы хоть какая-то структура была. Разбиение по годам само по себе не задаёт структуры (в основе структуры лежит некоторая мысль), но хорошо, что есть хотя бы оно.

Решающе важно вот что: стоило бы основательно, радикально поработать с языком. В этом отношении роман написан плохо, и это имеет прямое отношение к структуре текста в целом.

Сейчас язык его, с одной стороны, косный и тяжёлый. Так, «вся растительность набирает скорость к достижению июльского функционального апогея» — это чрезмерно громоздкая фраза. Техницизм «функциональный» здесь вообще неуместен. «Для лучшего распределения возросшего пассажиропотока» — опять-таки совершенно чуждая художественному тексту фраза, это же не служебный отчёт. «В данной ситуации» — канцеляризм, опять неуместно, опять этому место в служебном отчёте. Слово «является» («является комендантом и кастеляншей») — опять канцеляризм. (Тем более в устной речи!! — «являюсь настоятелем восстанавливаемого храма».) Долой такое из художественного текста, как и слово «данный» («Данное учреждение принадлежало…»). Вместо «в срочном порядке» куда естественнее сказать «срочно». «Выдача зарплаты на предприятии осуществлялась…» — ну почему не сказать: «зарплату выдавали»? (А что «на предприятии» — это само собой понятно, где же ещё?) То же самое: «о возможности осуществления такого же заказа…» — зачем тут громоздкое слово «осуществлялось», что оно добавляет к сказанному, почему не сказать «можно ли сделать такой же заказ»? И далее снова: «…на следующий день оплата была осуществлена». «Температура воздуха понизилась» — «стало холоднее» будет гораздо лучше. «Ситуация с отдачей занимаемого бывает крайне редким явлением» = «отдают занятое редко». «На спонтанно созванном совещании Аркадий представил собравшимся нового главного инженера предприятия и кратко рассмотрел актуальные текущие производственные вопросы» — опять официальный отчёт. Пуще того, стилем казённого документа автор пишет даже там, где в этом нет вообще никакой нужды, поскольку речь идёт о простых, неформальных человеческих ситуациях: «Естественно возникла радость родителей появлению долго отсутствующего сына, организацию [что-то тут не то с согласованием] заезда его автомобиля на свою территорию, стремление как можно лучше накормить его и дать отдохнуть», «будет присутствовать постоянная необходимость ответов на вопросы» (не стоит ли сказать просто — «надо будет всё время отвечать на вопросы»?). «Если у неё возникнет возможность и желание» = «если она сможет и захочет». «Дорожные условия не располагали возможностью комфортной езды» — дорожные условия не могут чем бы то ни было располагать, они неодушевлённые. «…расположение туч на небе предопределяло скорое начало дождя» — зачем такая церемонная громоздкость? «После получения соответствующей информации» — почему не сказать «узнав всё это»? «…волнение, которое вполне могло быть понимаемым» — гораздо лучше было бы просто: «вполне понятное волнение».

Есть и случаи стилистического несоответствия. «Снова были ласки, дрожь в теле, всё, что нужно людям, чувствующим взаимное влечение и осознающим отсутствие каких-либо тормозящих ограничений [а что, бывают ускоряющие ограничения?]», «Ясно было, что вырабатывающий состояние счастья эндорфин способствовал выработке дофамина, способствующего [дважды одно и то же слово в предложении не красит его] переходу человеческого сознания в режим влюблённости, отключающего защитные барьеры и порождающего опасность бросаться с головой в омут» — нельзя так писать о любви… По всей вероятности, автор иронизирует, но считывается одно только скучное занудство. «Идеальных ситуационных вариантов достичь невозможно», «во всех возможных производных формах звучания этого термина» — это плохо. «…официально формулируемого термином «счастье» — а это просто неправда, «счастье» — никакой не официальный термин (и: чувство не формулируется словом, а называется им). «…о влиянии уровня риторических деталей на результативность итоговых решений» (даже не деталей, что само по себе виртуозно, а их уровня… уровня деталей??) — для чего городить такие конструкции? всякий ли читатель в таком разберётся?..

Не стоит отпугивать читателя тяжеловесной речью там, где она функционально не оправдана.

(И уж тем менее уместна такая официальная, письменная стилистика в устной (!) речи: «в утилизационный пункт этот автомобиль доставите лично вы, но фактически в утиль доставите аналогичное количество металла». Люди так говорят разве что на служебных совещаниях.)

С другой стороны, в тексте есть неоправданные просторечия. «Плюс ко всему» — это разговорное выражение, применения которого описываемая ситуация не требует. В данном случае стоило бы сказать что-то нейтральное вроде «Помимо того…», а лучше всего обойтись без этих совершенно лишних вводных слов и сказать просто: «Стояла ясная безоблачная ночь. Было полнолуние». То же самое — «типа паники». «Типа» в данном случае — просторечие (говорили ли так в 1970-х?). «Без всякого напряга» — опять неоправданное просторечие; не говоря уже о том, что этого просторечия в 1970-х точно не было, оно гораздо более позднее.

Настойчивое «потому как» вместо «потому что» — тоже просторечие! Зачем?

Вообще мне показалось, что в тексте многовато анахронизмов. Вот ещё: «Сразу после свадьбы пошёл дискомфорт» (слово «дискомфорт» в тексте вообще довольно настойчиво) — в 1970-х так не говорили, это лексика («комфорт / дискомфорт») — именно на разговорном уровне — постсоветского времени. «…для некоторого освобождения части его оперативной памяти» — в 1979-м не могло быть этой компьютерной терминологии, во всяком случае, в голове у человека, далёкого от тогдашней компьютерной техники (ничто не указывает на то, что Виктор имел к ней хоть какое-то отношение). Слово «эгрегор» в 1980 году немыслимо — Даниил Андреев (это слово из его «Розы мира») тогда ещё не был опубликован.

Слово «озвучить», которое тоже не раз появляется в тексте («озвучил его данные с указанием места работы»), опять-таки из XXI века, для 1970-х оно не характерно.

Имя «Илона» для девушки 1970-х крайне маловероятно (если ей лет 20–25, то она родилась в 1950-х, тогда это имя было исчезающе-редким. Если она родилась раньше, тогда тем более. Такое необычное имя для героини, пусть даже мимолётной или второго плана, должно быть сильно мотивированным — или уж лучше заменить его на что-то более типичное, потому именно, что персонаж фоновый. Среди её ровесниц очень частым было, например, имя Валентина.

(Вот «Евдокия Федотовна» для старушки-вахтёрши в общежитии прямо в самую точку: она явно родилась в начале XX века и, скорее всего, в крестьянской семье. «Алевтина Егоровна» [она же Георгиевна, тут автор, кажется, немного запутался, это всё-таки разные отчества] — отлично, характернейшее имя для женщин её поколения. Умеет же автор правильно имена подбирать! Секретарь Катя и машинистка Света — опять в точку.

С другой стороны, нужно ли вообще подробно, с именами перечислять всех этих людей, подавляющему большинству которых не суждено сыграть никакой роли в развитии сюжета? Роман перенаселён такими персонажами, некоторые даже с полным именем-отчеством фамилией: «механик по ремонту Николай Васильевич Сорокин», «Василий Степанович Шененко, <…> участковый инспектор, капитан милиции», «Семён Фёдорович Кривов», «председатель колхоза Юрий Ефимович Гладков», «заведующий кафедрой профессор Александр Яковлевич Савинов», «Эвелина Григорьевна Кудряшова, дочь второго секретаря горкома Федотова», «инженер по охране труда и одновременно профсоюзный лидер предприятия Полина Леонтьевна Замшелова», и даже в официальном, канцелярском порядке с фамилией впереди имени — «профессор Судаков Сергей Сергеевич», «декан факультета профессор Смольников Дмитрий Петрович».

Для чего читателю знать полные имена этих людей? Некоторые, да, ещё пригодятся. Но почти все остальные теряются в толще повествования, хотя отдельные персонажи, как, например, Катя, Семён Фёдорович, Василий Степанович, иногда и выныривают — правда, никакой логики в их появлении не прослеживается. И кстати — есть ли хоть какая-то логика в том, что одни названы по именам, как Катя, Света и Илона, другие — по именам-отчествам, да ещё вместе с должностью, как «мастер жестяницкого участка Фёдор Тимофеевич» (мы его тоже, раз мелькнувшего, никогда не увидим), а третьи со всеми паспортными данными? Если бы это соответствовало степени значимости присутствия в тексте, это ещё можно было бы понять, но ведь нет.)

Во второй, американской части романа не будет даже тени их присутствия (кроме разве Семёна Кривова, который снова вынырнет почти под конец, в 2010-м, — но без этой фигуры там совершенно возможно обойтись, его появление ни на что не влияет, — кроме разве того, что даёт косвенное указание на бессмертный бандитизм — Семён упоминает «чистую работу», которую готов сделать. Однако не пригодится и это. — Таков и сотрудник кафедры Олег, возникающий в 2015 году, — вряд ли читатель вспомнит, какую роль он сыграл в советской части романа и сыграл ли он её вообще.).

А могли ли в середине 1970-х восстанавливать церковь в посёлке? (Много ли тогда было в этом глубоко советском посёлке верующих и желающих открыто ходить в церковь?) Такая ситуация характерна скорее для 1990-х и более позднего времени, как и слово «храм» вместо слова «церковь».

Нередко речь попросту неправильна: «пожизненно-далёкое состояние», «не приведи того» — так не говорят (или уж это точно не литературная норма, даже если где-то и говорят); взгляд «восхитительного толка» — неправильно вплоть до переворачивания смысла: такой оборот означает, что восхитителен сам взгляд («толка» — лишнее, непонятно, зачем оно здесь), — в данном случае совершенно очевидно, что речь идёт о восхищённых взглядах. «чуть раньше до положенных восьми часов» — снова неправильность: правильно — «чуть раньше положенных восьми часов» (не говоря уже о том, что «раньше» и «до» — тавтология). «При этом главной провинностью коммуниста считалось не соблюдение морального облика или способность завалить порученное дело, а правильность уплаты членских взносов» — наверное, всё-таки «обязанностью» или, по крайней мере, «повинностью»? «…Её уровень познания был не так широк» — уровень не бывает широким или узким, он бывает высоким или низким. «Значит она есть курящая женщина» — «есть» тут лишнее (автор почему-то настаивает на такой конструкции, для русского языка избыточной, — ещё пример: «он есть тот самый отец аспиранта…», «Катя есть русская девушка», — впрочем, примеров множество), после «значит» нужна запятая, это вводное слово. «…Помог ей одеть шубу», «одев утеплённую куртку», «забыл одеть что-то на голову» — не «одеть», а «надеть»… «Удобный» и «удобоваримый», «равный» и «равнозначный» — это слова с разными значениями, первые не заместимы вторыми. «Двухтумбовый» пишется без дефиса, а «кое-где», наоборот, с дефисом. В оборотах «отец Арсений» и «отец Никифор» применительно к священнику «отец» пишется с маленькой буквы, как и слово «армия» (и то и другое с неоправданно большой буквы в романе устойчиво), а вот названия марок машин типа «Волга» — напротив того, с большой… «ехать С поездом / автобусом», «спустя четыре года ОТ» — литературная норма, соответственно: ехать НА поезде / автобусе, спустя четыре года ПОСЛЕ. Ещё речевая ошибка: не «планшетник» (это просторечие), а планшет.

(И это не мелкие придирки, как может показаться: нельзя задавать столько лишней работы редакторам и корректорам, не говоря уже о том, что такое количество неправильностей сильно снижает доверие к тексту. О пунктуации уж и не говорю…)

В описаниях много лишнего. «…Пассажирских самолётов, доставляющих людей в пункты назначения», — вся часть фразы после запятой пустая и лишняя: а что ещё могут делать пассажирские самолёты? Вскоре вслед за этим — «командир экипажа по согласованию с диспетчером принимающего аэропорта приступил к постепенному снижению высоты полёта», — но ведь так всегда и бывает, как бы самолёт снижался без согласования с диспетчером? «…Почти каждый день начали идти дожди. Такое погодное изменение в сельском хозяйстве осложнило проведение уборочных работ» — зачем говорить такие очевидности? (И кстати: бывают ли уборочные работы НЕ в сельском хозяйстве?) «Молодая девушка» — тавтология («молодой девушкой Инной»), старых девушек не бывает.

С прекрасной точностью и детальностью автор описывает, как, например, самолёт заходит на посадку (включая трудности, которые экипаж при этом испытывает), вплоть до избыточных технических подробностей: «аэродромный автопоезд в составе седельного тягача ЗиЛ-130В1», «автобус ЛАЗ-695», «УАЗ-452», «ЗиЛ-ММЗ-4502», «тягач КАЗ-608». Замечательно, что романист понимает, чем названные марки отличаются от остальных. Но поймёт ли это непосвящённый читатель (это ведь не объясняется) и насколько принципиально для понимания происходящего то, что тягач, автобус, автомобили были именно этой марки?

Понятно, что автор отлично знает всё, о чём говорит, — сразу видно человека с техническим образованием и мышлением, подробно и профессионально знающего существо дела, и не одного — от авиации до сварки, от математики до процесса защиты диссертаций и вождения автомобиля. Этим можно только восхищаться, такое действительно очень редко. При разговоре о профессионально понимаемых предметах сама его речь становится правильной, грамотной, точной, дисциплинированной, она как бы выпрямляется и очищается, — браво! Прямо глаз бы радовался, не имей мы дела с художественным по своему смыслу текстом. Но в данном случае такое техническое описание, заполняющее уже самые первые страницы, совершенно не требуется: это же не учебник по какой бы то ни было из известных автору специальностей и, опять-таки, не отчёт.

(Вот описание ремонта автомобиля: «Ремонт автомобиля затянулся, так как обнаружилась течь в одном из тормозных цилиндров, потребовалась регулировка зазоров в приводе клапанов, люфт рулевого колеса превышал допустимые пределы…». На что всё это работает в художественном тексте?)

Не говоря уже о том, что все это далеко от художественной речи и уместно скорее в рабочих документах, как и обороты вроде «минимизация ущерба»: «О возникшей неисправности тут же было доложено диспетчеру, который после консультации со своим начальством и запросом о запасе топлива на борту, выдал рекомендацию перейти в режим горизонтального барражирования вокруг аэропорта с небольшим смещением от взлётно-посадочной полосы, чтобы не мешать движению других самолётов. Запас топлива позволял им находиться в воздухе ещё около полутора часов. Бортмеханик проверил все электрические цепи и не нашёл в них никакой неисправности. Электропитание и привод масляного насоса гидросистемы шасси были исправны. Оставалось только подозревать нарушение герметичности масляного трубопровода гидроцилиндра левой стойки, что устранить в ходе полёта было совершенно невозможно…».

(Дальнейшее развитие событий показывает, что в таком подробном и квалифицированном описании опять-таки не было никакой необходимости.)

То есть, вот и третья сторона: текст неоправданно перегружен специальной терминологией и специальным знанием, вряд ли выходящим за пределы сообщества профессионалов. В частности, слово «гистерезис» в диалоге Виктора с Митрофаном Владимировичем (встречающееся не раз и позже) стоило бы тоже заменить на что-то общепонятное, не надо заставлять читателя залезать в словари.

Или вот ещё — беру почти наугад: «Рамы сварить несложно, но как быть с приводом и как гасить нагрузку? / — Можно использовать схему замкнутого контура. Там тормозов не надо, а с приводом не такая сложная задача. Электродвигатель найти не проблема, а редуктор можно собрать из списанных агрегатов». Если автор думает, что читатель-неспециалист поймёт, о чём тут речь, он слишком высокого мнения о нас, неспециалистах. Одновременно полезно ответить себе на вопрос: для чего здесь эти специальные подробности? Хочет ли автор написать производственный роман, о том, как устроено некоторое производство? — Прекрасная задача, но тогда нужно поставить себе и ещё одну задачу: написать его так, чтобы это было и понятно, и интересно человеку, который до сих пор не имел отношения к соответствующей части промышленности. Задача трудная, но достойная.

Удивительны перепады между почти-косноязычием и блистательно выстроенной официальной, техничной речью, — и ни один из этих способов говорить не художественный.

Вообще, не надо проговаривать очевидности вроде «один из таких самолётов» (понятно же, что Ан-24 — один из самолётов); «компенсируя естественную потребность в ночном сне» — так пассажиры и спали ночью, получали свой ночной сон, ничего не компенсировали (это очевидность и неточность формулировки одновременно). «Стюардесса — она тоже человек, ей также хотелось спать, но рабочая обстановка такое не позволяла»; «Человеку свойственно что-то обдумывать, мечтать, фантазировать, строить какие-то планы, так же, как и не замечать того, что пройдёт совсем небольшой промежуток времени и жизнь расставит всё так, как невозможно спланировать или что-то предусмотреть», «Как всегда, в любой жизненной ситуации бывает, как минимум, два возможных решения и, несмотря ни на что, одно из них нужно принимать» — зачем писать такие очевидности, неужели автор думает, что этого кто-то не знает?

«…забитый людьми сверх всякой возможной вместимости. Как там могло поместиться столько человек, трудно было представить» — а это тавтология, дважды сказано совершенно одно и то же. «Продолжил дальше» — опять тавтология: если продолжил, понятно, что дальше. «Около часа времени» — снова тавтология: «часа пространства» не бывает. «Прозвучал звук» — то же самое.

(Такого слишком много, и в результате это опять-таки неоправданно раздувает объём текста и нерационально растранжиривает усилия автора.)

Указание на каждое излишество и каждую речевую неловкость / неправильность, которыми переполнен текст, приведёт нас неоправданно большому объёму рецензии, так что лучше мы не будем об этом говорить, скажем лишь, что с романом очень бы хорошо поработать квалифицированному редактору. Это всё попросту стоило бы основательно переписать.

По мере приближения ко второй своей половине и далее текст становится всё более конспективным, утрачивает въедливую подробность, с которой описаны 1976, 1977, 1979 годы, — годы становятся всё короче (первые пять лет из почти пятидесяти занимают примерно половину текста (!), в другую половину упихиваются остальные, тем более, что они начинают выпадать целыми десятилетиями: после 1983 года (сильно уступающему в подробности всем предыдущим) сразу 2003-й. Логики в этом не заметно. (В каком-то смысле роман разламывается на две больших неравных части — советскую и американскую, которые организованы несколько различно.)

В тех частях, что посвящены 1983 и 2003 году, текст — вместе с прежней избыточной подробностью — теряет и тяжеловесность, становится живым и динамичным (некоторое тяготение к чрезмерной детализации сохраняется, но скорее рудиментарно), и вообще стройнее и точнее. (Впору сказать, что именно тогда и начинается настоящее действие — или уж оно начинается тогда, когда Виктор заводит отношения с Людой, — а всё остальное кажется вязкой, затянутой предысторией, значительно превышающей по объёму историю как таковую.) Пропадают (ну, почти…) даже канцеляризмы, слова из лексикона казённых отчётов, которыми полны предыдущие части! — все эти «является» и «данный» (но всё-таки есть тут и они: «продолжение дальнейших действий» [да ещё и тавтология], «потребление высокосортного красного вина обусловило тягу к отдыху»… всё-таки так нельзя) — и наукообразные конструкции начинают встречаться существенно реже (но всё-таки встречаются — вроде «средней части диапазона бальзаковского возраста», «нижней границы бальзаковского возраста» — и что это, кстати, за диапазон у бальзаковского возраста, какие у него границы?.. Бальзаковский — это 30 лет).

Правда, развитие событий — стремительное обретение Виктором сначала как бы дочери, а затем, не менее стремительное, в её же лице молодой жены (с которой они непостижимым образом в считанные часы успевают искренне друг друга полюбить — даже стремительнее, чем это происходило у Виктора со всеми предыдущими его женщинами; притом только сейчас его накрывает «тем, что можно назвать настоящей любовью») представляется неубедительным прежде всего психологически — ну, допустим.

С другой стороны, после молниеносного соединения Виктора с Ксюшей (ну должна же быть кульминация у текста) медленные самоценные описания (того, как герои летят на самолётах из Москвы в Америку, что они делают, добравшись до Денвера, описание правил и особенностей американской повседневной жизни, тщательное перечисление того, что В. и К. делают в своей собственной повседневности…) снова разбухают и заполняют текст, который становится затянутым. Действие замедляется вплоть до почти-остановки, ведущая мысль так и не появляется, идёт простая подробная хроника жизни, старательное и самоценное описание американского быта и повседневных практик (вот такое, например: «После того, как Виктор возвращался с работы, они вместе ездили по хозяйственным нуждам за покупками, в прачечную, чтобы получить выстиранное бельё или сдать в стирку новую порцию. Иногда посещали салон красоты, где Ксюша отлучалась от них на относительно долгое время и им приходилось её ждать», — ну зачем!?); возвращаются и ненужные технические уточнения («Виктор снял с автомобиля аккумуляторную батарею и подключил её к выпрямителю с адаптером для сохранения ёмкости», — что это даёт для развития сюжета и понимания происходящего?..) Мы, конечно, благодаря этому очень многое узнаём об американской повседневности — вплоть до любопытных подробностей о том, как в США организуются роды; как там в детском саду рекомендуют, где продолжать обучение; как учат в школе. Это действительно невероятно интересно. Но разве в этом задачи художественного текста?

При этом 2004 год весь скомкан, его почти нет (фактически он свёлся к одному событию — рождению Валентины); целых четыре года — 2006–2009, 2011–2014 — слипаются в один (посмотрим для сравнения, сколько места, времени и внимания заняли 1976-й, 1977-й…). 2011–2014 — вообще просто конспект, намеченные тезисы возможного самостоятельного повествования: о чём-де можно было бы тут написать. Скомкан и 2019-й, в котором всего два события: смерть Валентины Алексеевны и начало коронавируса. Повторяю, такая неравномерность (особенно растянутость 1970-х) ничем не мотивирована. — Создаётся впечатление, что всё это написано в большой спешке. Стоило ли так торопиться?

(И кстати: «рабочий» компонент в американской части романа пропадает напрочь, — совершенно не видно, чем Виктор занимается во внедомашней жизни, какие у него там отношения, задачи, проблемы и т.п. — тогда как в советской части повествования этим было заполнено практически всё. То есть получается как бы вообще два разных романа [два, а не три, — российская послеамериканская часть повествования — по существу продолжение американской, и не только по содержанию, но по типу своей организации], и Виктор — единственное, что объединяет эти два романа: общий герой — весь сводится к своим бытовым заботам [разве что бегло, конспективно упомянута его подработка — «В качестве дополнительной подработки он взял на себя работу по корректировке переведённого на русский язык технического текста компьютерным переводчиком, функционально не учитывающим специфическую терминологию и сложные обороты речи»] — которая ни на что в романе не влияет; Ксюша, впрочем, тоже совершенно сливается с бытом; характера как такового нет (не говоря уже о его развитии, которое с людьми обычно бывает и в литературе как раз и интересно), сложность личности отсутствует в принципе [единственное, что о ней понятно, — это то, что она очень красивая и очень привязана к мужу, который первый и единственный мужчина в её жизни. «Мне всё равно, лишь бы быть с тобой». Прекрасно и похвально, но маловато, личности из этого не состоят. Зачем нужна героиня без внутренних содержаний?].

Кстати же: после перехода романа в американскую стадию и далее — в российскую очень-очень резко уменьшается количество действующих и упоминаемых лиц, тогда как советская часть перенаселена так, что за всеми персонажами не уследишь и всех не упомнишь.

Это всё к вопросу о резкой неравномерности распределения авторского внимания.)

Очень интересно начинает быть, когда Виктор и Ксюша принимают решение переселиться из Америки в Россию, — сама по себе ситуация очень достойная внимания и анализа. Но в романе об этом — чистый конспект, чистые тезисы. Не говоря уже о том, что рассказывается простая хроника событий (если бы главным героем был сам автор и писал бы об этом воспоминания — этого вполне хватило бы. Но автор пишет художественную прозу) — а художественная проза требует динамики, конфликта, сюжета, более сложного и проблематичного, чем хронологически последовательный перечень событий.

Подробные описания туристических радостей в Китае, Таиланде, Доминиканской республике как самодостаточные травелоги вполне любопытны (кажется, вполне уникальный опыт — со всеми этими змеиными шоу, крокодиловыми фермами, экзотическими островами Андаманского моря…), но на что они — занимающие очень много места — работают в романе?

2024 год вообще занимает три страницы и содержит, по существу, одно событие — то, как Виктор заглядывает за предел своей земной жизни. (Строго говоря, этим бы стоило и закончить — оставив финал открытым, чтобы читатель мог сам достроить внутри себя дальнейшее развитие событий: вернётся он оттуда, не вернётся?..) Повествование видится скорее оборванным, чем законченным: фраза «Ксюша продолжала лечить его китайскими препаратами и чётко отслеживала достигаемый своими действиями эффект» даже чисто ритмически не даёт чувства законченности большого текста, она вялая.

Совершенно оборванной остаётся и интересная сама по себе линия экстрасенсорных способностей и умений Виктора, которая внезапно — без обозначения каких бы то ни было её истоков в начальной части романа — возникает в его середине, какое-то время продолжается и потом исчезает, не принеся в смысле содержания романа никаких плодов.

Некоторые нелогичности и неточности есть и в заключительных частях романа. Так, у 20-летней Ксюши оказывается «просрочен» паспорт — этого не может быть; паспорт, полученный ею в 14 лет, устареет только в 25. — Насколько помнится, в 2003 году Москвы-Сити (которой, среди прочего, любуется в Москве Ксюша) ещё не было — по крайней мере, она если и была, то ещё в самом начале своего строительства. — «Теперь у них была полноценная православная христианская семья»: (1) если православная, значит, уже христианская, — это излишество / тавтология; (2) вообще-то, «полноценной» православной семьёй они были бы в случае, если бы ходили в церковь, соблюдали все религиозные правила и вообще были бы верующими, но ничего из этого явно незаметно (кроме общих слов о том, что «Виктор с Ксюшей приобщали детей к традиционным православным ценностям». Если это важно, это надо не рассказывать, а показывать. Если это неважно — зачем вообще об этом говорить?). — Неточность физиологическая: у женщины «бальзаковского» возраста (30 лет), да ещё на нижней его границе, как автор сам говорит (29?), не может начинаться климакс (это о Валиной учительнице английского в российской школе). — И: Амброз Бирс всё-таки далеко не философ (даже если высказывал философические суждения), он прозаик и журналист. — Ленинградское и Волоколамское — там, где развилка — не проспекты, а шоссе. И, наконец, не vi-fi, но Wi-Fi; не синдром Альцгеймера, но болезнь Альцгеймера. (Как бы мелочи, но доверие к тексту от таких пустяков снижается.)

 

2 комментария на «“Поработать с языком”»

1. Комментарий автора.
   Признаю, в книге есть много сцен, не особенно целомудренного содержания, которые вряд ли понравятся женщине пенсионного возраста с высокоморальным настроем. В этом плане понимаю, что рецензенту остаётся, прежде всего, обращать внимание на мелочные придирки, в том числе и с собственными ошибками, утверждая, что паспорт заменяется в 25 лет. Уважаемому рецензенту О. Балла следовало бы знать, что согласно Конституции РФ замена паспорта происходит по достижении 20 и 45-летнего возраста.
   Признаю, человеку только с литературными знаниями, без каких-либо степеней и званий, понять некоторые технические термины сложно, как и затруднительно вникнуть в сущность производственных процессов. Всему диапазону читательского адреса угодить сложно. Рассчитываю на понимание образованной публики с достаточным уровнем жизненных знаний.

   Ответить

2. Отличная критическая статья Ольги Балла. Именно такие разборы литературных произведений нужны. И именно сегодня.
   По тексту:
   В романе о 1975 годе: “предусматривает порядка пятидесяти процентов”.
   Нехорошее “порядка” вместо “около” появилось в 90-х годах, когда началось коверкание русского языка. И сейчас не надо это употреблять.
   Описание технических подробностей, а также должностей сотрудников с их ФИО побуждает думать, что автор писал роман на основе своей биографии. И полные ФИО даны, чтобы эти люди или их родственники узнали бы себя и, возможно, сказали спасибо и от радости купили бы роман.
   Кстати, Солженицын назвал своего героя именем-отчеством одного функционера, чтобы тот (тоже от радости) посодействовал изданию его сочинения.
   Я технарь, если что. И всегда стараюсь что-то техническое описать художественным образом без излишних подробностей.
   Хочется здесь видеть и другие критические работы Ольги Балла. Это поможет писателям серьезнее готовить свои произведения.
   ***

   Ответить