Порой и умный критик скажет лишнего…

№ 2023 / 47, 02.12.2023, автор: Илья ШУХОВ (г. Алма-Ата)

* * *

В газете зрю телепрограмму:

О! «Тихий Дон» тут – мелодрама!

Дожили до какого срама:

Добро, что хоть не мыло-драма!

 

* * *

Современная хроника:

ДЦП… ДТП…

И т.д., и т.п.

 

* * *

Пересматривал папки в письменном столе и среди давних рукописей, газетных вырезок и прочего нашёл несколько отпечатанных на принтере листов, на каждом из которых – всего лишь по нескольку строчек. Но каких. Чего только не читывал я на своём филологическом веку, но такого, когда одна строчка кажется «томов премногих тяжелей», по-моему, не встречал. Вот что прочёл я на этих листах.

 

«История России

Поэма

Ночь, улица, фонарь, аптека,

Почта, телефон, телеграф».

 

«История человека

Поэма

Осталась усталость».

 

Не могу удержаться – приведу и три оставшихся кратких стиха.

 

«Ностальгия 1

Не пишутся письма домой

Не мой голос несёт телефонная линия

Не я покупаю билет

Без меня на посадку зайдёт самолёт

Не мне почтальон принесёт последнюю почту

Не я прочту её».

 

«Ностальгия 2

Я не Толстой, не Достоевский

Я даже не советский классик

Хотя бы стал им без пит-стопов

Чуть поживи ещё Андропов

Теперь строчу стишки в Намюре

Бельгийской кланяюсь купюре

Хоть здесь не нужен никому

Поэт в Намюре меньше чем сантехник».

 

«Ностальгия 3

Я Александр сын Ильи

Из респектабельной семьи

Страна мою фамилью знает

И юбилеи отмечает с почтеньем деда моего

Лишь не пойму я одного

Хрена при всей такой картине

Я на чужбине обретаюсь

Чужой политикой питаюсь

Персоной важной быть пытаюсь etc».

 

Те сверхкраткие «поэмы» сын написал в двадцатидвухлетнем возрасте. На память пришёл известный мне ещё с университетских времён моностих Валерия Брюсова «О, закрой свои бледные ноги».

Между прочим, недавно я узнал, что этот свой знаменитый, как бы сейчас сказали, мини-хит Брюсов опубликовал, когда ему было тоже двадцать два года.

 

* * *

Последствия горбачёвской «перестройки» и «гласности» – заголовок в газете «Комсомольская правда – Казахстан» за 29 декабря 2000 года: «Признанные попки нужно знать в лицо!».

 

* * *

«Не должен царский глас теряться по-пустому», – когда ещё было сказано Пушкиным. Но потомки мудрый постулат, похоже, забыли напрочь. Для чего тогда и телевидение, если бы оно каждодневно не разносило по градам и весям тот самый глас?

Не отстают от медийщиков и торгаши. Зайдёшь в магазин – так и лезут в глаза царские и президентские названия. Сыр «Президент». Сметана «Президент». Овсяные хлопья «Царь». Водка «Царская»… Перечень можно продолжать и продолжать.

«Не должен царский «лейбл»… – сказал бы нынче классик.

 

* * *

Вышла у нас с женой размолвка – у кого не бывает. И как раз накануне прочитали мы отпечатанную на принтере статью из Интернета, где об одной моей журнальной публикации был одобрительный отзыв. Мелькнуло даже словечко «талант». А надо заметить – когда ссоримся, супруга обычно «награждает» меня молчанием или односложными «да», «нет», что для меня хуже брани. И – в рассуждении сказанного – пришло мне на ум смешное присловье: краткость – жена таланта.

 

* * *

Смотрел очередную ожесточённую словесную схватку по поводу советского прошлого в телевизионном ток-шоу и подумал: может, и не случайно слова «история» и «истерия» отличаются друг от друга всего лишь одной-единственной буквой.

 

* * *

Об этом поведала мне моя мать – с оговоркой: « Эх, если бы я умела писать, какой прекрасный рассказ мог бы получиться!..»

История такая. В доме, где в далёкие, советские годы жила она с моим отцом до его кончины в семьдесят седьмом, состоял при домоуправлении один чудаковатый, блаженненький мужичок, которого все в округе звали Васенькой. В его обязанности, помимо прочего, входило – разносить по квартирам платёжные квитанции. Поступил он на работу спустя примерно год после кончины моего отца – как раз когда улицу Крестьянскую, где Васенька жил, переименовали и стала она улицей Ивана Шухова. Оттуда, с окраины, и приезжал Васенька на службу – в дом, на фасаде которого тогда же появилась шуховская мемориальная доска. Вот и получилось, что почти каждый божий день курсировал Васенька туда и обратно – от Шухова к Шухову. Служил разносчик исправно, спиртным не злоупотреблял, разве что после аванса или получки бывал слегка под хмельком, и его тянуло потолковать с подопечными «за жизнь».

В таком вот словоохотливом состоянии Васенька, принеся «платёжку» моей матери, сообщил не без гордости о своей «шуховской» прописке и попросил на память книгу Ивана Петровича. Она подарила «Пресновские страницы», написала на титуле несколько слов и поставила под ними свою фамилию – Рязанская. Прочитал разносчик посвящение, заулыбался и говорит: а-а, теперь-то я узнал, в честь кого соседняя улица называется. Мать не поняла, что он имел в виду.

– Ну как же, – объяснил Васенька. – Вот я теперь живу на Шухова, а рядом с ней улица –Рязанская!..

 

* * *

Показали по ТВ церемонию награждения «звёзд» российской эстрадной тусовки ежегодной премией «Золотой граммофон». Одним из первых получил её исполнитель «неувядаемого» хита «Без тебя», улыбчивый обворожитель женских сердец Стас Михайлов. Правда, в этот раз спел две другие песни, но они мне даже не запомнились – все, что называется, на одно лицо. Зато на следующее утро, не знаю, почему – наверное, достал уже «любимец публики» – сочинился у меня экспромт-триптих, и я записал его почти без правки, как говорится, прямо из головы. Вот этот краткий стихотворный отчёт.

   1

О, как певцов прекрасных много

В самой России и вокруг!

Но – всех затмил один, с порога

Кумиром дамским ставший вдруг.

Почёт у дам – большая сила.

Слащавый голос полюбя,

И дня не сможет жить Россия

Без тебя, Стасик, без тебя.

   2

Нет концерта – большого ли, малого –

Без участия Стаса Михайлова.

Никуда нам не деться от бремени

Соловья слушать мутного времени.

   3

Смешалось в нашей жизни всё.

Шальное время в том повинно.

Был раньше Пушкин – «наше всё»,

Стал Стас Михайлов – вполовину.

 

* * *

Приснился смехотворный сон. Будто мне надо писать диссертацию. Причём, название чётко отпечаталось в голове: «Тема выпивки в творчестве Евгения Евтушенко».

С чего бы? Правда, раньше в «Заметках…» приходилось цитировать фразу из интервью Евгения Александровича: «Начав пить водку в 16 лет, я бросил это дело в 19, поняв, что она убивает память – главное в писателе после совести». Я ещё удивился сему оригинальному суждению: продолжаю думать, что совесть совестью, но, наверное, для писателя главное – это всё-таки талант…

Так или иначе, смешной сон почему-то заставил вспомнить давние евтушенковские строки:

 

Предощущение стиха

у настоящего поэта

есть ощущение греха,

что совершён когда-то, где-то…

 

И – вместо «диссертации» – появилась пародия-эпиграмма, назвал которую – «Последний грех».

 

Предощущение стиха,

поэтом, пишущим по-русски,

есть ощущение греха:

пил водку залпом, без закуски.

Порой, под вдохновенья пыл,

мог одолеть спиртного ящик:

не просто – творчески он пил,

на то поэт и настоящий.

Благодаря греху тому,

тысячи строчек наворочал.

Успех способствовал ему,

а как стрезва писал – не очень.

Когда-то, где-то он устал,

стихами отравившись малость.

Писать шедевры перестал –

предощущать их лишь осталось.

 

* * *

В «Литературной газете» за 29 июня 2016 года увидел я лучезарный лик нестареющего поэта Андрея Дементьева, выступающего перед микрофоном. Эта афиша – как иллюстрация к его строкам: «Нью-Йорк приучил меня улыбаться» и «Нью-Йорк – это город улыбок и шарма».

Да и как не улыбаться, если удалось перекрыть самого Евтушенко! Каким образом? А вот. Под афишей напечатана следующая информация:

«Творческий вечер русского поэта в прославленном концертном зале Карнеги-холл прошёл впервые. Он состоялся в рамках фестиваля «Наше наследие», организованного Русско-Американским фондом (президент – Марина Ковалёва). На вечере присутствовали многочисленные представители русской диаспоры в Нью-Йорке, дипломатической миссии ООН, послы стран СНГ, профессора кафедр славистики Колумбийского и Нью-Йоркского университетов. В зале стихи Андрея Дементьева звучали как на русском, так и на английском языках в переводе американского поэта Джулиана Лоуэнфельда. Предваряя фестиваль «Наше наследие» и вечер российского поэта Андрея Дементьева, мэр Нью-Йорка Билл Де Блазио сказал: « Я аплодирую этому событию, которое помогает сохранить культурное наследие и традиции русскоязычной диаспоры в США! Это очень важно для нашего многонационального города».

Не знаю, может, и в самом деле важно – мэру виднее, – но мне припомнились строки одной из моих «дементьевских» пародий – «Секрет улыбки»:

 

Меня в Нью-Йорке тянет улыбаться

И щерить на ходу пошире рот.

Но стоит мне в России оказаться,

Как тут выходит всё наоборот.

 

Так получилось, что с дементьевским вечером почти совпало по времени другое литературное событие, только уже не за океаном, а в России. О нём в том же номере «Литгазеты» – статья Геннадия Красникова «Неюбилейные заметки о 50-м юбилейном Всероссийском Пушкинском празднике поэзии в Михайловском». Горестные, надо сказать, заметки.

Вот несколько выписок.

«Поэзия стала бедной падчерицей на радио, на телевидении, в информационном пространстве. Она ушла со стадионов, потеряв многотысячных поклонников. Но мой тридцатилетний опыт участия в пушкинских торжествах в Болдине, в Михайловском показывает, что самые верные читатели и поклонники поэзии приходят и приезжают со всех концов России именно на праздник поэзии, чтобы услышать живое поэтическое слово. Приехали и на этот раз. Но – стали свидетелями всяких нелепых, огорчительных новаций и «усовершенствований», какие ввёл режиссёр студии «Ленфильм» Дмитрий Месхиев – с недавних пор руководитель театрально-концертной дирекции Псковской области. Он решил, что на поэтическом празднике должно быть как можно меньше… поэзии и поэтов, дескать, слушать не будут. И даже когда зрители аплодисментами буквально не отпускали поэтов со сцены, «оптимизатор» красноречивыми жестами требовал от главы псковской писательской организации, чтобы тот поскорее убирался со своими гостями. На такую бесцеремонность отреагировал под одобрение зала балкарский поэт А.Бегинов: «Не дать поэту слова – всё равно что убить его на дуэли».

«Честно сказать, было стыдно перед гостями из разных городов, стран. Но ещё унизительнее было, когда уже в конце дня поэтам всё-таки дали возможность выступить, а на сцене в это время под оглушающий грохот отплясывали дикий канкан полуголые девицы группы «Лицедеи».

В самом деле, в родных пенатах поэзия стала бедной падчерицей. Если уж на родине русского гения … Не могу себе представить, как пережил бы такое мой отец, боготворивший Пушкина!..

У меня же эти два контрастные события отразились в кратком экспромте:

 

А праздник Пушкинский поэзии

Остался вовсе без поэзии.

Зато Америка приветила

Честолюбивого Дементьева.

Пред снобами заокеанскими

Читал творенья графоманские.

Им аплодировал Де Блазио…

Бедная русская поэзия!

 

Однако, недолго отдыхал я от своего «кумира». Буквально через два номера, 20 июля, «ЛГ» поместила информацию «Тверь – поэзии столица». В ней идёт речь об открытии памятника поэтам-шестидесятникам – трёхметрового монумента работы Зураба Церетели. «Скульптор, – сообщает газета, – поставил, как на полку, в один ряд большие книги, на разноцветных переплётах которых – имена ушедших Роберта Рождественского, Беллы Ахмадулиной, Булата Окуджавы, Владимира Высоцкого и, слава богу, тех, кто с нами, – Евгения Евтушенко и Андрея Дементьева».

Под текстом – фото: Андрей Дементьев – перед микрофоном на фоне церетелиевского памятника.

И опять – не обошлось у меня без очередного стихотворного отклика:

 

Поэтов – тех, что некогда гудели,

Решил увековечить Церетели.

И вот в старинном русском граде Твери

Воздвиг скульптуру. Земляки вспотели,

Когда узнали: вот кто в вечность метит –

Не кто иной, как сам Андрей Дементьев!

Теперь пред всеми станет он гордиться,

Что удалось на камне засветиться.

 

* * *

Прочёл я в «Литературной газете», что профессия «писатель» отсутствует в российском государственном реестре. То есть, занятие литературой – дело сугубо частное, любительское, как, допустим, собирание марок или разведение кактусов. Да и не удивительно, коль насаждается пренебрежительное отношение даже к самому «строительному материалу» литературы – русскому слову, которое также не защищено никаким законом. Куда уж дальше, если на Первом телеканале регулярно выходит передача под вызывающе-безграмотным, ёрническим названием «Аффтар жжот». Всё – вопреки русской грамматике. А бедные учителя втолковывают, как правильно пишутся глаголы! Представляю – торжествующие школяры подловили учительницу: нет, Марья Ивановна, надо писать «жжот» – сами видели по ящику!..

Кстати, в этой самой «Аффтар жжот» среди тех, кто собирает миллионы просмотров в Интернете, есть и «писатель» – по определению канала, – она же светская дива Лена Ленина (не постеснялась ведь выбрать такой псевдоним!)

Признаюсь, не видел ни одной её строчки и не могу судить, что у неё в голове. Зато все видят, что на голове: не причёска – целая вавилонская башня! И вот несколько раз повторяют набравший рекордное число просмотров ролик: «писатель» Лена Ленина пытается с той самой торбой усесться в лимузин. Вертится и так и этак и, наконец, ныряет головой в салон, показывая зрителям свою объёмистую – во весь экран – «пятую точку»!

Что тут сказать?

 

Писатель – повелитель дум.

Не был шутом он и холопом.

Выказывал он прежде ум.

Теперь – показывает попу.

 

* * *

Дикторша на РЕН-ТВ: «Песни Жанны Фриске до сих пор являются топами хит-парадов».

Это – наш русский язык?..

 

* * *

Каких только ни нахлынуло в нашу речь за последние годы диковинных иноязычных слов, кои от частого навязчивого употребления примелькались и стали привычными. То и дело встречаешь их в печати, слышишь в эфире. Но поток всё не иссякает.

Читаю в газете: « Министр культуры РФ Владимир Мединский и вице-губернатор Московской области Наталья Виртуозова открыли премьеру народного фильма «28 панфиловцев».

На открытии министр сказал:

«Очень символично, что премьера фильма проходит в Волоколамске. Хочу поблагодарить всех, кто помогал в реализации этого проекта. Это в первую очередь те 35 тысяч человек, которые внесли свои личные деньги на съёмки фильма. Общими усилиями удалось собрать 35 миллионов рублей. Это абсолютный мировой рекорд краудфандинга».

Первый раз попался на глаза неведомый «краудфандинг». Спросил своего, знающего два европейских языка, сына – и он не слышал. Помогла только интернетовская Википедия: «Краудфандинг – коллективное сотрудничество людей (доноров), которые добровольно объединяют свои деньги и другие ресурсы вместе, чтобы поддержать усилия других людей или организаций (реципиентов)».

Вообще-то такое «коллективное сотрудничество людей» на соборной Руси издревле называли в народе «помочью»…

 

* * *

В последнее время на телевидении вошли в моду разные шоу-конкурсы с участием детей. В одном из таких шоу ведущий пригласил трёхлетнего москвича, шахматного вундеркинда Мишу сыграть партию не с кем-нибудь – с самим чемпионом мира, гроссмейстером Анатолием Карповым!

Всё было обставлено, как на настоящем шахматном матче. Миша сделал первый ход и включил шахматные часы. Зрители в студии замерли, следя за ходом поистине фантастического поединка.

Через какое-то время гроссмейстер предложил своему маленькому сопернику согласиться на ничью, но Миша от ничьей отказался. В студии установилась тишина. Все ждали, что же произойдёт дальше. Но – чуда, увы, не случилось.

Я не знаток шахматной терминологии и не знаю, как называют Мишин промах профессионалы. Скажу только, что малыш не успел в положенное время сделать очередной ход. И тем самым победа досталась Анатолию Карпову.

Маленький вундеркинд, на которого было устремлено столько глаз, расплакался перед камерой. Не смогла сдержать слёз и его сидящая в первом ряду молодая мама. На её лице отчётливо читалось, что она на самом деле думала в ту минуту…

На другой день ролик с записью Мишиного поединка выложили в Интернете. Тут же появилось много откликов, и все – с осуждением чемпиона мира: не догадался уж уступить ребёнку – хотя бы свести вничью! Однако, мама Миши, видимо, ради политеса, высказалась иначе. Дескать, Карпов правильно сделал, чтобы у малыша был стимул совершенствовать своё мастерство. Привожу отзыв не дословно, но смысл был именно такой.

А на душе у меня от этой гроссмейстерской победы остался почему-то неприятный осадок…

 

* * *

Чего только не привидится и не придумается иной раз во сне. Вот именно так, ни с того ни с сего сочинился у меня анекдотический сюжет, хотя наяву я никогда не был любителем анекдотов. И – придуманное показалось таким юморным, что, проснувшись, я рассмеялся. Приснилось, будто двое приятелей отправились на природу – поохотиться и порыбачить. Придя на место, временно расстались. Один – с ружьём – пошёл в лес, а другой устроился с удочкой у пруда. Через какое-то время охотник возвращается без добычи, видит, что друг ничего не поймал, и говорит: ну, я-то хоть выстрелил!

Пригрезилась эта история среди ночи, а утром я пересказал её Нине. И обрадовался: мой «анекдот» её развеселил.

Удивительно, что этой же ночью Нине – только во время бессонницы – пришла в голову целая цепь наших с ней мистических жизненных перекличек и поразительных совпадений. – Знаешь, – сказала она, – мы с тобой – как иголка с ниткой. Что ни возьми, ты впереди, а я – за тобой. Взять имена: твоё – на «и», а моё – на «н».

– В самом деле: Илья – Нина, Иголка – Нитка, – изумился я.

– Дальше. Следи за буквами. Твоя фамилия – на «ш», моя – девичья, Щучко, – на «щ». Ты родился в городе, я – в деревне: опять по алфавиту друг за другом – «г», «д».

Теперь – числа. Твой день рождения двадцать девятого марта, мой – тридцатого. Так что – везде следом: иголка и нитка.

И вправду, есть чему подивиться. Особенно, если вспомнить, что моё имя Нина буквально вытащила из шапки, когда училась ещё в школе-интернате и гадала вместе с одноклассницами про своих будущих суженых. А ведь тогда имя Илья в послевоенной воронежской глубинке было очень редким. Во всяком случае, ни в родной Нининой Ливенке, ни в других окрестных деревнях, ни в большом селе Лосеве, где находился интернат, парня Ильи не было и в помине. Поэтому, когда Нина прочла выпавший ей билетик, подруги, и она сама, весело рассмеялись. Уж больно неправдоподобным, видать, показалось такое предсказание. Но – спустя несколько лет – так всё и случилось…

А если опять вернуться к моим сновидениям, скажу, что порою во сне как-то сами собой складывались стихи. Но, проснувшись, никак не мог их вспомнить и ругал себя за то, что поленился встать и записать по горячим следам. И когда в очередной раз такое случилось, с досады написал четверостишие:

 

Средь ночи рифмы мелькают шало.

Коль не запишешь – пиши пропало.

Очнёшься утром – в башке ни слова.

Лишь чертыхнёшься: прохлопал снова!

 

* * *

Прочёл у Павла Басинского в жэзээловской книге «Горький» о беседе между Горьким и Сперанским на репетиции «Егора Булычова» в театре Вахтангова.

«Репетировали ту сцену, в которой Булычов, уже понимающий, что близится его смерть и она неотвратима, протестует против неё, не может с нею примириться. Он буйствует, богохульничает. Вдруг Горький обратился к Сперанскому:

– А скажите, может ли медицина когда-нибудь победить смерть и сделать человека бессмертным?

Сперанский стал объяснять, что медицина вскоре сумеет увеличить срок человеческой жизни. Но сделать человека бессмертным она никогда не сможет.

– Плохая ваша медицина, – хмуро сказал Горький, – сильно нажимая на «о».

Горький обижен не за себя. За Человека. Человек – его бог! – не может сделать себя бессмертным. Вот что его обижало.

А к собственной смерти он был почти равнодушен. Вернее, он презирал её. Иронически предлагал голосовать за собственную смерть.

Умер тихо. Не так, как Булычов».

Последняя фраза побудила меня перечитать пьесу. А следом – цепная реакция – захотелось прочесть и горьковскую статью «О том, как я учился писать», про которую знал только понаслышке.

В статье как-то по-особому «зацепило» меня повествование о круге горьковского чтения – книгах русских и иностранных писателей-классиков и современников.

«Эти книги, – пишет Алексей Максимович, – рассказывали мне о людях сильной воли, резко очерченного характера; о людях, которые живут иными радостями, страдают иначе, враждуют из-за несогласий крупных».

И дальше признаётся:

«А вокруг меня мелкие людишки жадничали, завидовали, озлоблялись, дрались и судились из-за того, что сын соседа перебил камнем ногу курице или разбил стекло в окне; из-за того, что пригорел пирог, переварилось мясо во щах, скисло молоко. Они могли целыми часами сокрушаться о том, что лавочник накинул ещё копейку на фунт сахара, а торговец мануфактурой – на аршин ситца. Маленькие несчастья соседей вызывали у них искреннюю радость, они прятали её за фальшивым сочувствием. Я хорошо видел, что именно копейка служит солнцем в небесах мещанства и что это она зажигает в людях мелкую и грязную вражду… Эта отвратительная жизнь вызывала у меня то снотворную, притупляющую скуку, то желание озорничать, чтобы разбудить себя».

Прочитал горьковские размышления о людской природе и подумал – вот прошло уже около века, когда это было написано, а природа человеческая ничуть не изменилась. Та же копейка – теперь она доллар или евро – по-прежнему «служит солнцем в небесах» сменившего антураж современного мещанства. Те же «людишки» – с их презрением ко всему, что не приносит личной выгоды, с их айфонами и смартфонами, «Хондами» и «Тойотами», с азартным затариванием на ярмарках-распродажах, с их ревностной слежкой за успехами соседей…

О свойствах души читал я когда-то и у Владимира Солоухина. Он писал, что может меняться сознание человека, может накапливаться информация и так далее, но человеческая душа, как «чёрный ящик» в самолёте, что бы ни случилось, остаётся неизменной.

 

* * *

Из газеты «Время» за 6 апреля 2017 года.

«Моя собака живёт лучше вас.

Так называемая светская львица, а ещё писательница, телеведущая, модель и владелица сети маникюрных салонов Лена Ленина провела мастер-класс для студентов института гуманитарного образования и информационных технологий (Москва), на котором пообещала учащимся факультета журналистики научить «правильно общаться со знаменитостями».

Самой теме мастер-класса Ленина уделила самую малую часть отведённого ей времени: Ленина предпочла поговорить со студентами о роскошной жизни. Бизнесвумен обратилась к будущим журналистам с вопросом: «Деточка, у тебя нет айфона? О чём тогда с тобой говорить?» А учащимся лингвистического факультета Ленина заявила, что «переводчики никому не нужны, раз есть Гугл». Ещё она заявила: « Моя собака живёт лучше, чем вы».

Студенты услышали также и о занятиях Лениной благотворительностью. «Я разочаровалась в благотворительности. Я занимаюсь лишь тем, что выгодно для меня. Деньги – самая главная мера успешности человека», – заключила Ленина».

И – ещё заметка.

«Отбился ювелир от рук закона.

Многолетняя тяжба легендарного актёра Алексея Баталова с соседом по даче переросла в откровенное издевательство над престарелым мастером.

Суды, разбирательства, экспертизы – тяжелобольной 88-летний актёр уже давно воюет с ювелиром Вадимом Эльгартом за две сотки земли в садовом кооперативе. Сосед по даче лет десять назад отхватил у Баталова кусок участка, поставил на нём баню и умудрился оформить все документы.

– Алексей Владимирович хочет оставить нашей дочери Маше какое-то имущество, чтобы она, после того как мы уйдём, могла жить самостоятельно, – объясняет Гитана Аркадьевна, супруга Баталова.

В судах Эльгарт утверждал, что Баталов сам подписал ему дарственную. Однако Алексей Владимирович доказал, что документ ему был подсунут обманом, сам он, почти ничего не видящий, не понимал, что подписывает. Кроме того, дарственная не могла быть законной, уже более четверти века участок принадлежит не Баталову, а его дочке – инвалиду Марии.

Однако Вадим Эльгарт возвращать землю хозяевам и не подумал. Как и сносить незаконную постройку».

Да, времечко!.. За что боролись?

Опять – O tempora! O mores!

 

* * *

Время от времени просматриваю давние свои дневниковые записи – в основном краткие, а порою пространные цитаты из книг, газет и журналов последней четверти прошлого и начала нынешнего века. Все цитаты так или иначе касаются литературы и литераторов. Среди них есть и Виктор Астафьев. В шестом номере газеты «День литературы» за 2001 год был напечатан диалог её редактора Владимира Бондаренко с прозаиком Евгением Носовым. Мне показался любопытным такой фрагмент.

«В.Бондаренко: Труден был путь в литературу?

Е.Носов: Мы же – Витька Астафьев, я и другие такие почти безграмотные были, когда пришли с фронта. Только после тридцати лет оперились. Но эта былая безграмотность до сих пор сказывается. Вон, Виктор Астафьев в своём последнем романе «Прокляты и убиты» немножко обидел оставшихся в живых участников Великой Отечественной войны. И вот этих людей Виктор Астафьев ещё раз обездолил, для многих из которых война – единственное, что поднимало их до какой-то высоты. А если у него эту память отнимают, то человека тем самым лишают последней гордости. А у Астафьева в романе такое отношение проскальзывает. Хотя я понимаю, что Витя устроен так, такой у него механизм. Он стал в позу, за которую и дивиденды получает определённые. Он сейчас из матерка не вылезает. Вот по телевизору показывают его встречу с Табаковым. Бутылка водки на столе, мать-перемать, Табаков не за этим же приехал. Это, что ли, колорит сибирского писателя? А Витя этим немножечко спекулирует».

Вспоминаю и собственный опыт эпистолярного общения с Астафьевым, состоявшегося в 1990 году. Тогда я прочёл в журнале «Литературная учёба», что он составляет тома выпускаемой в Иркутске серии библиотеки для юношества, и написал ему письмо с предложением включить в эту серию автобиографические повести моего отца «Пресновские страницы». В ответном письме я прочёл:

«Дорогой Илья Иванович! Я сегодня же отправлю Ваше письмо и визитку редактору «Юношеской библиотеки». И если совсем бумагу не заберут у Российских издательств, а к тому дело идёт, то Вашу заявку рассмотрят – я за то, чтобы покойного Вашего папашу издавали по Сибири широко, чтобы знали его глубоко. Желаю доброго здоровья! Кланяюсь – В.Астафьев. 17 июля 1990 г. с.Овсянка».

Ответ обнадёживал, только как-то царапнуло глаз кондово-грубоватое «папаша»…

Шли месяцы, отклика из Иркутска не было, а поскольку адреса издательства я не знал, пришлось снова обратиться к Виктору Петровичу. И в октябре получил от него второе письмо.

«Дорогой Илья Иванович! Я уже получил ответ на свой вопрос от редакторши Светланы Николаевны Асламовой. Она не знает творчества Вашего отца и хотела прочесть что-либо, вот, наверное, и читает. А время-то? Что будет с издательствами, со всеми нами? Но всё-таки Вы пришлите книгу отца – библиотека начата и её надо завершить – впереди ещё много томов».

В конце письма сообщался адрес Восточно-Сибирского книжного издательства.

Отцовскую книгу я незамедлительно выслал в Иркутск, но хлопоты оказались напрасными – на том дело и заглохло…

Но – по удивительному стечению обстоятельств – в том же девяностом году случилось и отрадное событие: «Пресновские страницы» вновь увидели свет в очередном томе серии «Отрочество», вышедшем в московском издательстве «Детская литература» внушительным – двухсоттысячным – тиражом…

А астафьевские прогнозы-опасения – «что будет с издательствами, со всеми нами?» – скоро, спустя всего лишь год, оправдались с лихвой. После развала СССР книжные издательства или закрылись совсем, или стали частными, а мы в одночасье сделались гражданами разных государств.

Благо ещё, что по-прежнему оставалась возможность читать российскую прессу, быть в какой-то мере в курсе текущих событий литературной жизни.

Хотя – события эти вовсе не радовали. Распад единого на всю бывшую страну писательского союза вызвал среди литераторов раскол и смятение. Одни, как поэтесса Юлия Друнина, не смогли принять наступивших перемен и свели счёты с жизнью, другие замолкли, а третьи, напротив, приспособились к новым реалиям и даже стали извлекать из них пользу. В их числе оказался и мой недолгий корреспондент, коего на рубеже веков стали нарекать «великим русским писателем». Но вот что я прочёл о нём в статье критика Н.Скатова «Погружение во тьму», опубликованной в седьмом номере «Литературной газеты» за 2003 год.

«Пример талантливого на слово Астафьева и поучителен, и драматичен, и историчен. Ведь, например, на то, что у него в своё время только показалось выпадом в адрес грузин, быстро ответили – пришлось замолчать. Но зато, как оказалось, можно было зло и безнаказанно заявить: русский народ – «г…но». А в ответ – общие восторги великим русским писателем. Который не мог же, наверное, не понимать, что и вся писательская-то сила его рождена именно этим «г…ным» народом».

Позже я с изумлением узнал, что Астафьев выпросил у Бориса Ельцина деньги на свой пятнадцатитомник: видно, как сейчас говорят, сумел вписаться в тренд.

Несмотря на явный творческий спад, он до конца оставался культовым автором «Литературной России», печатавшей его откровенно слабые, натужливо-народные рассказы. Помню в одном из них перл: «Рано ему жениться – женилка ещё не выросла».

Как ни странно, в этой же газете была напечатана корреспонденция о малой родине Астафьева – селе Овсянке, жители которого весьма нелицеприятно отзывались о своём известном земляке, державшемся с ними пренебрежительно и высокомерно.

На этом фоне удивляет почтительное отношение к астафьевскому творчеству и личности такого тонкого, умного критика, как Валентин Курбатов, чьи публикации о русской литературе, классиках и современниках читаю с большим удовольствием. Ему принадлежит и книга «Диалоги с Астафьевым», оценивать которую не буду, а – по обычаю – закончу разговор кратким стихотворным резюме.

 

Я уважаю критика Курбатова.

Палитра слова у него богатая.

Хоть впору рядом с классиками ставь его.

Да только зря вот хвалит он Астафьева –

Стилиста, скажем прямо, никудышнего.

Порой и умный критик скажет лишнего.

 

* * *

Из Нобелевской лекции китайского писателя Гао Синьцзяня.

«Только тогда, когда человек пишет, не думая о заработке, или когда он находит радость в своём писании, не думая, зачем и для кого он пишет, его письмо выступает как абсолютная необходимость, – в этот момент рождается литература». (Вл. Бондаренко. Неизвестный Китай. «День литературы», 2006, № 7).

О том же самом писал Михаил Пришвин:

«Литература тогда будет настоящей, когда заниматься ею станет совершенно невыгодно».

А вот иное – противоположное – суждение Майи Плисецкой, правда, о другом виде творчества – музыкальном:

«Знаете, раньше говорили так: «Вдохновение!.. Вот у него нет вдохновения – не может написать, есть вдохновение – пишет». Какая ерунда! Это же не профессионально. Все великие композиторы, которых мы знаем в истории, – Гайдн, Вагнер, Моцарт, Бетховен – они писали только по заказу» ( «Известия», 18.11.2005).

Так судят великие. А я хочу перевести разговор в другое русло. Дело в том, что, сам того не ожидая, получил по почте гонорар. Впервые за все постсоветские годы! Прислали мне его из Петропавловска – за публикацию в журнале «Провинция», который до недавнего времени выходил в областном издательстве, где директором Иван Иванович Моор. И вот, пока возвращался с почты, придумалось шутливое:

 

Писал в «Провинцию» недаром:

Меня почтили гонораром!

Теперь жизнь не грозит мне мором –

Спасён от голода Моором.

 

* * *

Сподобился я посмотреть по телевизору грандиозный по оформлению и пышности сольный концерт, а скорее, шоу под названием «Игра» – «золотого голоса России», любимца публики, неутомимого Николая Баскова. Когда-то, в начале певческой карьеры, он, получивший солидное музыкальное образование, подавал большие надежды, как восходящая звезда классической оперной сцены, и в свои совсем молодые годы даже удостоился звания народного артиста России. Но вскоре, вслед за этим, стал всё чаще изменять высокому, требующему самоотверженного служения и неустанного труда искусству – в пользу приносящей быстрые доходы эстрадно-тусовочной подёнщины, радуя нетребовательную публику песенными поделками типа «Натуральный блондин, на всю страну такой один».

Но вот – на сольном концерте, словно вспомнив о своём былом призвании, он мобилизовал все свои вокально-артистические возможности и, как бы перекликаясь со знаменитой на весь мир тройкой – Лучано Паваротти, Пласидо Доминго и Хосе Каррерасом, спел несколько оперных хитов так, что заставил изумлённый зал аплодировать стоя. А у самого певца от душевного напряжения выступили неподдельные, как мне показалось, слёзы. Может быть, подумалось, то были слёзы сожаления об измене своему истинному природному дарованию и высокому искусству?.. Несомненно, это был эмоциональный пик песенного представления.

Правда, потрясение оказалось недолгим. Ведь приманенная назойливой рекламой публика шла не на концерт Баскова – «Паваротти», а на роскошное шоу Баскова – того самого примелькавшегося «заводного и холостого натурального блондина» с вечной улыбкой, щедро раздаривающего поклонницам все свои песенные «цветы». И потрафляя зрителям, он быстро вернулся к своему давно ставшему привычным образу и запел очередную модную попсовую поделку про какую-то диковинную «вишнёвую любовь».

Тут я не выдержал и с досадой выключил телевизор. И в тот же вечер написал:

 

В оперной классике он всех

Мог превзойти б и даже боле.

Но только двадцать первый век

Паяцем стать заставил Колю.

 

Теперь, увлёкшись барышом,

Он в телеящике маячит.

Поют другие там – в Большом,

А по нему – искусство плачет.