Разговор после бани

Рубрика в газете: Проза, № 2025 / 3, 24.01.2025, автор: Антон ЛУКИН (с. Дивеево, Нижегородская обл.)

 

Филипп Егорович Зайцев топил баню. Это был широкий в плечах и крепкий на руку мужчина пожилых лет. Будто валун – громадный и не пробиваемый. Как богатырь из былинных сказок. Он тебе, если надо, и бычка годовалого с ног свалит и берёзку в три погибели скрутит. Силой мать-природа не обидела.

– Бог в помощь, – послышалось за спиной.

Зайцев обернулся. Позади стоял племянник Степан. На узких плечах красиво сидел серый костюм. В глаза бросался ярко-жёлтый галстук, который на сером фоне придавал лёгкую дурашливость. Степан приветливо улыбнулся. Худой, не высокого роста, тридцати  пяти годов. Не подумаешь так вот сразу, что близкие родственники. Племянник выглядел моложе своих лет, дядька же напротив – казался старше.

– Прибыл, значит.

– Утренним поездом.

– Что ж. Вовремя. – Филипп Егорович зашёл в предбанник, вышел с дубовым веником. – Счас всю городскую сажу с тебя, парень, смоем. Будешь, как новенький.

– Не возражаю.

Вечером, после бани, пили на кухне чай, беседовали. Стёпка привёз из города конфет, дядька достал варенье и баранки. Ни тот ни другой не выпивал. У Степана на это дело душа не лежала совсем. Филипп  не употреблял лет как пятнадцать уже. Дурной становился, стоило захмелеть. Закатывал рукава и в драку. И плевать хотел, кто перед ним – жена, милиционер или же начальник какой… да хоть все министры мира! Наворотил по молодости дел – вспоминать не хочется. Трезвый – совсем другой человек.  Спокойный. Хоть из пушки над ухом пали и бровью не поведёт.

– Как там город ваш поживает, ни чё?

– Что ему будет? Растёт, как дитё на молочной каше и добавки просит, – пошутил племянник.

– Чего нельзя сказать о деревне. Бежит молодёжь в город, присвистывая.

– Образумится скоро всё и вернётся на круги своя.

– Это как? – не понял Филипп Егорович.

– Народ из города обратно в деревню повалит. Бросят душные шумные города и окунутся с головой в природу. Потому как, – Степан ткнул пальцем в распахнутое окно, – здесь благодать, здесь манна небесная. А там, в каменных джунглях, суета… а кому и головная боль.

– Что ж ты тогда не оглядываясь, быстрей паровоза побёг из деревни?

– Другого стержня я, дядя Филипп. Из иного зёрнышка ростки мои. Вот в чём беда. Вы и сами всё видите и понимаете не хуже. Какой из меня толковый сельский мужик? Смех один, да и только. Ни топор, ни косу в руках сроду не держал. Гвоздь забить и то не могу. Засмеяли бы меня здесь и мужики и бабы. Куда мне белоручке до вас?.. И так в юные годы нелегко пришлось. Ведь и сам лучше других понимал, что не на своём месте. Будто подкидыш какой непутёвый. Ребята и девчата летом все при деле, все в работе, один я скитаюсь по селу – ничего мне не надо, ничего мне не интересно. Уйду в лес и весь день плутаю сам не свой, думу думаю. Вот чувствую где-то здесь, – указал ладонью на грудь, – что творческого склада, а какого именно не пойму. Ладно бы хоть стихи писал, картины рисовал там какие, из глины что-нибудь лепил или из дерева вырезал, всё не так обидно было бы. Всё при деле. Так нет же! И тут мимо, – признался Степан. – Потому и подался на чужбину, что в родном уголке места мне не было. Там в городской толпе затеряться легко. У всех свои тараканы. У самих многоликая душа.

– Плохо значит в городе?

– Я так не сказал, – возразил Степан. – Каждый счастлив по-своему. Люди разные. Одни руками ловко работают – не придерёшься, у других котелок варит так, что позавидуешь соображалке. Сигарету выкурить не успеешь, а он уже нашёл выход из казалось бы не решаемой ситуации. И ведь и те и другие хотят быть счастливыми! А что такое счастье, спроси, не скажут. Кому-то достаточно закатом полюбоваться в обнимку с любимым человеком, другим шмотки обновить… а третьим и машины с квартирой мало будет. Есть у меня знакомый один, так вот для него счастье – выпить утром стакан бодрящего кофе. Утро без кофе, говорит, день насмарку. И именно утром. Сделаю глоток-другой, признаётся, и чувствую, как соединяются белые и чёрные линии, как выравнивается баланс. Будто внутри сосуд какой наполняется до краёв. Жить, мол, сразу хочется… Сам сегодня ощутил этот поток радости. Так – что в глазах зарябило. Что сердце, как воробушек на морозе, сжалось, аж дышать разучился. Не даром твердят – от радости умереть можно.

– Чего это ты?

– Как увидел, дядя Филипп, родные луга, так кольнуло под самое сердце, и находиться в автобусе я уже не мог. Останавливай, говорю, шофёру, выпускай меня из консервной банки! А он мне одно твердит – ехать ещё пару тройку вёрст. Эх, думаю про себя, дурачок ты мой, да разве я сейчас усижу здесь, когда душа встрепенулась и от счастья пляшет? Что мне  ваши километры!.. Покинул автобус, шагаю к дому родительскому и не нарадуюсь, не надышусь никак. Воздух до мурашек родной. Так и пьянит. Так и кружит голову… Тропа, по которой мальчишкой бегал босоногим; размашистые луга, где дедушка Игнат телят пас; лес, в котором сутки напролёт прятался от назойливых глаз и насмешек. И где мечтал-мечтал-мечтал!.. Мечтал увидеть тридевятое царство, рассмешить царевну-несмеянную, раздобыть меч-кладенец… Подкосились ноги, упал в траву, дышу в полную грудь, смеюсь и плачу. И вот в ту самую минуту я был самый счастливый человек на всём белом свете… Знаю, ностальгия овладела мной. Знаю, через день-другой запросится душа обратно в город, но… разрази меня гром… ударь в меня молния… и я бы умер с улыбкой на лице. Умер бы тогда счастливым человеком. Понимаете?

– Н-да, – не сразу ответил Филипп Егорович. – Как был трепач – им и остался. Думал с годами скромнее будешь. Нет. Так же языком мелишь. Тридевятое царство, меч-кладенец какой-то, кофе по утру… всё в одну кучу смешал. А ить я слушал… внимательно слушал… думал, и впрямь, что путное скажешь.

– Трагедия моей души, – тихо произнёс Степан. – Грустно и обидно. Никто никогда меня здесь всерьёз не воспринимал.

– Дэк, как тебя понять, коли ты, как двоечник у доски, лепечешь направо и налево. Поди, разбери, чего хочешь.

Послышался скрип половиц. На кухню из соседней комнаты вошёл сорокапятилетний детина, обросший и не бритый, в трусах и майке. На фалангах правой ладони виднелись четыре буквы: ВАСЯ. Лицо у мужчины было сильно помятое. Прижавшись плечом к холодильнику, открыл дверцу, вынул банку росола, поднёс к сухим губам и, отпив немного, тяжело вздохнул.

– Сейчас утро или вечер? – спросил. Это был старший из сыновей – Василий Зайцев. Стёпкин двоюродный брат. Как и отец, Вася был крепок в плечах, суров во взгляде и малоразговорчив.

– Отлежался? – спросил его Филипп Егорович.

– Какое там. Всего наизнанку выворачивает. Четвертый день ничего не ем. Худо дело. Что там с погодой, дождь будет?

– Вроде не собирается, – ответил Степан, не сводя с брата глаз.

– Плохо. Шум дождя успокаивает, – Василий с банкой подошёл к дверному проёму, прислонился к косяку. – Думал всё – не переживу эту пьянку. Бог миловал. Оклемаюсь, значит. А следующий запой… фатальный будет.

– Лакай её больше, заразу эту… И не стыдно такое отцу говорить? – Филипп Егорович вышел из-за стола, проводил сына до комнаты.

– Не признал меня, – сказал Степан, когда дядька вошёл в кухню.

– Счас никого не узнаёт. Не до этого ему, – ответил Зайцев присаживаясь обратно за стол. – Он так-то ничего мужик: работящий и голова при себе. Ты не подумай, что он там чего-то… Застал просто не в лучшее время. А кто нынче не выпивает? Сам в его годы вёдрами заливал в рот – только посуда каталась по полу. Самому чёрту рога был готов обломать. У пьяного всегда кулаки чесались. Хоть об стену колоти их. Потому и пить бросил. Человеческую жизнь по щелчку пальца сломать можно. И чужую и свою угробишь в одну секунду. Нынче скандалов остерегаюсь. Где лучше смолчать, промолчу. Васька, слава Богу, не шебутной. Он, конечно, даст по сопатке, если раззадорить, кувалда больше моей будет, но чтобы первый и на пустом месте, это нет. Здесь он молодец. – Филипп Егорович говорил быстро и когда пытался подобрать нужное слово, переходил на низкий тон, отчего становилось невмоготу. – Можно подумать у вас там не пьют? Так же употребляют смолоду.

– Сковал в оковы зелёный змий честный народ. И в городе и в деревнях царствует. И в заморских странах хозяйничает. Всюду ему рады. Всюду его владения. Ни в самолёте от него не скрыться, не на судне корабля. Даже в космос и то, поговаривают, пробрался. Чего уж говорить про село наше крохотное? – сказал Степан. – Молодёжь у нас, дядя Филипп, хорошая. Активная, энергичная, умная. В будущее глядит уверенно. Это главное. Знает, чего хочет от жизни, и стремиться сделать эту самую жизнь лучше. Сейчас молодёжь, как наши дедушки и бабушки в юные годы, что не жалея молодую силу, улучшали страну. Строили города, заводы, мосты, дороги. Верили в счастливое будущее… А потом произошёл сбой. И Васькино поколение оказалось у края пропасти. Их бы силу молодую, да в нужное русло! А они стоят разинув рты не зная, что им делать и куда идти. Потому много алкозависимых и лжецов немерено. Обманутое поколение. Чего уж тут, – тихо произнёс Степан. – Нынешняя молодёжь своё будущее видит и в него верит. И я в них верю. Хорошие у нас ребята и девчата. Ответственные. Светлые. Умные. Одухотворённые. И без злобы. Сколько волонтёров среди молодых!.. Нет. Прекрасные люди. Слово плохого о них, дядя Филипп, не скажу. Есть, конечно, и там гнилого сорта ягоды. Но их меньшинство.

– Не угонишься за временем, это правда. Как по мне лучше оставить всё как есть и не точить вороне клюв. Жили же как-то и не тужили. Скотину держали – никто не брезговал и не ленился. Из техники грузовик, да телега. Сенокос. Ты, помню, от работы увиливал, а Васька с братом наоборот – силой мерились. Кто быстрее от усталости свалится. И ничего… ещё песни пели. Изобрели телевизор и на том достаточно. Хватит. А то каждый год придумывают не пойми чего.

– Давно пора из дремучего леса выходить.

– Как бы эти ваши компьютеры… не то, что в лес… обратно в пещеру не загнали бы.

Помолчали.

– Зарплатой не обижают?

– Специалисты всегда востребованы. Если ты мастер своего дела – без хлеба сидеть не будешь.

– На хлебушек и масло положить хочется, – возразил Филипп Егорович.

Степан кивнул. Коснулся ладонью подбородка. Улыбнулся.

– Один мой приятель, Женя Зуйков, так вот тот на пустом месте деньги сделал.

– Эт, как?

– А вот так. Евгений, как и мы с тобой, из деревни родом. Взял однажды отпуск за свой счёт и махнул на малую родину бабушку навестить. В город вернулся с целым фургоном детских игрушек. У родственников на чердаках прибрал; в гараже и чулане присмотрел, где что ненужное; к соседям обратился. А после по всей деревне прошёлся – кто так отдал, у кого за бутылку выпросил. Благо наш народ вещи старые хранит, не выбрасывает. Подремонтировал кое-что, придал внешний вид, а затем снял в аренду помещение, разложил игрушки на стеллажи и открыл музей «советской игрушки». Не большой, всего-то два зала, но людям нравится. И ву-а-ля! – пропел Степан. – На хлебушек с маслом хватает. А когда и на колбаску с икрой. Вот что значит, если соображалка работает.

– И что, – Филипп Егорович почесал загривок. – Народ к нему идёт?

– Идут, – ответил племянник. – Это вам кажется безделушки эти ценности не имеют, а другие с превеликим удовольствием любуются данными экземплярами. Ушедшая эпоха. Ностальгия. Это всегда трепетно и радостно. Город славится туристами, они-то и посещают музеи. Хочется людям заглянуть в прошлое. А уж погрузиться в детство и подавно.

Филипп Егорович промолчал. Провёл широкой ладонью по губам. Кивнул на галстук.

– Ты ж не клоун яркий цвет носить. Пиджак хороший. А это не надо, сними.

– Затем и одел, чтоб в глаза бросался. Вы же обратили внимание, и другие непременно обратят. Из тысячной толпы сразу пальцем укажут – Степан Зайцев шагает. Надолго запомнюсь. Сами того не подозревая, в своё сознание пустят, – Степан улыбнулся, поправил галстук, он ждал этого разговора. – Жёлтый цвет говорит, что в душе у меня праздник. Что я приветлив на новые знакомства и благосклонен к общению.

– Человек запоминается делами добрыми. Но никак не галстуком, – возразил Филипп Егорович. – Помнят и уважают за поступки.

– Всё правильно, дядя Филипп, так и есть. Сам живу по этому принципу. Поступай по совести, помогай людям. Давно придерживаюсь одного правила – делай в день семь добрых дел. Сделаешь больше – приветствуется, меньше ни в коем случае.

– Получается?

– Вполне. Если бы каждый житель планеты вёл список добрых дел, изменилось бы отношение друг к другу. Мир стал бы ярче – как солнышко, как этот вот галстук. А всего-то и надо – несколько добрых поступков.

Филипп Егорович призадумался.

– Молодец, что так считаешь. – Ткнул пальцем в галстук. – А это шутовство сними. Хочешь, свой подарю?

– Это наука, дядя Филипп. Физика. Магия.

– Чего?

Степан не спешил с ответом. Ему было приятно, что дядя заинтересовался. Разговор имел необременительный характер. Степан любил эту лёгкую, ни чему не обязывающую беседу. Когда поговоришь с собеседником, и будто воды родниковой испил. И хорошо на душе и ему и тебе. А бывают изнуряющие разговоры, тяжёлые, выворачивающие душу наизнанку, и ты как бы стыдишься уже её откровенной наготы. Такое общение калечит. Будто плетью тебя бьют – раны с трудом не заживают, как и произнесённая речь – надолго закрадывается в голову.

– Допустим, гуляю я по улице. А на встречу идёт… нет, даже плывёт, будто лебедь белокрылый, сказочной красоты женщина. Обратит на меня внимание, а я вдобавок подмигну и улыбнусь в ответ.

– И что с того? Что это даст? – Филипп Егорович пытался уловить суть разговора.

– Казалось бы – разошлись пути, как в море корабли! Но не всё так просто. Тут-то и вступает в силу закон мышления. Обменялись взглядами, улыбнулись, и забылось… но мозг всё помнит! Его не проведёшь. Он эту мимолётную встречу сохранил глубоко в подсознание. Откуда во сне берутся незнакомцы, никогда не задавался вопросом?

Зайцев пожал плечами.

– Всё правильно! – воскликнул Степан. – Повстречались двое, обмолвились словом, мозг сканировал профиль и анфас, и вот у тебя во сне уже новый персонаж, который может сниться годами. Понимаете?.. Забавы ради, если предположить, скольким я красавицам приснился, а! – Степан расплылся в улыбке. – Если на секунду задуматься, попытаться осознать – ведь мы все путешествуем по чужим снам. Как в киноленте. Пусть не сейчас… через год, через десятилетия, но обязательно приснишься человеку, с которым имел контакт. Наукой это давно доказано. Феноменально, правда?  Может, ты Богу душу отдал давно уже как, а к людям, которые тебя знать не знают, во сне приходишь.

Зайцев старший закатился смехом. Услышанное, действительно, его развеселило. Он до последнего не мог понять, в самом деле, племянник так считает, или же валяет дурака, желая дядьку повеселить.

– Ну, ты и выдал! Хех. Путешественник по снам. Надо же… Трындычихе скажу. А то манера щебетать на всю округу. Будешь, мол, людям досаждать, всем им приснишься. Так и знай, – Зайцев даже прослезился. – Учённые… Ха! Эти тоже… выдумщики похлещи твово будут. Раньше такого не было. Голову ерундой не забивали. А теперь куда не плюнь – одни учёные.

– Раньше-раньше!.. Раньше на медведя с копьём ходили и шкуру убитого мамонта делили. Тоже скажите идеальная жизнь? Любите прошлое воротить.

– Жили зато дружно и весело.

– По молодости скучаете, дядя Филипп. Верни вам двадцать лет, силу и здоровье, и сейчас жилось бы интересно, поверьте, – сказал Степан. – Предположим, человеческий род на планете Земля исчез. Осталась лишь малая группа людей. Допустим… тысячи полторы. Смогут они ужиться? Воссоединятся воедино, как большая дружная семья и станут ли помогать друг другу? Вряд ли. Казалось бы, всё для этого есть, все ресурсы заготовлены на несколько лет вперёд, живи и в ус не дуй. Так нет же! И здесь, на свою голову, создадут неприятностей.

– Чего им враждовать?

– Человек ужасное создание. Разумное и вредное. Эгоистичное и обидчивое. Нас, людей, обязательно надо держать в ежовых рукавицах, а иначе хаус! – Степан сжал костлявый кулак, покрутил им перед носом Филиппа Егоровича.  – Нужна власть! Чтоб было, кого ругать и винить во всех своих бедах. Нужен строй, режим – к которому человечество шло не одну сотню лет. А ежели каждому дать свободу – это крах… Хуже, если, как после наводнения, останется разруха. Люди быстро потеряют человеческий облик. Сильные сгруппируются и будут эксплуатировать слабых. Появится новая власть – жестокая и ещё более не справедливая. Всё будет решать сила. Ум и талант спустится на несколько ступеней. Хитрость и подлость в этой иерархии также займут почётные верха.

– Глупости.

– Отнюдь, дядя Филипп. Такие, как вы с Васькой, сильные и строгие, подчинят таких как я. Слабых и  интеллигентов.

Филипп Егорович сдвинул брови.

– О, чего удумал!.. Какой из тебя работник? Мы с Василием вдвоём любое хозяйство поднимем на раз два. А такие как ты, картошку посадить не смогут. Одни разговоры. Всё норовишь загадками сказать. Человека запутать дело не хитрое, только я это всё не приветствую, – сказал Филипп Егорович. – Ты мне счас Ваню-бежопого напомнил. Из моего детства. Жил когда-то на этой улице, – Филипп Егорович глянул в окно. – Высокий, нос картофелем, большие уши. Приделай хвост и рога – вылитый чёрт. Работал в пожарной части. В выходной день усядется под окнами дома с книгой, читает. А лицо умное состряпает, смех, да и только. Плюнет на пальцы, страницы, значит, так переворачивает. Артист. Что не спроси – всё знает. Вечерами под окнами ребятню собирал. Интересно сказывал небылицы. Не переслушаешь. То он шапкой звезду с неба сбил. То в колодце  сундук золота нашёл, перепрятал, а куда забыл. Но непременно вспомнит, обменяет золото на рубли, построит корабль и будет по Волге-реке народ катать. Такая вот у него мечта была. Хех. Обязательно, говорит, возьму на судно гармониста и сорок бочек вина. А нас мальчишек сделает своими верными матросами. Или расскажет, как сапогом щуку поймал. А раз как-то сома трёхпудового за усы вытащил. Мужики смеялись. Нам, мелюзге босоногой, за радость послушать. Ваня-бежопый умел рассказывать. Не даром книги читал. Но уж если выпьет – дурак дураком. Выйдет летом в валенках, сядет под окнами, рубаха нараспашку и орёт, что есть мочи: «Лавка моя! Моя лавка». Пьяный у всей улицы брал в долг. Дедушка зимой отправит разузнать, когда, мол, деньги отдаст? Забежишь в избу, а Ваня на печи полёживает. Скажешь дедушкино напутствие, тот молчит, вроде как спит. Распахнёшь дверь, запустишь стужу и ждёшь у порога, когда у Вани терпение закончится. Как медведь с печи слезет, обматюгает всего, но долг вернёт… Зато с книгами не расставался. Как и ты в детстве, помню. Или всё балуешься?

– Читаю.

– Гляди таким же не стань к старости. Ничего в них хорошего нет. Польза от них только редкому исключению людей. Другим же неимоверный вред, помяни моё слово.

– Хорошая книга, как тайна за семью печатями. С каждым прочтением открываешь что-то новое. Задумайтесь только – читаете, скажем, вы Достоевского или Карамзина, так? А ведь они этот самый текст написали двести лет тому назад. В каждом предложении их мысли, в каждом слове. Вы, дядя Филипп, этому ценность не придаёте, а я отнюдь –  восторгаюсь. Книга открывает каждому редчайший дар – общаться с давно ушедшими людьми. Которые жили двести, а то и триста лет назад. Так же страдали, смеялись и любили, погружались в размышления, находились во власти одиночества, всё, как мы сейчас, – поведал Степан. – Иной раз прям до дрожи обидно, что не имею дара литератора. Сколько интересных идей оставил бы потомкам! В голове часами прокручиваю одну и ту же мысль. И как складно получается. А в письме изложить не могу. Сколько ни пытался, лишь бумагу мараю. Грустно. А ведь мне есть что сказать. Но не будем поддаваться унынию… Гитара имеется?

– У Василия. Он хорошо играет, – ответил Филипп Егорович, привстал и хотел, было, идти в комнату, но передумал и сел обратно за стол. – Не надо, пожалуй, бренчать. Ему счас не до музыки.

– Жить легче с песней. Сам этого не понимал раньше, а как на гитаре играть научился, осознал, какой интересный мир хранят эти шесть струн. Будто занавес приоткрыл, что разделяет быль от сказки. Песня – лучшее лекарство от хандры! Вот когда прям внемоготу, когда не то, что на стену, на потолок готов забраться, возьмёшь гитару, споёшь, и вроде ничего, как-то, полегче израненной душе. И всплакнуть можно. Здесь простительно. Здесь можно… С хорошей песней, действительно, приятней шагать по просторам.

Филипп Егорович положительно кивнул.

– Так и есть. Вася, когда споёт про козла, что в заповеднике зверей жить по своим правилам заставил, ох я смеюсь! Это ж надо такое выдумать! Да-а, раньше умели.

– И сейчас не плохо сочиняют. Дело вкуса, – сказал Степан. – Прошлое любит по пятам преследовать. Раньше и солнце, казалось, согревало лучше, и небо было выше, и радуга ярче… И мы были другими. Посмотрите на детей! Ничего не изменилось. Каждый новый день для них открытие. Мы же разучились радоваться просто так. А уж поиграть во что-то и подавно. Нам стыдно показаться дурашливыми и несерьёзными. Пройтись по утренней россе босиком, понаблюдать, как муравей несёт соломинку в муравейник, слепить снежную бабу, спустить с горы покрышку колеса, рисовать на песке фигуры, просто так, забавы ради. Вскарабкаться на дерево. Давно вы, дядя Филипп, взбирались на дерево? Вот и я не припомню. Есть в этом своя радость. Есть в этом своё счастье. Первые наивные ранимые впечатления зарождались в детской душе и спешили познать этот огромный удивительный мир. Побольшей части мы и скучаем по тем самым переживаниям. Нет уже тех искренних эмоций и ощущений. С возрастом огрубели чувства, затвердели и никакой живой водой их не растопить, – признался Степан. – До сих пор люблю наряжать новогоднюю ёлку! Всегда возвращаешься в детство. Вспоминаю отца, маму, сестрёнку, как дружно вешали новогодние игрушки, бусы и гирлянды. Аромат хвои наполнял комнату, и казалось, что не в избе ты находишься, а зимнем лесу. Отца и матери давно нет. Сестра сама приезжает в город, навещает. Отрёкся я от этих мест. Позабыл, что родительский дом, где бы ты ни был, всегда примет, отогреет и приласкает маминой любовью, даст опору и защиту, как отцовское плечо. Пока стоит на белом свете родительская изба, ты не сирота. Только сейчас это осознал, дядя Филипп. Как бы в жизни что не складывалось, ты всегда знаешь, есть место, куда ты можешь вернуться. И от того тепло на сердце, –  грустно подытожил Степан.

Филипп Егорович тихо покачал головой. Вздохнул.

– Жениться тебе надо, парень. Одному оно, конечно, плохо.

– Плохо. Только жениться не рубашку на праздник надеть… Долгие годы ищу, дядя Филипп, единомышленника. Хочу встретить человека, который смог бы понять меня, которому действительно будут интересны мои раздумья. Кругом одно притворство. И в городе тоже. Затеряться в толпе легко. А вот найти родственную душу не получается. Всюду насмешки и обман. Даже не знаю, как объяснить. Да и надо ли?.. Человеку необходим человек. Это правда. Но чем старше становлюсь, тем труднее открыться людям. Бытовые вопросы меня не волнуют, а, казалось бы, не столь важные вещи, до которых нет никому дела, по-настоящему тревожат, – Степан опустил глаза. Голос дрожал. – Учёные вынесли вердикт – через два десятка лет звёзд на небе мы не увидим. Когда узнал, больше недели ходил сам не свой. Как же так! Дядя Филипп? Звёзды! Эти  мигающие в ночном небе огоньки и вдруг будут человеческому глазу не доступны? Небесные светила, красотой которых любовались Пётр I, Александр Македонский, Аристотель, Гиппократ, Ломоносов, Пушкин, Маяковский… В скором времени родится поколение, которое увидит звёзды лишь на экране телевизора. Как так? Вот же они милые, вот же они родные! – Степан поднялся, подошёл к распахнутому окну, голос ещё больше ломался. – Вот… опять… понесло меня не в ту степь… Пойду я, дядя Филипп.

– Чего так сразу?

В одно мгновение Степан переменился в лице. Выглядел жалко и ещё более нелепо.

– Нет. Надо идти. Пора.

Филипп Егорович проводил племянника до калитки. Попрощались. Степан не спеша направился к дому, в котором жила сестра. Зайцев проводил его взглядом и задрал голову к небу.

– Чего им будет? Светятся ещё как. Куда они денутся? Слушай больше учёных этих и не такое напридумывают. А всё книги!.. Эх, Стёпа. Сам на пустом месте растревожился, и мне теперь покоя нет.

Филипп Егорович зашёл в дом, заглянул сыну в комнату. Василий лежал на диване, рядом стоял таз и банка с росолом.

– Да-а. Жизнь прожить не поле перейти. И то верно. Сколько их на пути буераков встретишь? Спотыкайся, вставай, но иди дальше. А иначе… Что тут скажешь.

Филипп Егорович прошёл на кухню, чтоб прибраться на столе.