САМОЕ НЕУДАЧНОЕ ИЗ ВСЕГО НАПИСАННОГО
Истории несостоявшихся постановок пьесы А.Солженицына «Свеча на ветру»
Рубрика в газете: Победы и поражения, № 2018 / 46, 14.12.2018, автор: Вячеслав ОГРЫЗКО
Были ли у Александра Солженицына художественные поражения? Да, конечно. К ним он относил, в частности, свою пьесу «Свеча на ветру».
«Эта пьеса, – признался писатель в книге «Бодался телёнок с дубом», – самое неудачное из всего, что я написал, далась мне и труднее всего. Верней: первый раз я узнал, как трудно и долго может не получаться вещь, хоть переписывай её 4–5 раз; и можно целые сцены выбрасывать и заменять другими, и всё это – сочинённость. Много я на неё потратил труда, думал, кончил – а нет, не получилась. А ведь я взял в основу подлинную историю одной московской семьи, и нигде душой не покривил, все мысли писал только искренние и даже излюбленные, с первого акта отказавшись угождать цензуре – почему ж не удалось? Неужели только потому, что я отказался от российской конкретности (не для маскировки вовсе и не только для «открытости» вещи, но и для большей общности изложения: ведь о сытом Западе это ещё верней, чем о нас) – а без русской почвы должен был я и русский язык потерять? Но другие же свободно пишут в этой безликой безъязыкой манере – и получается, почему ж у меня?.. Значит, и абстрактная форма так же не всякому дана, как и конкретная. Нельзя в абстракции сделать полтора шага, а всё остальное писать конкретно».
Идея пьесы «Свеча на ветру» появилась у Солженицына осенью 1960 года. Он решил оттолкнуться от тех картин, которые наблюдал в семье двоюродной сестры своей жены – Вероники Туркиной. Уже в 2018 году Туркина, беседуя с корреспондентом радио «Свобода» Иваном Толстым, подчеркнула, какое сильное впечатление на Солженицына оказала предвоенная поездка в Тарусу, где у её отца была дача.
«А отцовский дом, – рассказывала Туркина, – это было что-то очень интересное: киношник, литература <…> И у Исаича это юношеское впечатление так и осталось. Во-первых, эта пьеса ранняя о нашей семье. Ему не важна работа с прототипами, иногда он их изображает, а иногда ему важно просто лицо видеть. Он там меня изобразил какой-то истеричкой. Я говорю: «Что же ты такое написал?»
Но понятно, что Солженицын собирался писать не семейную сагу. Отталкиваясь от конкретных судеб, он хотел поразмышлять прежде всего о том, какое зло несла миру современная технократическая цивилизация.
За эту пьесу Солженицын, судя по некоторым данным, впервые сел 14 ноября 1960 года. А уже через месяц он закончил первую редакцию.
«Я, – рассказывал он в 1967 году словацкому журналисту Павлу Личко, – попробовал написать пьесу, далёкую от политики; место её – вне национальной среды. Действие происходит в неизвестной стране, в неизвестную эпоху, у героев международные имена. Я сделал это для стирания отличий. Я хотел заняться нравственными проблемами общества в цивилизованных странах безотносительно к тому, являются ли эти страны капиталистическими или социалистическими» (РГАЛИ, ф. 3323, оп. 1, д. 499, л. 67).
В конце 1960 года один из первых вариантов пьесы «Свеча на ветру» Солженицын показал супругам Каменомостовским, с которыми его в свою очередь познакомили давние знакомые Натальи Решетовской – супруги Теуши. Почему Солженицыну было интересно мнение Каменомостовских? Во-первых, жена Каменомостовского в своё время играла в Малом театре, и поэтому, естественно, сразу могла понять, достойна ли пьеса сцены или для постановки эта вещь не годится. Второе. Бывшей артистке лучше было бы видно, что следовало бы доработать в пьесе с точки зрения возможной её постановки. И, в-третьих, она могла бы подсказать, в какой театр имело бы смысл обратиться.
Читка пьесы «Свеча на ветру» на квартире Каменомостовских состоялась, видимо, в декабре 1960 года. Автора больше хвалили, нежели критиковали. Новые знакомые даже вызвались помочь Солженицыну связать его с режиссёрами. Однако дальше разговоров дело, видимо, не пошло. А уже в феврале 1961 года писатель решил кое-что переделать.
Впоследствии Солженицын первые редакции своей пьесы передал в ЦГАЛИ, где они отложились в его личном фонде (РГАЛИ, ф. 2511, оп. 1, д. 48 и д. 49). Правда, вдова писателя уже много лет запретила эти дела выдавать исследователям.
Вновь Солженицын извлёк пьесу из своих запасников в начале ноября 1962 года. Он задумался, как доделать (или переделать) эту вещь. На эту тему у него состоялся даже разговор с «новомирским» редактором Анной Берзер. Правда, Берзер своим редакционным начальникам ничего об этом не сообщила. Лакшин, к примеру, об этой пьесе узнал случайно – от своего бывшего сокурсника по МГУ Юрия Штейна, который был женат на двоюродной сестре Натальи Решетовской.
«Штейн рассказал, – отметил в ноябре 1962 года в своём дневнике Лакшин, – что Саней написана пьеса, где фигурирует Вероникина семья, отец, их оставивший (кинорежиссёр-документалист Туркин)».
Решетовская видела, как в те дни терзался её муж. Она потом записала в свой блокнотик:
«Свеча на ветру»: Нет языка, нет национальной основы, нехудожественно, из-за этого все идеи обнажены и непроходимы. Не театрально. Но сама она впитывает то, о чём С<аня> думает и говорит» (РГАЛИ, ф. 2511, оп. 1, д. 23, л. 48 об.).
В конце весны 1963 года Солженицын вновь вернулся к своим драматургическим опытам. Он потом сообщил Варламу Шаламову, что у него есть две пьесы («Олень и шалашовка» и «Свеча на ветру»).
«Вторая пьеса («Свеча на ветру»), – отметил писатель, – будет читана в Малом театре».
Но, похоже, в Малом театре пьесой Солженицына не прониклись. Потом писатель решил показать текст ещё нескольким людям. 1 ноября он сообщил Льву Копелеву:
«От Сусанны Мих. узнал телефон Вяч. Всеволодовича, звонил ему (я ведь привёз для него пьесу), но он на Кавказе. С.М. сказала мне также, что и Иван задержался сильно и лишь недавно, кажется уехал.
Пьесу я пока дал кое-кому почитать, – сообщил он 1 ноября 1963 года Льву Копелеву, – но с Вашим приездом она к Вам вернётся – для передачи Вяч. Всеволодовичу.
Вам позвонит после 15-го ноября или наша Веронька (Вероника Валентиновна) или муж её, Юрий Генрихович (ты обоих узнал прошлый раз в мастерской). Они Вам привезут пьесу («Свеча на ветру»), ты же должен:
1) дать им мой «Отрывок» из 4-х глав <романа «В круге первом»>.
2) вернуть их экземпляр «Чёток» с автографом Анны Андреевны. (А.А. с конца октября в Москве у Ардовых. Я узнал об этом случайно, у неё не был, на меня не ссылаться).
После того, как Вяч. Всев. вернёт «Свечу» – нехай она лежит у вас» (РГАЛИ, ф. 2549, оп. 2, д. 42, л. 32).
Вячеслав Всеволодович – это сын одного из зачинателей советской литературы Всеволода Иванова (он во втором браке женат на дочери Раисы Орловой – Светлане). Он тоже тогда считался крупным лингвистом. Почему Солженицын очень хотел, чтобы пьеса «Свеча на ветру» обязательно оказалась у Вяч. Вс. Иванова, мне пока не понятно. Вряд ли его очень волновало мнение этого учёного. Может, он надеялся на связи Вяч. Вс. Иванова, в том числе и в театральном мире?
Ближе к осени 1964 года пьесой Солженицына заинтересовался режиссёр Анатолий Эфрос. Он вроде даже вызвался поставить «Свечу на ветру» в театре имени Ленинского комсомола.
«Нахожусь под её [пьесы. – В.О.] впечатлением, – признался Эфрос Солженицыну. – Не скажу, что мне понравилась каждая страница, но от её сути – я был всё время и сейчас нахожусь в таком состоянии, в каком находится обычно Ваша Альда, когда не влияют на неё биотоки. Играть Вашу пьесу трудно. Тем не менее, мне кажется, ставить необходимо».
Это письмо я цитирую по книге Н.Решетовской «Александр Солженицын и читающая Россия» (М., 1990. С. 190). А где хранится оригинал этого письма, пока выяснить не удалось.
Однако потом у Эфроса что-то не срослось. Похоже, дело не дошло даже до первых репетиций. Судя по всему, Солженицын в этом отчасти винил и себя. Ему показалось, что он что-то не дотянул.
Своими сомнениями писатель, видимо, поделился с Варламом Шаламовым.
«О «Свече на ветру» у меня мнение особое, – написал ему в мае 1964 года Шаламов. – Это – не неудача Ваша. «Свеча на ветру» ставит и решает те же вопросы, что и в других Ваших вещах, – но в особой манере, и эта особая манера – родилась не в андреевской тени».
Осенью 1965 года Солженицын надумал показать свою пьесу Твардовскому.
«Солженицын приносил пьесу «Свеча на ветру», – отметил в своём дневнике Лакшин. – Мне не понравилась – абстрактная умственность, хотя есть диалоги острые. Трифоныч, как я и ожидал, совсем ею разочарован. «Печатать нельзя, но если бы можно было, я, автор предисловия к И.Д. [к повести «Один день Ивана Денисовича». – В.О.], написал бы тут послесловие – о заблуждениях таланта». Я говорил, при обсуждении, что эта пьеса составила бы честь Артуру Миллеру и любой другой подобной западной величине. Для Солженицына же – это не достижение. Но его, правда, жаль».
В какой-то момент «Свечой» заинтересовались в Ленинграде. Пьесу Солженицына вроде бы вызвался поставить в Ленинградском театре комедии Николай Акимов. Но и Акимов потом вынужден был от своего плана отступиться.
Последнюю попытку поставить «Свечу…» предпринял весной 1966 года уже театр имени Вахтангова. Там даже уже был назначен режиссёр – Александра Ремизова. 22 марта 1966 года Солженицын писал Копелеву:
«Дорогой Лёвушка!
Звоню я тебе – телефон Ваш не отвечает. Такая просьба: если «Свеча на ветру» (тот экземпляр, который был у Акимова) уже у тебя – позвони Ал-дре Исааковне Ремизовой (режиссёру вахтанговского театра) по телефону (видимо – домашнему) Г-1-13-13 и договорись, как перебросить пьесу ей. Ей: скажи, что я потому ей не отвечаю, что Акимов не дал мне её почтового адреса.
Я ей попробую ещё позвонить отсюда, но театрального деятеля не так легко застать, не угадаешь <…>» (РГАЛИ, ф. 2549, оп. 2, д. 42, л. 47).
Но и вахтанговцы быстро от этой пьесы отступили. А кто в этом был виноват? Театры, писатель или цензура? Наверное, немалая доля вины лежала всё-таки на самом писателе.
Уже в 1967 году словацкий журналист Павел Личко после встреч и бесед с писателем в Рязани и Москве рассказывал:
«После небольшого перерыва он [Солженицын. – В.О.] вернулся к своей пьесе о нравственных проблемах передовой части человечества. «Я думаю, что пьеса мне не удалась. Несмотря на то, что в своё время её хотели поставить в театре Вахтангова и в театре Ленинского комсомола». Он написал её в 1960 г., но пьеса не была опубликована» (РГАЛИ, ф. 3233, оп. 1, д. 499, л. 68).
Чуть позже, в мае 1967 года Солженицын в своём знаменитом открытом письме Четвёртому всесоюзному съезду писателей заявил, что его пьеса «Свет, который в тебе» наряду с другими вещами «не могут найти себе ни постановщика, ни издателя».
В 1968 году пьеса «Свеча на ветру» была опубликована в Англии. Она вышла в журнале авангарда советской литературы «Студент» (1968. № 11/12). А уже на следующий год её перепечатали в эмигрантском журнале «Грани» (№ 71). Добавлю: в 69-м году «Свеча…» вошла в 5-й том собрания сочинений писателя, который был издан в Западной Германии в эмигрантском издательстве «Посев». А в 1973 году французский режиссёр Мишель Вин снял по сценарию Солженицына телефильм «Свеча на ветру». Однако он успеха не имел.
Уже в 1975 году некоторые подробности о работе Солженицына над пьесой «Свеча на ветру» и попытках её постановки рассказала первая жена писателя. Решетовская писала:
«Желание поставить целый ряд этических вопросов, касающихся, как считал Александр Исаевич, любого человека, любого общества, любого государства, толкнуло его написать пьесу «Свеча на ветру», или «Свет, который в тебе». Образ «свечечки» символизировал образ души человеческой, которую человек не должен загасить и которую XX век должен бережно передать эстафетой веку XXI.
Однако, так высоко замысленная, пьеса не удалась в драматургическом плане. Начав работу над пьесой в конце 60-го года, Солженицын занимался ею до 64-го года включительно, сделал несколько редакций, но в конце концов понял, что пьеса не удалась.
Мне же эта пьеса нравилась. Неубедительным и лишним я считала только желание Алекса остановить развитие науки.
Теперь я понимаю, что для меня немалое значение имело то обстоятельство, что за многими персонажами пьесы вставали живые и близкие мне люди.
Так, Маврикий – это, в значительной степени, мой дядя В.К. Туркин. Тут и многие детали его биографии, и черты характера, и трагическая коллизия – разлука с дочерью, которую он столько лет не знал. Дочь Маврикия Альда – во многом моя двоюродная сестра Вероника. Создавая образ Филиппа, Солженицын видел Николая Виткевича. Но образ был страшно гиперболизирован, наделён стократным честолюбием и стократными успехами в жизни. Он чуть ли не корифей науки, в то время как Виткевич в жизни был в ту пору лишь новоиспечённым кандидатом химических наук.
И, наконец, Алекс – во многом мой муж.
Генерал, Тербольм, Синбар и всё остальное «учёное» окружение Филиппа придуманы.
Имена, фамилии – на неопределённый иностранный лад, чтобы дать почувствовать, что действие происходит в середине XX века где-то «на нашей планете». Из-за того же в пьесе «нейтральный», почти плоский язык, на чём автор потерял очень много.
Н.П. Акимов, руководитель ленинградского Театра комедии, которого Солженицын попросил вынести решение, «достойна ли эта пьеса сцены, или печати, или печки», ответил: «Пьеса Ваша мне понравилась». Но… посоветовал обратиться к вахтанговцам…
Гораздо откровеннее директоров театров и режиссёров высказался один наш приятель: «Читал с интересом, но второй раз не читается. И дело совсем не в женских образах, а в странном драматургическом мышлении автора».
Разрешения житейского конфликта в пьесе, действительно, не происходит. Герои настолько абстрагированы от живой жизни, что и рассуждения их потому, вероятно, глубоко и не задевают читателей, а значит, и не задели бы зрителей. Что касается, главным образом, Алекса, то он запрограммирован для выступления в качестве «рупора авторских идей». К тому же, если у Филиппа есть какая-то житейская программа, пусть даже неправильная, то у его антипода – «положительного» героя Алекса есть только негативная житейская программа: отрицаю это, не хочу того! Ему нужны чисто абстрактные вещи. Когда Алекс берётся за «кибернетический социализм», то ждёшь, что и в этом он быстро разочаруется.
Сейчас следует добавить, что эти абстрактные идеи совести и добра оказались и у самого автора довольно нежизнестойкими.
Придёт время, и он допустит, что совесть есть «чувство факультативное», что, оказывается, можно «и нарушить обещание и использовать во вред доверчивость!» (Н.Решетовская. В споре со временем. М., 1975).
Но насколько права была Решетовская в своих упрёках? Не довлели ли над ней личные обиды?
Как много внимания солже…
Конфуз с “Литгазетой”. Ее очередной номер за 12 декабря был посвящен полностью прославлению Солженицына. Но уже к передовице, где этого писателя назвали “неистовым ревнителем”, посыпались один за другим нелицеприятные комментарии, обличающие и высмеивающие “ревнителя”. Из примерно 20 комментариев было всего два-три хвалебных. В результате ВСЕ КОММЕНТАРИИ были УДАЛЕНЫ(!!!). Комментирование было вообще запрещено! Ай молодца!
Кроме нелицеприятных комментариев, почти каждый материал о Солженицыне получил самые низкие оценки – почти одни единицы.
Борис, признайтесь, словосочетание “нелицеприятные комментарии” Вы взяли напрокат из “Краткого курса ВКП (б)”?
Пореже читайте эту книжку.
Вы уже затерли ее до дыр!
К сведению т.н. “потомка” небольшая цитата:
” Могу Вас уверить, что я дорожу Вашим мнением, оно всегда искренно и нелицеприятно” (И. Тургенев. Письмо М. А. Малютиной) . Наверно, Тургенев тоже читал “Краткий курс”. А Вам советую начать изучение русского языка. С букваря.