Силуэты среди призраков

№ 2025 / 32, 14.08.2025, автор: Вячеслав ОГРЫЗКО

Нынче благодарности от начальства не за построенные, а за зарытые в землю дома

 

Когда я первый раз добрался до Новых Волосовичей – а это было осенью 2024 года, глава сельской администрации Любовь Измайлович мне сразу сказала, что вряд ли кто из нынешних жителей посёлка чем-то сможет мне помочь. Тут мало кто помнил, что происходило в их районе в горбачёвскую перестройку, а я захотел разузнать про довоенные дела, а ещё лучше про события аж середины девятнадцатого века (а я действительно тешил себя надеждой, что кто-то в Волосовичах выведет меня и на след Иосафата Огрызко, которого в одном из стихотворений в 1864 году воспел сам Николай Некрасов). Но в какой-то момент Измайлович призадумалась и нерешительно назвала имя местного лесничего Ивана Ивановича. Мол, если уж кого и теребить, то это его. Правда, предупредила Измайлович, его не так просто поймать. Он обычно засветло каждый день отправлялся на своей машине на трассу Витебск-Минск торговать любовно связанными им из молодых берёзовых и дубовых веток вениками да заготовками из грибов и ягод, а в Новые Волосовичи возвращался как правило затемно, а брать с собой мобильный телефон привычки не имел. И поэтому той осенью 2024 года я так его и не поймал. Но именно с поисков волосовичского лесничего я начал вторую поездку в лепельские края жарким летом 2025 года.

Моя маршрутка пришла в Лепель из Витебска без трёх или четырёх минут девять утра. В кассе автовокзала меня сразу огорошили: автобус до Новых Волосовичей будет в пять вечера (если в последний момент рейс не отменят). Пришлось заказывать такси.

Водитель по дороге стал выяснять имена людей, к кому я ехал, и уточнять: нам нужна верхняя или нижняя часть деревни. А я откуда знал. Да, адрес у меня был: улица Молодёжная. Ещё в Витебске мне говорили: это самая последняя улица в Новых Волосовичах. Но вверху или внизу деревни? А тут ещё выяснилось, что я упустил самое важное – фамилию лесничего. Получалось, что мы ехали на деревню к дедушке. Ну прямо как в рассказе Чехова «Ванька». Только там мальчик писал письмо деду, жалуясь на свою трудную судьбу, не зная дедушкиного адреса. А я-то уже из детского возраста давненько вышел, вроде ничем не страдаю и никому жаловаться не собирался. И в отличие от чеховского Ваньки, повторю, адрес-то у меня имелся. Но фамилия деда осталась нигде не помеченной. Правда, таксист быстро меня успокоил. Он сразу взял курс на верхнюю часть деревни и остановился возле дома Иодо. И он не ошибся. Мой лесничий действительно носил фамилию Иодо.

 

 

Мы с таксистом вовремя успели: Иван Иванович заканчивал перебирать с женой собранные с утра лисички и уже собирался в дорогу, на трассу Витебск–Минск, где у него уже давно имелось насиженное местечко для бойкой торговли с собранными им в близлежащем лесу из молодых и гибких веток со здоровыми листьями вениками. Но дедуля прямо с порога меня огорошил: ему нечего рассказывать.

 

 

Иодо – не здешний. Он приехал в Новые Волосовичи в 1976 году после Минского института и, что было тут раньше, сам знает только по чужим рассказам.

Я тоже за последние годы много что наслушался. Особенно про польского пана Казимира Зацвилиховского, который якобы в начале прошлого века всех объегорил. По одной из версий, этот пан, когда обнищал, набрал в околицах Лепеля в мешочки самой лучшей землицы и поехал с ними в Польшу, где стал везде и всюду распространять небылицы о богатствах Волосовичской волости. И ведь нашлись люди, которые ему поверили. Не имея возможностей из-за нехватки свободных пахотных земель развернуться непосредственно в Польше, они на последние деньги купили наделы у врунишки Зацвилиховского и рванули на Лепельщину. А там их ждали леса, кустарники, камни, болота, но никак не чернозёмы. Кто из приехавших был побогаче, тут же дал ходу назад. А голытьбе возвращаться оказалось не на что. Ей ничего не оставалось, как приспосабливаться к новым условиям. Так в округе появились десятки хуторов, населённых в основном приезжими поляками. Наиболее известными стали Веселово, Стайск и Схеда. Приезжие поляки корчевали лес и даже что-то пытались сажать.

Одно время деревни вокруг Волосовичей делились даже не по национальным признакам, а по вероисповеданию. В одних преобладали католики, в других – православные. Но после войны почти везде всё перемешалось, и докопаться до истоков уже сложно, а может, даже и невозможно. Время упущено.

– Я могу только про перестроечные восьмидесятые годы подробно рассказать, – честно признался Иодо. – Это было время расцвета Волосовичского куста.

А я добавлю: на восьмидесятые годы пришёлся и пик карьеры самого Иодо. Ведь он в эту пору возглавлял в Новых Волосовичах власть, был председателем сельсовета.

– При мне в наших деревнях жили восемьсот с лишним человек. У нас был богатый совхоз. Все имели работу. В Новых Волосовичах имелись школа, детский садик, пять магазинов, аптека, швейная мастерская, даже банно-прачечный комбинат. Народ на низу держал сто с лишним коров и в верху – сто пятьдесят голов. Всюду кипела жизнь. Каждый год райком партии требовал с меня отчёт: сколько мы в округе новых домов построили. Потом всё в наших деревнях позакрывалось. А сейчас начальство, которое сидит в Лепеле и Витебске, интересуется уже другим: сколько домов в деревнях зарыли в землю. Мы, оставшиеся тут, видимо, уже лишние.

– Вы когда из председателей ушли? При коммунистах или после?

– В междувластие.

– А оно было?

– Было, было. Раньше как система работала? Всё решала партия. А в году девяностом или девяноста первом началось перетягивание одеяла. Райком присылал одни указания, но тут же перезванивал председатель райисполкома или его заместитель и давал совсем другие поручения. И кого слушать? Председатель райисполкома кричал, что он теперь главная власть в районе и что надо подчиняться только ему. А я же помнил, как ещё год назад весь райисполком ходил под райкомом и пресмыкался перед секретарями райкома. Мне это всё надоело, и я – в лесничие.

– А когда в Новых Волосовичах окончательно всё накрылось медным тазом?

– Когда закрыли совхоз «Волосовичский».

– Это когда произошло?

– Весной 2005 года.

– Он настолько был убыточный?

– Можно промолчу?

К слову, я год назад все эти вопросы задавал и Любови Измайлович – нынешней главе Волосовичской администрации. Но и она дипломатично от разговора о причинах ликвидации совхоза уклонилась. Правда, Измайлович заметила, то закрытие совхоза мгновенно привело к сокращению в Новых Волосовичах школьников. Буквально за месяц количество учащихся в школе сократилось со ста человек до восьмидесяти. А почему? Оставшиеся в Новых Волосовичах без работы родители спешно бросились искать лучшей доли в Лепеле, Орше и даже в Витебске и увезли с собой детишек. Всё это происходило на глазах Измайлович: она тогда была директором этой школы. Ну а через два или три года детей в Новые Волосовичи не смогли набрать даже на один класс, и школу тоже закрыли.

Сейчас оставшийся в деревнях народ только лес и выручает.

– Живём мы в основном за счёт грибов, ягод да ещё охоты, – признался Иодо. – Раньше ходили на кабана, иногда ещё на оленя. А в последние годы очень часть стали попадаться медвежьи следы, и району выдали квоты на отстрел медведя. Но мы-то в Новых Волосовичах вряд ли лицензию получим. Это очень дорого. Нам не по карману.

– А новые белорусы здесь не строятся?

– Наши деревни им неинтересны. У нас в округе нет озёр, мест для купания. Мы богаты только лесом. А им этого мало. Под дачи они покупают дома в других районах.

После жалоб на нынешнюю жизнь Иодо спохватился: так зачем я всё-таки к нему пожаловал, не веники же его покупать. А меня интересовали прежде всего три фамилии: Огрызко, Кондратовичи (в другой транскрипции Кандратовичи), Богдановичи и связанные с ними семьи. Вдруг это моя дальняя или даже близкая родня. А из всех окрестных деревень меня более всего занимало прошлое и настоящее Краснолучки, в которой по паспорту летом 1924 года родился мой отец – Вячеслав Иосифович Огрызко.

Про Краснолучку обстоятельного разговора у нас с Иодо, однако, не получилось.

– А что Краснолучка?! – переспросил он. – Там ещё до меня всё перемешалось. Шляхта соседствовала с поляками и белорусами. Раньше преобладали католики. Когда я объявился в Волосовичах, то в Краснолучке больше было уже православных.

– А шляхта и поляки – это не одно и то же?

– Нет. Шляхтой в этих краях всегда считали богатую крестьянскую прослойку, в которую могли попасть как поляки, так и белорусы.

От разговора о Краснолучке перешли к интересующим меня фамилиям. Про Кондратовичей Иодо вообще никогда ничего не слышал. Богдановичей кто-то когда-то упоминал. Но Иодо так и не вспомнил, кто именно, когда и при каких обстоятельствах.

– Это не здешняя фамилия, не волосовичская, – заявил Иодо.

А как же местная учительница Галина Красовская? Она ведь до замужества носила фамилию Кондранович (или всё-таки Кондратович?). Иодо тут же признался, что всегда считал её Красовской и ни с какими Кондратовичами не связывал.

– Отец у неё был, как я слышал, Богданович.

– А мама?

– Баба Вера?

И тут Иодо призадумался. Он всегда её кликал «баба Вера», а фамилию её никогда и не уточнял. Да и нормального общения у него с бабой Верой не было: всё на ходу, здрасьте, как дела и, не дослушав ответа, бежал дальше. Зато почти каждый день раньше он общался с зятем бабы Веры – Вячеславом Красовским, мужем Галины Красовской. Он ведь много лет был в Новых Волосовичах парторгом.

– Красовские – это поляки, – уточнил Иодо. – Они одно время жили в Красащине, а потом часть из них перебралась в Краснолучку. Родной брат Вячеслава – Михаил (если ничего не путаю) в войну партизанил. Говорят, смелый был мужик. И ненавидел предателей: лично расстрелял одного местного холуя, согласившегося стать при немцах в каком-то селе бургомистром или ещё кем-то. А после войны, как говорили, у Михаила Красовского возникли проблемы со здоровьем. Как-то он пошёл охотиться на кабана, поставил растяжку, вдруг ему стало плохо, и в этот момент прямо под ним взорвалась мина. А с братом Михаила – Вячеславом, да, мы одно время вместе руководили всеми деревнями вокруг Волосовичей. И вроде у нас всё получалось. Люди были нами довольны.

– Что я знаю про Огрызок? Фамилия в наших краях распространённая. Давай вместе посмотрим телефонные справочники Лепельского района.

Последний такой справочник выходил в Лепеле весной 1997 года. Мы его полистали. Но нашли только двух Огрызок (в разных транскрипциях). Первый – А.В. Азгрызко (именно так) в 1997 году жил в Лепеле на улице Войкова. Второй – Агрызко Г.А. – обитал в деревне Курмелёвка.

– Странно, – схватился за голову Иодо. – Я думал, там найдём больше Огрызок. Сам-то я хорошо знал только одного Агрызко, Михаила. Он в Красащине жил. Его первая жена приходилась роднёй моей жене. Михаил, когда развёлся, переехал поближе к Лепелю – в Великое Поле, а я тогда как раз окончил институт и получил направление в Новые Волосовичи. Он время от времени приезжал сюда и мы недолго вместе ходили на деревенские гулянки, тем более я ещё был холост. Мне Михаил запомнился как очень неглупый мужик и очень самостоятельный. А умер он по-глупому. Там, в Великом Поле вырыли пруд и запустили рыбу. Он надумал порыбачить и утонул. А похоронили его на кладбище в Краснолучке.

И тут Иодо осенило. Он вспомнил, что в Лепеле у Михаила осталась родня.

– Когда вернёшься от нас в Лепель, сразу набери телефон тётки моей жены: её зовут Нина Ивановна Кривко. Она-то точно всех Огрызок в нашей округе должна знать.

Продолжать дальше точить лясы со мной Иодо было уже некогда. Иначе его торговое место на трассе Витебск-Минск могли занять предприимчивые лепельчане. Да, у них нет таких веников, как у него. Но у лепельчан много своих поделок, пользующихся спросом у вечно спешащих из Минска в Витебск туристов.

– Если хочешь, – предложил мне на прощание Иодо, – могу подбросить до Старых Волосовичей. Заодно покажу дом Галины и Вячеслава Красовских. Он теперь пустует. Вдруг захочешь переехать к нам в Новые Волосовичи жить, и тогда тебе не придётся тратиться на покупку хаты.

– А в Старых Волосовичах разве ещё кто-то живёт?

– Я тебя подвезу к дому Пашкевичей. Там одна бабуля живёт. Янина Брониславовна её зовут. Ей в будущем году будет уже девяносто. Она должна помнить и хутор Дворец, и Краснолучку, да и про Волосовичи она наверняка многое знает. А от неё потом, если будет охота, можешь через лес махнуть уже в Краснолучку. Там всего-то километра два. Ну что – подвезти?

Конечно, да, подвезти.

 

 

 

Отступ на столетие назад

 

По возвращении в Москву я нашёл список населённых мест Волосовичской волости с подразделением на сельсоветы по состоянию на 1921 год. Всего я насчитал 14 сельсоветов. Перечислю их все: Заесский, Свядский, Загатьевский, Дворищенский, Староволосовичский, Амосовский, Руднянский, Свядицкий, Доликский, Воловогорский, Велевский, Островский, Бело-Клёнский и Реут-Польский. Сегодня это – территории нескольких крупных районов. А тогда все эти сельсоветы входили в одну волость.

Выделю один лишь сельсовет – Староволосовичский. К нему относились четыре деревни: Старые Волосовичи, Ковалевичи, Краснолучка, Липки; два фольварка (по-немецки хозяйства) – Клевцы и Дворец; три хутора – Ковалевичи, Копцы, Дубовое Болото и имение Старые Волосовичи.

Председателем сельсовета был Антон Кохан, а секретарём – Адам Левашкевич. Но сведений о них почти не сохранилось. Известно лишь, что оба были участниками первой мировой войны. Антон Никитович Кохан служил в 117-м пехотном Ярославском полку, но в ноябре 1916 года был ранен и попал в перевязочный отряд 30-й пехотной дивизии. А Левашевич служил в 108-м пехотном Саратовском полку, но потом попал в немецкий плен и оказался в лагере в Силезии. Как в дальнейшем сложились их судьбы, никто ничего не знает. В архивах же информации о них раздобыть пока не удалось.

 

 

Идём дальше. Несколько деревень, тесно связанных с Волосовичами, – в частности, Волотовки, Вацлаво, Красащина и Схеда в 1921 году относились к Реут-Польскому сельсовету, которым руководили Адам (вроде по фамилии Агрызко) и Матвей Квасовец.

Уже в Интернете мне попался один комментарий к этой информации. Автор, спрятавшись за ник «Иван», 8 марта 2016 года написал:

«Интересно. Одна Волосовичская волость справлялась до 1921 г. с таким большим населённым регионом. А кто управлял: предволисполкома, писарь, урядник, священник. Кто больше? Зато на этой площади после революции потребовалось организовать 14 сельских советов. Мои дедушка и бабушка с пятью детьми, 4 сына и 1 дочка жили в Волосовичах. Отец их арендовал землю, осенью платил хозяину 5 руб., мать дома шила людям платишки без всякого налога. Вот же жили и ничего. Двое сыновей уехали в Америку на заработки. Один работал огородником у помещика под Смоленском, младший кончил Лепельскую гимназию, а затем межевой институт на землемера. Мать кончила трёхклассную приходскую школу, помогала мне в 4 кл<ассе> решать задачи. Вышла замуж, купили сообща ей хутор Синичено недалеко от Волосович с 10 га земли. Революция с Советской властью перевернула всё вверх тормашками».

И что мы имеем спустя сто лет? Есть Волосовичский сельсовет, включающий 24 деревни: Большие Торонковичи, Веселово, Волотовки, Григоровичи, Двор Торонковичи, Заглинники, Калиновка, Капинщина, Ковалевичи, Кострица, Костюковщина, Краснолучка, Липки, Лутчино, Ляховичи, Малые Торонковичи, Новые Волосовичи, Пахомлевичи, Слободка, Слядневичи-1, Слядневичи-2, Стайск, Старые Волосовичи и Турицы. Но в том же сельсовете признают, что три четверти этих деревень существуют только на бумаге, они уже давно превратились в призраки. Красащино, Волотовки, Реутполье давно сравняли с землёй. В Краснолучке сейчас прописаны всего семь человек. В Старых Волосовичах жителей теперь меньше пятидесяти человек. Самые большие – Новые Волосовичи: 102 человека. А общая численность сохранившихся деревень не дотягивают даже до трёхсот человек. И никаких перспектив у бывшей Волосовичской волости, видимо, нет. Всё идёт, похоже, к умиранию. А это ведь – целая трагедия. Только в верхах пока этого не осознают.

 

 

В гостях у бабули Янины Пашкевич

 

В Старых Волосовичах я застал не только бабулю Янину. К ней в свой отпуск из Минска приехал сын.

Пока я представлялся, выяснилось, что меня Пашкевичи – и бабуля, и её сын – немного знают. Сын бабули – Владимир Пашкевич – в середине десятых годов был на моей встрече со студентами Минского лингвистического университета (он там преподаёт, кажется, историю педагогики). А бабуля – Янина Брониславовна – была наслышана обо мне от своей старшей сестры Виктории Калачинской. Я сразу вспомнил ту бабулю. Когда я осенью 2024 года первый раз приезжал в Краснолучку, то познакомился там с двумя бабулями-подругами. Одну из них, да, домашние звали то Витой, то Витей (как и одну из сестёр моего папы).

И тут же Янина Брониславовна меня огорошила: Виты уже нет, её похоронили в феврале.

Я вспомнил рассказы бабы Виты: про хутор Дворец, про переезд в конце 30-х годов её родителей в Краснолучку, про войну… В осень 2024 года мы договорились, что в следующий мой приезд в Краснолучку эти рассказы продолжатся. Но… Теперь вся надежда на сестру бабы Виты.

 

 

– Да какая из меня рассказчица! – попыталась отмахнуться Янина Брониславовна. – Да и что я помню?! Вита-то была постарше меня, она 1934 года рождения, а я – тридцать шестого. Мы по отцу вообще-то Козловские. Поляки. В детстве все мы говорили только по-польски. Бабушка была верующей, и молилась она тоже только по-польски. Хутор Дворец совсем не помню. Нас оттуда выгнали, кажется, в тридцать девятом году. И тогда родители перебрались в Волосовичи, а там уже преобладала белорусская речь. В Волосовичах был колхоз. Поселились мы сначала в доме какого-то пана. Нам выделили одну комнату, а может, даже и две. Но мне не комнаты запомнились, а печь. Она была очень высокой, и я туда забиралась по лестнице. А потом отец перевёз нас в Краснолучку. Там, кстати, тоже имелся свой колхоз.

– А почему не остались в Волосовичах?

– В Волосовичах осталась бабушка. А родители выбрали Краснолучку, может, потому, что в ней было больше поляков.

– Войну помните?

– Отрывочно. Папа сразу ушёл на фронт. А над нашей деревней начали летать немецкие самолёты. Мне было очень страшно. Я же ещё была очень маленькой. Потом в Краснолучке появились немцы. Один зашёл к нам в хату и стал требовать сало и яйца. Мама заплакала: нас-то ведь четверо у неё осталось, и чем кормить. Я мало что соображала, но сразу вцепилась в маму. А немец продолжал гнуть своё: сало, яйца… Что ему мама сквозь слёзы говорила, не помню. И вдруг немец перестал кричать, он снял с плеча свою сумку, уселся на пол и стал что-то доставать, а потом каждому из детворы дал по кусочку сахара. Возможно, он в тот момент своих детишек вспомнил и поэтому нас пожалел. А потом нас из хаты выгнали, и мы одно время жили в лесу. Пока ночи были тёплые – ещё ничего. А как похолодало, хотелось выть.

– А кто выгнал? Тот немец, который сахаром одарил?

– Я не помню. Немцы тогда через наш двор тянули какие-то провода, и мы им, видимо, сильно мешали. Да, забыла рассказать. Когда началась война, в соседней деревне Веселово закрыли детский дом и всех детишек раздали в семьи. Наша мама взяла одного мальчика: его звали Казимиром, Казиком. Ему было годиков восемь, ну, может, десять. Так вот. Он однажды ночью взял топор и все эти немецкие провода в нашем дворе перерубил. Немцы, когда утром увидели, что стало с их проводами, хотели Казика убить. Но мама успела его спрятать. А потом немцам надоели консервы и они стали зариться на наших коров. В какой-то вечер они из хлева забрали и нашу тёлочку. Её привязали к забору с тем, чтобы утром забить на мясо. Казик дождался ночи, развязал тёлку и отпустил её в поле. К счастью, на следующее утро немцы из Краснолучки куда-то уехали, а вечером наша тёлочка вернулась в свой хлев. И наша семья одна во всей Краснолучке осталась с коровой. Так к нам тут же потянулась с пустыми кружечками вся деревня: все просили маму налить им молока для своих детишек, и мама никому не отказывала.

– Партизаны были в этих краях?

– Были. Но, как я слышала, конкретно в наших лесах их было не так много. Главные партизанские отряды находились, кажется, возле Лепеля. Мы, детишки, для своих партизан чистили бульбу. Но иногда к нам в деревню приходили чужаки: мы их раньше не видели. Они требовали еду, одежду и вели себя как-то странно. Может, это и не партизаны были, а дезертиры…

– А что потом стало с Казиком?

– Когда немцев выгнали, Казика начальство увезло в Лепель, там ему дали работу в какой-то столовой. А потом он куда-то уехал. Мы два года о нём ничего не знали. И вдруг от него пришло письмо. Как сейчас помню конверт. Адрес на нём отсутствовал. Вместо адреса Казик написал: на деревню среди леса, где живут Ядвига, Маруся, Янинка и Васька и их хозяйка Анна. Два года это письмо плутало, но всё-таки дошло до нашей мамы. Она когда читала это письмо, плакала.

– Вы в Краснолучке в школу пошли?

– В Краснолучке я научилась слагать буковицы А потом меня как польку зачислили в польскую школу в Веселово – это в пяти километрах от Краснолучки. Но вся округа тогда кишела брошенными немецкими овчарками. Одной ходить через лес было страшно. Мы сбивались в группы и до Веселово шли с зажжёнными факелами в руках. Видя мои мучения, мама перевезла меня к бабушке в Волосовичи, а тут имелась своя школа, но уже не польская, как в Веселово.

– Были ли в Волосовичах Огрызки (или Агрызки)?

– Были. С нами по соседству жил Владька Огрызко. Его жену звали Стефой. У них три дочери были: Вита, Стася и Нелька. Стася, кажется, сейчас в Витебске живёт, а Вита и Нелька, как я слышала, в Борисове. Попробуйте поискать.

– Они носили фамилию Огрызко или Агрызко?

– А это к моему сыну. Он у меня учёный, кандидат наук.

Сидевший до этого молча Владимир пояснил. Раньше фамилии, похожие на мою, начинались с буквы «О». Потом кто-то решил, что это отдаёт чем-то польским, и дал команду всё переделать на белорусский манер, после чего многих моих однофамильцев стали переписывать на Агрызко. А потом всё вроде вернулось на круги своя.

– С нашим родом тоже много что происходило в последние столетия, – признался Владимир Пашкевич. – У нас одна часть рода считалась поляками, другая – белоруссами. А одного записали русским. Он был лейтенантом и погиб в войну. А вообще вам лучше пообщаться с моим племянником, он историк, живёт в Минске, и копает историю нашего рода в архивах.

А что?! Это интересно. Будем созваниваться и встречаться. Может, племянник Владимира подскажет что-то и по моей фамилии Огрызко.

Вдоволь напившись у Янины Брониславовны душистого чая, я засобирался в Краснолучку, туда, где ещё недавно жила её старшая сестра Вита. Путь мне указал ещё Иодо: вернуться от дома бабули на большак Лепель–Борисов, пойти в сторону фермы, обогнуть эту ферму и потом по тропинке через лес километра два прошагать до самой Краснолучки. Но тут не вовремя полил дождь. Так что поход в Краснолучку пришлось отменить.

Я по мобильнику набрал таксиста, который привёз меня из Лепеля в Новые Волосовичи: не согласится ли он сгонять ещё раз, только теперь в Старые Волосовичи. Ждать его пришлось всего-то минут сорок.

Выбирался я из избы Янины Брониславовны, утопая в воде. Это – плата за цивилизацию. Раньше в Старых Волосовичах была просто беда с улицей, где когда-то отстроились Пашкевичи. Дорога от большака до их дома просто утопала в грязи. Потом её заново отсыпали. И уже деревня почти вся вымерла, а гравийка пока цела. Но когда её отсыпали, начальство не подумало ни о дренаже, ни о ливнёвках. И во время каждого дождя все воды стали течь с дороги прямо в нижние огороды и на поля и всё заливать вокруг.

Пока поднимались к такси, сын Янины Брониславовны вспомнил, как во время его детства соседи бились с ними за каждый клочок земли. Что начиналось, когда их корова забредала на чужие покосы! Какие крики поднимались! Соседи требовали возместить ущерб или копной сена, или навозом. Всё было в большой цене. А теперь никому ничего не нужно. Поля заросли. Пусти на них хоть десять коров – никто и слова не скажет и не помешает им пастись. Только вот больше нет в Старых Волосовичах ни коров, ни пастухов, ни доярок.

Когда я уже сел в такси, водитель вдруг поинтересовался, а не Володька ли Пашкевич провожал меня. Он самый. А что?

– Да мы же вместе учились в Волосовичской школе. Видимо, не узнал меня.

– А вы что, тоже из Волосовичей?

– Не совсем. Я из Волотовки. Правда, моей деревни уже нет. А Володька ещё в школе увлекался белорусской мовой. Интересно, кто он теперь, чем занимается.

На этом сюрпризы не закончились. При подъезде к Лепелю я набрал по мобильному телефону Нину Ивановну Кривко, о которой мне утром рассказал Иодо, и спросил, могу ли заявиться к ней гости. Могу. А по какому адресу? Нина Ивановна стала диктовать, и тут же таксист на полуслове мой разговор с ней оборвал: не уточняй, я знаю, куда тебя везти. Откуда? Оказалось, таксист с детства дружит с роднёй этой Нины Ивановны.

Кстати, пора уже и представить таксиста: Игорь Кунчевский.

 

 

Обнаружившийся рассказ Ядвиги Парфинович про Старые Волосовичи

 

Уже под конец своей второй поездки на Лепельщину я то тут, то там стал натыкаться и на фамилию Скарупо. Мне говорили, что был в уже несуществующей деревне Красащино (это почти рядом с Краснолучкой) такой учитель. Я ещё вернусь к нему в других этюдах. А пока хотя бы кратко расскажу о его супруге – Ядвиге Скарупо, которая в девичестве носила фамилию Парфинович.

Почему именно сейчас я хочу вспомнить эту женщину? Не только потому, что она родом из Старых Волосовичей. Её мама, как выяснилось, была Огрызко.

В 2014 году краткие воспоминания Скарупо (Парфинович) записал краевед Валадар Шушкевич (он же Блукач Валацужны). Оказалось, что Ядвига Антоновна вышла из богатой семьи. Она рассказывала, что её родители много чего имели. «Собственной землёй владели, которой 10 гектар мама получила в наследство от своих зажиточных родителей Огрызко, ещё три гектара леса и какого-то сенокоса в урочище Нивки. Вообще мама была из богатого рода местных землевладельцев – немцев Оберлейнов. А папа до женитьбы был батраком. Это мама его сделала собственником. «Земля наша была урожайная. Хлеб телегами возили на помол к какому-то родственнику то ли в Веребки, то ли в Слободу. Постепенно продавали сельхозпродукцию. В общем, никогда не бедствовали».

Я на этой части воспоминаний Ядвиги Антоновны запнулся: так плодородные земли в Волосевичах были или нет и, может, пан Зацвилиховский никого и не обманывал, когда продавал в Польше мемочки с волосовичской землёй?

Хорошая жизнь в большой семье Ядвиги Антоновны закончилась в 1929 году. У её родителей тогда отобрали, по сути, все земли. Почти всё имущество им пришлось сдать в образовавшийся в Волосовичах колхоз. Как вспоминала Ядвига Антоновна, все в их доме боялись, как бы главу семейства не арестовали. Но отца, к счастью, не тронули. По семейному преданию, за Парфиновичей вступились родные братья матери Ядвиги Антоновны, а они были военными: старший служил в Москве (он погиб в войну), а младший на Дальнем Востоке.

Первые аресты по Волосовичам прокатились уже в начале 30-х годов. Но тогда наказывали, как потом говорили, по-божески. Не всех даже сажали. Многих приговаривали всего лишь к трём годам ссылки. Возьмём хотя бы Фёдора Антоновича Пашкевича, 1893 года рождения. Его взяли 14 декабря 1931 года. Человеку приписали антисоветскую агитацию, и за это его на три года сослали в отдалённые края. Расстрелы стали практиковать позже. Скажем, другой уроженец Волосовичей и тоже Пашкевич, но Григорий Доминикович, 1874 года, был арестован 20 сентября 1937 года, и буквально через три с половиной месяца его расстреляли – за выдуманный шпионаж в пользу Польши.

А что дяди Ядвиги Антоновны? По логике они должны были носить девичью фамилию своей сестры – Огрызко. Но пока уточнить это не представилось возможности. Будем выяснять.

 

 

 

Непростительно забытое мною письмо

 

Уже вернувшись в Москву, я стал дома перебирать папки о своих однофамильцах. И вдруг наткнулся на пересланное мне в мае 2014 года письмо от Миры Васильевны, которая указала фамилии дочери и внука – Дебро и Бевза, но забыла сообщить свою.

 

«Прочитав вашу статью «В поисках утраченного» о трагической судьбе Валерии Адамовны Огрызко (Волковой), я была радостно ошеломлена – Валерия Адамовна моя дальняя родственница! Генеалогическое древо в нашей семье составлено давно, и в корнях этого древа Адам Адамович Огрызко (мой прапрадед).

Валерия Адамовна в поисках своих братьев назвала только Владислава, Ромуальда, Бронислава – а у неё было 10 братьев. Брат Фелитьян (Феликс) Адамович Огрызко (мой прадед) вернулся со всех войн «гол как сокол», молодым красивым на свою родину, в Витебскую обл. Лепельский р-н, в деревню Краснолучка, вскоре познакомился с красивой девушкой Анхен (Анэля) из зажиточной немецкой семьи Оберляйн. Они поженились, и у них родилось 4 мальчика (Станислав, Ян, Болислав, Бронислав) и последняя девочка Ядвига (это моя бабушка). При родах Анхен умерла. Фелитьян Адамович женится во второй раз – на вдове с двумя детьми. Старость он проводит у своей дочери Ядвиги на хуторе Волосовичи, в 2-х км от д. Краснолучки. Умер Фелитьян Адамович перед Второй мировой войной, похоронен на местном кладбище.

Моя бабушка Ядвига одного из своих сыновей назвала Юзефатом (мой любимый дядя Юзя), умер он в Витебске совсем недавно на 102 году жизни. У него была феноменальная память, от него я много узнала. На моём слуху имена Аделия, Валерия – дальние родственники – кажется, они пропали во время Первой мировой, работая в госпиталях.

Вячеслав Вячеславович, я очень благодарна вам за память о предках. Хотелось бы узнать про вашего великого однофамильца и, возможно, нашего родственника – Юзефата Огрызко. И ещё посетить могилу и поклониться Валерии Адамовне.

Мира Васильевна, 1937 г. рождения,

г. Москва.

Отправила: дочь Жанна Дебро и внук Иван Бевз»

 

Так что же получается? Я ещё десять с лишним лет назад мог о много расспросить внучку Ядвигу Парфинович и сам эту возможность упустил… Но, может, мне удастся сейчас хоть что-то наверстать?..

 

 

Снесённая к чертям счастливая жизнь

 

С Ниной Ивановной Кривко, к которой меня в Лепель отправил лесничий из Новых Волосовичей Иодо, разговор у нас долго не клеился. И не потому, что я чем-то ей не приглянулся и у неё не было желания со мной общаться. Она не знала, о чём со мной говорить.

– Я сама несколько лет назад поймала себя на мысли, что почти ничего не знаю даже о своих родителях, – призналась она. – Когда стала копаться в своём прошлом, уже и некого оказалось расспрашивать. Мне всё думалось, что успею. А когда спохватилась, уже и Люси не стало. А она была последней, кто всё помнил про наше Красащино и про все наши фамилии. Девяносто два года прожила.

– А кто такая Люся?

– Да она нашей соседкой в Красащино была. Их в деревне жили трое: мать её, старшая сестра Мария и она. У неё ещё фамилия была Потапюк. Она последней покинула Красащино и потом долго работала уборщицей в Лепельском районе. Люся умерла, постойте, то ли в двадцать третьем, а может, даже в двадцать четвёртом году. Но у неё до последнего была замечательная память. Я всё собиралась с ней поговорить о прошлом нашей деревни. И не успела.

– Но не может такого быть, что в вашей памяти ничего не осталось.

– Так-то это так. Я сама-то родом из Красащино. Я из семьи Шаститко. Кривко я стала в 1963 году после замужества. Мой Василь был из Реутполья, но когда мы поженились, то стали сначала жить у моей мамы в Красащино. В годы моего детства в нашей деревне было домов тридцать. Одно время у нас даже свой колхоз имелся. А может, и не колхоз, а только одна колхозная бригада. Видишь, уже и не помню, и уточнить теперь не у кого. Жили мы, чего скрывать, тяжело. Батька умер ещё в пятидесятом году: он после возвращения из Германии очень много пил. Нас у матери осталось пятеро. Я и траву косила, и корову доила, и за гусями бегала. И в это время нашу деревню переименовали. Она стала называться «Счастливая жизнь». А где это счастье-то было?

– А что ваш отец в Германии делал? Когда и как он туда попал?

– Его туда немцы угнали. Когда началась война, он не успел уйти в красную армию и остался в Красащино. Кстати, не он одни. Я не знаю, был ли он связан с партизанами или нет. Но однажды немцы всех мужиков из нашей деревни погнали куда-то на сборный пункт. Мать быстро собрала всех нас, детишек, и пошла его провожать. А обратно в деревню немцы её не пустили. Может, они хотели и её угнать в Германию. А тут я, видимо, стала от голода реветь. И маме пришлось распахнуть при немцах свою грудь и начать меня кормить. Наверное, немцев эта картина изумила. Видимо, они сжалились и разрешили моей матери вместе со своими детишками вернуться в Красащино.

– А лично вам от войны что-то запомнилось?

– Я же в сорок втором году родилась. Ну что я могла запомнить?

– Всё знаю в основном по маминым рассказам. У нас в округе, как мама говорила, появился партизанский отряд. По её словам, командовал этим отрядом Милеев. Возможно, у него была похожая фамилия. Но я запомнила так. Он был не один, а с женой или дочкой (её звали, кажется, Инна). Оба – не нашенские, из каких-то других мест. Так вот Милеев с женой попросили мою маму взять в наш дом их дочь. Это было очень опасно. Если б немцы прознали, что мама пригрела дочь партизанского командира, и её, и эту девочку, а может, и всех нас бы расстреляли.

– А в деревне знали, чья Инна дочь?

– Конечно. Но все сделали вид, что Инна тоже дочь моей мамы, и никто их немцам не выдал. Когда наш район освободили, Инна вернулась к своей настоящей матери. А Милеев вскоре погиб.

– Вы после войны учились или только коров пасли?

– Всё успевала. У нас в Красащино раньше была своя начальная школа.

– А когда её построили? Ещё до войны?

– Ну что вы?! Рядом с нашей избой был дом Агрызко. Я не помню, как их звали. Знала лишь их сына Стася, он был постарше меня. И они, видимо, часть своей избы сдавали под школу. А занимался с нами, с мелкими, Скорупа. Кажется, Леонид. Он был нашим, местным. Позже он с женой выстроил собственный дом, и на одной половине жил сам, а на другой вёл уроки.

– А куда делись Агрызки, в избе которых Скорупа с вами занимался?

– Стась, когда вырос, стал засматриваться на дочку Скорупы – Броню. Он потом женился на ней и жил в избе её родителей. А позже Стась с Броней купили в Лепеле дом, и тут они и померли.

– Занятия в Красащине Скорупа вёл с вами по-польски?

– Нет. Мы учились на русском языке. Но почти весь материал учитель давал на трасянке, перемешивая русские слова с белорусскими и польскими. А в пятом классе я уже бегала учиться в Веселово.

Все в Красащине жили тогда голодно. В колхозе живых денег никому не давали. Нина Ивановна вспомнила, как у них во дворе появилась тёлочка. Так мать нигде, ни в каких бумагах её не указывала – чтоб не платить налог. А потом тёлка повзрослела и отелилась. Скрывать это от фининспектора было уже невозможно. Так мать ещё оштрафовали. Летом чуть-чуть всю семью спасала черника. За каждое собранное в лесу ведро в Волосовичах платили хоть какие-то копейки.

Уже в конце седьмого класса в Веселове объявились вербовщики с Украины. Им нужны были подростки для работы в своих колхозах и на сахарных заводах. Ну Нина Ивановна и клюнула на их обещания. То лето ей во веки не забыть. Она и сажала свёклу, и собирала с растений вредителей, и присматривала за полем пшеницы, и сама всё молотила. А в итоге ей вместо денег осенью дали чуть-чуть пшеницы, мешок кукурузы да свеколки подкинули. Но в её родном Красащино и это оказалось большим богатством.

В школу Нина Ивановна уже не вернулась. В соседней деревне, в Краснолучке, председатель местного колхоза предложил ей за 27 рублей в месяц разносить почту. И она вынуждена была согласиться. Это потом её приняли почтальоном в Замошье и повысили зарплату до 62 рублей. А потом она перешла в Волосовичи.

– Я носила письма из Волосовичей в Краснолучку, Красащино, Волотовку, по-моему, ещё хутор Азарёнков был, а вот хутор Огрызко, кажется, уже сгинул.

– А что? Был и такой хутор?

– Был. Но где именно, сейчас и не вспомню. Наверное, после Красащино. Но не уверена.

– А каких Огрызко или Агрызко вы лично знали (кроме тех, кто свою хату отдавал под начальную школу)?

– Мишку. Он мою старшую сестру Соню в жёны брал. Батю его – Иосифа – я ни разу не видела. А вот Мишкину мать – тётю Анну – хорошо знала. Но сам Мишка раньше времени умер.

– Может, что-то вспомните про этого Михаила? Всё-таки он ваш родственник.

– Я ж говорю: отца его не знала, только тётю Аню помню. У неё их было трое: Казик, Мишка и Маруся. Казик, кажется, был самым старшим: он в войну ушёл к партизанам, а когда Лепель освободили, вступил в армию и вскоре погиб где-то в Латвии. Слышала, что Казик успел получить боевой орден. Его имя выбито в Волосовичах на памятнике. Мишка был младше Казика годика на четыре. Моя старшая сестра Соня родила ему трёх сыновей и дочку. Но что-то у них не заладилось. Они потом развелись, он женился на другой, а затем нелепо утонул. Как и многих из Красащино, его похоронили в Краснолучке. Сейчас никого из его детей в живых уже и нет. Правда, одна из внучек Михаила, я слышала, теперь обитает вроде в Америке. Но, может, люди брешут. Поди – проверь.

– Красащино верующей деревней была?

– Когда я была маленькой, да. Все старики молились и в Красащине, и в Краснолучке. Но по-польски. Многие время от времени выбирались на службу даже в Лепель.

– Вы когда покинула Красащино?

– В 69-м году. Мы с мужем перебрались в Лепель. Нам дали на 2-й Сенной небольшой участок, и мы стали потихоньку отстраиваться. А мама осталась в деревне. Последней Красащино покинула, по-моему, Маруся Криплевская. И как только она переехала к дочке, сразу в деревню и свет перестали давать. А потом всё Красащино засадили лесом. Видимо, чтобы от прошлого никаких следов не осталось. Но ведь это прошлое было. Мой сын Вася несколько лет назад специально ездил в Красащино. Он выкопал ёлочку и пересадил её возле своего нынешнего дома в деревне Стаи (это в четырёх километрах от Лепеля).

Потом мы долго с Ниной Ивановной пили чай. Пока её не осенило, что мне следовало немедленно встретиться с Рачицким. А кто он? Родом из Красащино, но уже давно живёт в Лепеле. Бывший военный. Так и определился мой следующий собеседник.

 

 

Советы внука бабы Янины

 

Но ещё до звонка Эдуарду Рачицкому мне удалось переговорить по телефону с внуком Янины Брониславовны Пашкевич – Евгением Гончаровым. Он сам историк, работает в Минске и уже лет десять копает в архивах, музеях и библиотеках историю рода Пашкевичей. Мне хотелось уточнить, попадалась ли ему фамилия Огрызко и, если да, то в документах какого столетия. А заодно я хотел услышать его рекомендации, где можно найти материалы о моих однофамильцах.

Первое, на что обратил моё внимание Гончаров, что Огрызко – фамилия в бывших Минской и Могилёвской губерниях не столь уж и редкая. По его сведениям, один из его предков по линии Пашкевичей когда-то даже был женат на Огрызко. Так вот о Пашкевичах самые ранние сведения он обнаружил в Национальном историческом архиве Беларуси, в ревизских сказках середины семнадцатого века. Правда, сейчас он не помнит, упоминался ли в тех сказках кто-то из Огрызко.

Второе, что посоветовал Гончаров, – искать в архивах материалы на фамилии Огрызко, Агрызко, Огризко и так далее. По его мнению, это всё люди из одного большого рода. Он утверждает, что самое верное написание этой фамилии – Огрызко. Это, как выяснил Гончаров, в начале 20-х годов прошлого века безграмотное начальство, заполонившее все волостные и уездные советы, коверкало многие имена, записывая людей на слух. И поэтому нередко первую букву «О» они меняли на «А».

Третий совет Гончарова: в прошлые столетия Огрызко жили не только в деревнях близ большака Лепель – Борисов, но и в приграничных сёлах, часть из которых относилась к Минской губернии, а часть – к Могилёвской. Поэтому надо изучать как минские архивы, так и могилёвские.

Ещё одна рекомендация Гончарова: в прошлом в деревнях Волосовичской, да и других волостей, жило много католиков. Но далеко не во всех сёлах имелись костёлы. И народ крестил своих детей в самых разных костёлах, и всё это фиксировалось в соответствующих документах Какие-то костёлы часть исторических материалов сохранили. Понятно, что все костёлы Беларуси не обойти. Гончаров посоветовал обратить внимание на костёлы, располагавшиеся, скажем, от деревни Краснолучка в радиусе 25–30 километров, и сразу исключить Лепель, поскольку там костёл несколько раз горел и местные жители ходили крестить своих детей в костёлы, которые находились по дороге или в Борисов, или ближе к Могилёвщине.

А вообще с религией в Волосовичском крае всё всегда было не просто. Сколько тут имелось случаев, когда католики крестили своих детей в православие! А почему так происходило? По неписанным правилам, новорождённого ребёнка следовало крестить в течение трёх дней. А если была зима? Как только что родившегося человечка нести за тридцать километров в мороз в костёл?! Некоторые родители в таких случаях несли своих чад в близлежащую православную церковь, и дети с рождения записывались православными при родителях-католиках. И эти ситуации не носили исключительного характера.

Очень толковые и нужные советы. Спасибо Евгению.

 

 

Так сколько же лет Волосовичам и кому они в прошлом принадлежали

 

Евгений Гончаров вскользь затронул очень сложную тему веры. А для Лепельщины эта тема, надо сказать, до сих пор очень болезненная. Деды ещё не забыли рассказы своих отцов про «лепельское дело» 1937 года. Тогда проходила всесоюзная перепись населения. Власть в опросные листы включила и вопросы о вероисповедании. И в некоторых деревнях Лепельского района народ испугался. Двести тридцать человек отказались что-либо сообщать о себе переписчикам. Возник скандал. Он дошёл до Москвы. В Лепель прибыла комиссия, которую возглавил завотделом сельского хозяйства ЦК ВКП(б) Яков Яковлев. После этого в районе усилились репрессии. В Москву хлынул новый поток жалоб. И секретарь ЦК ВКП(б) Андрей Андреев пришёл к выводу, что в Лепеле были допущены перегибы, и за это арестовали почти всю верхушку района. И неудивительно, что многие в Лепеле даже сейчас не очень-то откровенничают, особенно с незнакомцами, на темы веры.

Впрочем, сейчас очень сложно понять, кто теперь верит (и во что верит), а кто стал атеистом. Возьмём те же Старые Волосовичи. Там ведь очень долго был православный храм Рождества Богородицы. А потом всё кануло. Навсегда ли?

К слову: о Волосовичском храме мне удалось узнать намного больше, чем о самих Волосовичах. Судите сами: Волосовичи начинают упоминаться в документах с 1816 года. Но сама эта деревня, судя по всему, возникла лет за двести до этого, если не раньше.

Вроде где-то существовал документ 1648 года, выданный надворным маршалом Адамом Казановским, принадлежавшим к влиятельному польскому шляхетскому роду, на пять волок земли и шесть отдельных участков в этом районе. Я, правда, так и не понял: уцелел ли этот документ до наших дней.

Но сохранилось немало преданий. По одному из них в 1644 году в тогдашних Волосовичах во время крестного хода произошёл пожар, и местная церковь полностью сгорела. Местные жители, не смирившись с утратой храма, быстро построили новое деревянное здание, но сразу встал вопрос об иконе. Волосовичский священник Василий Хруцкий тогда обратился за помощью к соседям – протопопу Чашникскому отцу Симону Юркевичу. И он передал в Волосовичи икону Божьей Матери с Предвечным младенцем.

Позже появилось кем-то составленное описание храма. Рассказывали, что церковь была «устроена продолговатым прямоугольником, с двумя небольшими фронтонными башнями, деревянною крышей, двумя входными дверьми и одним рядом окон с железными решётками».

Метрические книги в этой церкви велись, как говорили, с 1822 года. С 1867 года службы в храме вёл Феофил Богдановский. Кстати, у него в Волосовичах имелся собственный дом. А псаломщиком с 1858 года служил Николай Ржецкий.

В состав прихода Церкви Рождества Богородицы входили, помимо Волосевичей, также деревни Липки, Ковалевичи, Зелёный Остров и Сергеевка. Всего числились 1221 прихожан. (Все они относились к крестьянскому сословию и занимались в основном земледелием).

Но в 30-е годы эту церковь власти забрали под зернохранилище. А в начале войны здание сгорело.

Вот такая печальная история.

Вернусь теперь к самим Волосовичам. Что точно на данный момент я выяснил о прошлом этой деревни? По данным ревизии 1816 года селом Волосевичи (тогда оно писалось именно так) Борисовского уезда владел помещик по имени Николай Иосифович Реут.

Кроме того, в Национальном историческом архиве Беларуси в фонде 142 хранится документ со следующим названием: «Минский губернский комитет для рассмотрения инвентарей помещичьих имений (1844–1858)». Но смотрите: так упомянуто имение Старые Волосовичи, но помещик указан другой – Эберлейн. И ещё в этом документе упомянуты, помимо других, имения Волосовичи, но с указанием помещика Пальчевский, и Краснолучка с указанием помещика Реута.

А где паны Зацвилиховские? Они появились в Волосовичском крае позднее? Или они проходили по другим спискам – как дворяне?

Теперь вспомним упоминавшиеся воспоминания уроженки Волосовичей Ядвиги Парфинович (Скарупо). Она рассказывала, что её мама «была из богатого рода местных землевладельцев – немцев Оберлейнов». Видимо, краевед, который записывал её воспоминания, допустил описку: род носил фамилию Эберлейнов. Кстати, в двухтомнике Дмитрия Дрозда «Землевладельцы Минской губернии. 1900–1917» указаны два носителя этой фамилии, связанные с Волосовичами: Олимпиада Анастасиевна Эберлейн и Иван Иванович Эберлейн. Но были ли они связаны с семьями, носившими фамилию Огрызко, это выяснить пока не удалось. Правда, я нашёл ещё двух Эберлейнов из Волосовичей: Валентина Александровича, 1899 года рождения, который дважды – в 1938 и 1944 годах – незаконно подвергался репрессиям, и его младшего брата Аркадия Александровича, арестованного и расстрелянного в 1932 году.

 

 

Плач по Красащино

 

Первый раз про Эдуарда Рачицкого я услышал в Новых Волосовичах от лесничего Ивана Ивановича Иодо. «Я не тутошный, меня на Лепельщину прислали после института, а это было лет пятьдесят назад, а что раньше здесь происходило, знаю лишь по чужим рассказам. Ты поищи в Лепеле Рачицкого, он моей жене приходится вроде дальней роднёй, она ведь сама из Красащино, может, что-то и услышишь от него». А как найти этого Рачицкого? «Поезжай в Лепель. Найдёшь завод «Шестерон» (на нём раньше делали какие-то болванки для тракторов «Беларусь»). Напротив проходной амбулатория. Он там регулярно обследуется. Там тебе и подскажут и адрес его, и телефон».

Этот же Иван Иванович посоветовал мне связаться в Лепеле и с тёткой своей жены – Нины Кривко. А тётка тоже чуть ли не сразу послала к всё тому же Рачицкому (а телефоны Рачицкого ей дали в той самой амбулатории).

Но первый наш телефонный разговор ничего не дал. «Кто вы? Какие Огрызко? Не надо меня разыгрывать». Я на силу уговорил Рачицкого выслушать меня и назначить мне встречу.

Он пришёл ко мне утром следующего дня после моего к нему звонка в лепельский гостевой дом на Советской улице и без долгих предисловий приступил к рассказу о своём роде.

– Я по паспорту белорус, – признался он, – но вообще-то поляк. У меня мама и вся её родня родом из Польши, они жили в Сельдце, это примерно в девяноста километрах от Варшавы.

А каким ветром их занесло на Лепельщину? По словам Рачицкого, дело обстояло так. Шёл 1911-й год. Бабкина родня бедствовала. Вдруг кто-то пустил слух, будто в Лепельском краю, в Волосовичской волости есть много свободной плодородной земли и стоила она не так уж и дорого. Семья бабушки Рачицкого на это и купилась. Она махнула в сторону Лепеля. А пан, у которого они купили землю, всех обманул. Вспахивать оказалось нечего. Кругом стояли одни леса. У кого при себе оказались деньжата, вернулись назад в Польшу. А бабка Рачицкого со своей семьёй так и осталась на Лепельщине. Поселились они рядом с Волосовичами в урочище с названием Схеда. Там было большое поле, а по краям его уже стояли пять или шесть изб. В одной или двух избах уже жили какие-то то ли Огрызко, то ли Агрызко. К слову, в Схеде в 1914 году родилась мать Эдуарда. А потом на Лепельщине власти стали меняться одна за другой.

Рачицкий точно не знает, когда бабкину семью из Схеды, по сути, выгнали. Вроде бы в 37-м году, а может, и раньше. Политика тогда была такая: не создавать же на каждом хуторе отдельный колхоз. Единоличные хозяйства уже не приветствовались. Выбор у семьи бабки, видимо, был небольшой, и она перебралась в деревню Красащино (правда, Рачицкий считает, что правильное название этой деревни всё-таки Красашино). А остававшийся в Схеде их домик уже в войну сожгли немцы.

Почему выбор был сделан в пользу Красащино? Там жили в основном поляки, и семья бабушки Рачицкого, видимо, рассчитывала, что там проще им окажется устроиться и обжиться.

В Красащине к тому времени перебралась и семья деда Рачицкого (она раньше жила в Коптюговке – а её тоже уже давно нет).

Родители Рачицкого познакомились и сошлись, видимо, в 1938 году. А через год и он родился.

Много людей жило тогда в Красащине? Немало. Но почти все были безграмотные.

– У нас из всей деревни, кажется, только один перед войной выбился в люди: Радышевский. Его в 40-м году призвали в армию. А в войну он стал то ли лётчиком, то ли инженером-техником. Уже после Победы Радышевский несколько раз приезжал к нам в Красащино. Им вся наша деревня гордилась. А так почти весь народ работал в местном колхозе. Кстати, а надо ли вам всё это рассказывать?

– А почему бы и нет?!

– Вы – человек другого поколения, и многое до сих пор не понимаете. Я ведь родился в самое опасное время. 39-й год… А до этого был 37-й. По нашему Красащино, о, как перед войной прошлись. Если б вы знали! Мужиков пять, а то и поболе, забрали, и никто из них больше домой не вернулся. Наши родители научились тогда крепко держать на своих губах замки. Иначе самим можно было загреметь.

– А за что мужиков тогда сажали? За политику? Или за колоски ячменя?

– Обвинения были стандартные: шпионаж или связи с польской разведкой. Но все-то знали, что у нас шпионы отродясь не водились. Люди гибли из-за зависти.

– Как это?

– А вот так. В одном доме было достатка чуть больше, в другом – меньше. И кто-то сдуру брался за кляузы, начинал со злости на собственную неустроенность писать доносы на соседа. А приезжим следователям во всё вникать было недосуг. Так из пальца и высасывали вредителей да шпионов.

Война в памяти Рачицкого почти не осталась. Когда она началась, ему было всего два годика. Что он мог в таком возрасте запомнить? Лишь отдельные сценки. Так и они все в его памяти перемешались. Как и даты. Это впоследствии кое-что мать дорассказала, и сложилась хоть какая-то картинка.

Всё происходило стремительно. Когда началась война, местные мужики не успели даже добраться до военкоматов. Так многие из них оказались в оккупации. Правда, кто-то потом ушёл в партизаны. Сами немцы сначала объявились в соседней деревне Краснолучка. Они дали пару залпов в сторону Красащино. Видимо, хотели предупредить местное население, чтобы оно не смело сопротивляться. Один снаряд разорвался рядом с хатой Рачицкого. Но сам дом задет не был. Потом немцы пришли и в Красащино. Один из них с пулемётом занял избу Рачицких, и вся семья вынуждена была переселиться в сарай. А в 43-м немцы угнали отца Рачицкого в Германию. Вернулся он оттуда уже после победы, но о том, что было с ним в Германии, родным никогда не рассказывал: не хотел своими воспоминаниями о пребывании в аду никого из близких травмировать.

После войны встал вопрос о том, где и как учить мальчишку. В Красащино имелась только начальная школа. Занятия проходили в избе Огрызко.

– Я этого Огрызко, – признался Рачицкий, – помню смутно. Звали его, кажется, Иваном. Или всё-таки Яшкой? Он, как и моя мать, был из Схеды. Правда, он был постарше моей мамы лет на шесть или даже восемь. Жена этого Огрызко в моей памяти не осталась. Сам он последние годы жизни занимался в Красащине деревообработкой, что-то мастерил. Были у этих Огрызко двое детей: дочь Ядвига, если не ошибаюсь 1928 года рождения, и сын Стась, 1934 или 1935 года рождения. Меня в их избе учил уже Леонид Станиславович Скарупо. А до него учитель в Красащино каждый день приходил из Краснолучки. Но как звали того учителя, уже не вспомню.

 

 

У Скарупо Рачицкий учился до пятого класса. А потом его перевели в Веселовскую школу. К слову, там одно время преподавание велось на польском языке. Но Рачицкий учился уже на русском языке.

После Веселова парень продолжил учёбу в Лепеле.

– Там мне и вернули моё настоящее отчество. До этого меня по документам числили Сигизмундовичем. А настоящее имя моего отца – Зигмонт. А что вы хотите? Было время, когда поляков не жаловали. Вот моего двоюродного брата тоже при рождении нарекли Эдуардом. Но потом родители испугались, как бы это мальчишке не навредило, и его переписали на Фёдора. Он, к слову, до 96 лет прожил.

Совсем из Карсащина Рачицкий уехал в 1956 году. Сначала он поселился у своего дядьки в Каунасе, а потом поступил в Рижское военное авиарадиотехническое училище, которое готовило радиотехников для истребителей. Впрочем, обслуживать истребители ему не пришлось. Почти весь выпуск Речицкого попал в новый род войск – в ракетные войска стратегического назначения. И первый его гарнизон находился на Западной Украине, близ Мукачёво. И потом почти тридцать лет жизнь Рачицкого была связана с армией. А когда он вышел в отставку, то решил поселиться в Лепеле: всё ближе к малой родине.

Кстати, уже когда Рачицкий поступил в Рижское училище, в Красащине нагрянула из Лепеля проверка. Инспекторам что-то не понравилось в избе Ивана Огрызко, и начальная школа переместилась в хату родителей Рачицкого. А занятия в ней продолжит вести Скарупо.

Само Красащино стало разваливаться уже в середине восьмидесятых годов. Поэтому родители Рачицкого вынуждены были перебраться в Новые Волосовичи (там рядом с пунктом приёма молока оказался свободный дом). Кто ж знал, что и Новые Волосовичи потом лишатся всякой перспективы.

Ещё одна важная деталь. В Красащине своего кладбища никогда не было. И местные жители своих хоронили, как правило, в Краснолучке.

Помимо Огрызко, в чьей избе много лет обучались первоклашки Красащина, кого ещё из моих однофамильцев знает Рачинский?

– Одни Огрызко были в Красащине нашими соседями, – вспомнил мой собеседник. – Старшего из них совсем не помню, а их сына Михаила – как же – знал. Вы мне от Нины Ивановны Кривко первый раз звонили. Так её старшая сестра – Софья – замуж за этого Михаила когда-то вышла, у них было четверо детей (но они все уже умерли). Ещё мать Михаила Огрызко запомнил. Её звали Анна. Она в 46-м, а может, в 47-м году заболела и умерла.

Другой мой вопрос Рачицкому касался фамилий Кондратович и Богданович.

– Кондратовичи – это точно, не из наших мест, – отрезал он. – Ни в Красащино, ни в Волосовичах я эту фамилию не встречал. А Богдановичи были. Но они, кажется, пришлые. А из каких именно деревень, уже и не скажу. Хотя постойте. Помню одну Богданович. Я ведь одно время в Новолукомле служил, а она работала, кажется, учителем музыки. Рядом с Новолукомлем в Заслоново стоял гарнизон. Молодые офицеры часто приезжали к нам в Новолукомль на танцы. И однажды произошло ЧП. Один парень, не здешний, откуда-то с Запада, видимо, по пьяни приревновал свою жену: ему кто-то брякнул, что та пару раз в клубе потанцевала с офицером. Когда его жена вернулась домой, парень её ударил. Она от неожиданности упала на пол у кровати. Парень её ещё раз ударил. И у той остановилось сердце. Может, если б он сразу ударил ещё раз, сердце б у неё тут же перезапустилось. Но парень ушёл спать. А утром обнаружил жену в той же позе. Жена не дышала. Её похоронили в Краснолучке под девичьей фамилией – Богданович. А тому парню дали восемь лет лагерей.

На прощание Рачицкий снова засомневался: стоило ли ему ворошить прошлое и всё рассказывать. Конечно, стоило.

 

 

Неизвестные мне Огрызко с хутора-призрака Схеда

 

Рачицкий упомянул хутор Схеда, на котором поселилась семья его бабушки после переезда из Польши в 1911 году. А ведь там жило несколько семей и по фамилии Огрызко.

Уже в начале этого века живущая в Минске Нина Квасовец, изучая свою родословную, нашла в архиве интереснейший документ: «Поселенный список домохозяйств № 20 по х<утору> Схеда, Борисовский округ Лепельский район, Веселовский район», составленный в ходе Всесоюзной переписи населения 1926 года. В нём указаны домохозяева Потапюки, Красовские, Островские, Огрызко, Костючек, Буевич и Квасовец. Всего одиннадцать домохозяев. И все поляки.

Конкретно об Огрызко. В списке указаны трое людей с этой фамилией: Бонифатий Адамович Огрызко, Иосиф Бонифатьевич Огрызко и Иван Бонифатьевич Огрызко. При составлении личных листов хозяйство первого состояло из одного человека мужского пола и трёх женского. Хозяйство второго – из двух мужчин и двух женщин, а третьего – из одного мужчины и двух женщин.

Всего в 1926 году Схеда насчитывала одиннадцать дворов, в которых жили 44 человека.

Судя по всему, все одиннадцать семейств раньше жили в Польше, а в Схеде появились лишь в 1911 году, купив у пана Зацвилиховского по мешочку с волосовичской землицей. Но Польша – большая. Где именно раньше жили переселенцы? Я уже говорил о малой родине семьи бабушки Рачицкого. Ещё известна малая родина Квасовцев. Они убежали от безземелья из польского Дрелюве. А откуда прибыли в Схеду три семьи Огрызко? Этого я пока не выяснил.

Что я бы добавил к рассказу Рачицкого? Первые аресты в деревнях Волосовичского сельсовета начались ещё в коллективизацию. В Схеде одним из первых под каток репрессий попал Антон Квасовец. Он работал в местном колхозе бригадиром, но в феврале 1933 года на него поступил донос от его же односельчанина, обзавидовавшегося достатку земляка. Делом Квасовца занялся приезжий следователь ОГПУ по фамилии Чаповский. Ему вникать в местные разборки оказалось недосуг. Он обвинил Квасовца в шпионаже в пользу Польши, и человека посадил (хорошо, что не расстреляли). Квасовец отсидел пять лет, но после освобождения возвратиться в родные края ему не позволили, сославшись на пограничный статус Лепельского района, и он поселился близ Орши.

 

 

Последние бабули Краснолучки

 

А в родную деревню моего отца – в Краснолучку меня летом 2025 года вызвался свозить сменщик Игоря Кунчевского – Александр Мальчевский. Но он почему-то не стал сворачивать своё такси возле Новых Волосовичей, а продолжил путь по большаку Лепель–Борисов. «Я тут раньше работал в электросетях, это мой был участок, так будет быстрей». А потом мы свернули в Ковалевичи. Все избы там давно от старости почернели и покосились. Похоже, в них никто уже и не жил. Но Краснолучка по-прежнему даже вдали не просматривалась. Неужели не на ту просёлочную дорогу свернули? И вдруг впереди показалась странная повозка. Кто-то впрягся вместо лошади в телегу с валежником и дровами. Мы поравнялись с телегой и увидели старенькую-старенькую бабулю. Александр остановился и стал расспрашивать, где Краснолучка. А я чуть не впал в ступор. Бабуля-то – моя знакомая. Это она первой мне осенью 2024 года попалась в Краснолучке. Кажется, её звали Марусей. Я тогда ещё ничего из её сбивчивых рассказов понять не мог: после одного русского слова она обрушивала на меня каскад то ли польских, то ли белорусских фраз, и я сразу терял нить разговора. Бабуля тоже меня сразу узнала, и мы бросились обниматься.

 

 

– А помнишь мою подружку Виту?

– Ну а как же! Конечно, помню.

Мой первый приезд в Краснолучку был в самом конце октября 2024 года. Я тогда очень плохо себе представлял, как добраться до волосовичских земель и не совсем понимал, к кому в этих деревнях лучше всего было б постучаться. Выручил лепельский поэт Николай Горбачёв (свои стихи он пишет на белорусском языке). В старые времена он работал в горкоме партии, он сам многих бывших начальников хорошо помнил, а они не забыли его. Горбачёв сразу взял курс на Новые Волосовичи, и, едва въехав туда, стал высматривать, где висел флаг.

– Где флаг, – пояснил он, – там и местная администрация.

Так оно и оказалось. В администрации нас встретила глава сельсовета Любовь Измайлович. Но она сразу призналась, что из неё – плохой помощник. Ни про каких Огрызко ей ничего не известно.

– Надо полистать книги учёта домашних хозяйств за советские годы и посмотреть кладбищенские бумаги, может, где какие Огрызко и попадутся.

Кстати, тут чутьё Измайлович не подвело. Мы действительно нашли сведения о нескольких людях с фамилией Агрызко (но не Огрызко), похороненных на кладбищах в Краснолучке, и упоминание о Зузанне Викентьевне Агрызко (1880–1953), похороненной в Старых Волосовичах. Кроме того, в материалы 1967 года нам встретились две семьи, носившие мою фамилию.

Когда же я стал доставать Измайлович расспросами про историю Краснолучки, она сразу замялась.

– Да я никогда историями наших деревень и не интересовалась. Слышала только от стариков, что раньше в Краснолучке жила в основном шляхта.

– То есть поляки?

– Не только. Там были и белорусы. У нас штяхтой называли людей не по национальности, а по состоянию. В Краснолучке в прошлом как раз было немало семей с достатком.

– А сегодня? К кому бы вы посоветовали заехать?

Тут я вообще бедную женщину загнал в ступор.

– Даже и не знаю, что вам сказать. Там сейчас человек пять живёт, ну, может, семь. Все – очень старенькие. Пойдут ли они на разговоры с вами?

Тем не менее мы с Горбачёвым рванули в Краснолучку. На въезде мы увидели несколько домов. В какой стучаться? И тут из одной, уже разваливавшейся избы вышла одна женщина, которая совсем не походила на древнюю старушку. На вид ей было шестьдесят плюс.

Переборов смущение, я подошёл к ней, представился и сказал, что ищу людей, знающих прошлое Краснолучки и которые хоть что-то могут рассказать про моих однофамильцев. Однако понимания у этой женщины я не нашёл. Она лишь заметила, что вряд ли кто в деревне что помнит, и посоветовала всю нужную мне информацию поискать в Интернете. Но, простите, в Интернете полазить я мог бы и в Москве. Я не за этим рвался в Краснолучку.

Хорошо, что наш уличный разговор услышала мать этой женщины, и она вышла во двор. Вот она-то очень даже походила на древнюю бабулю.

Бабуля оказалась очень словоохотливой. Но её никак нельзя было понять. После двух-трёх русских слов она произносила кучу слов на других языках. Я, видимо, столкнулся с так называемой тросянкой – смеси из белорусских, польских и русских слов. Я стал посматривать на первую свою собеседницу, которая, к слову, оказалась дочерью этой бабули, в надежде услышать перевод. Но женщина дала понять, что помогать мне не будет. И я минут пятнадцать не мог даже выяснить фамилию бабули. Я чётко уловил только имя: Маруся. А отчество? А фамилия? То ли Ащинская, то ли Асинская, а может, Осинская. Это потом я уточнил: Мария Ефимовна Асинская. Да, она 1933 года рождения.

Из получасового сбивчивого рассказа бабули на тросянке я уловил лишь самую суть. Родители бабули раньше жили возле большака (так называлась дорога Лепель – Борисов). У них была своя хата на хуторе, который раньше принадлежал панам Зацвилиховским. Хутор назывался Дворец. Но в году тридцать девятом власть приказала родителям бабули бросить хутор, и они перебрались в деревню Краснолучка. По её словам, на Большаке жили православные, а в Краснолучке преобладали католики.

Была б у меня возможность пообщаться с бабой Марусей часика три, я, может, и поболе бы выудил из неё информации о прошлом и хутора Дворец, и Краснолучки. Но её дочь всем видом показывала, что мы и так тут сильно задержались. Настроение дочери уловила и баба Маруся. И она посоветовала проведать в другом конце деревни её подружку – Викторию Калачевскую. По её описаниям, подружка жила в очень красивом доме, мимо которого ну никак нельзя пройти мимо.

Нам с Горбачёвым действительно минут через пять попался очень красивый дом. К нему с улицы была протоптана дорожка. Но все двери оказались заперты. Я стал стучать в одно окошко, в другое. Но – бесполезно. И тут мы заметили, как по улице кто-то быстро шёл в сторону леса. Мы окрикнули, но нас не услышали. Я бросился на обгон спешащего человека – чтоб выяснить, где же дом Калачевской. И знаете, кого я обогнал? Бабу Марусю.

Когда мы с Горбачёвым ушли, баба Маруся вдруг засуетилась. Она решила, что её подружка могла бы испугаться неожиданным гостям, поэтому тут же схватила дождевик с капюшоном и на всех порах помчалась на другой конец деревни предупредить подружку о нашем возможном появлении. Представляете: в девяносто с лишним лет так быстро чапать по размытой дождём дороге.

Оказалось, мы не дошли до избы Калачевской всего немного. Она была дома не одна. К ней приехал из Лепеля сын, и они вместе сидели на кухне и перебирали собранные с утра в лесу грибы.

Свою подружку баба Маруся ласково называла Вита. Виктория Брониславовна Калачевская тоже мало что слышала про людей с фамилией Огрызко. Но от неё я чуть больше узнал хотя бы про окрестные деревни. Её родители ведь тоже перебрались в Краснолучку с хутора Дворец.

Не обращая на нас с Горбачёвым никакого внимания, две бабули стали вспоминать общее детство. Кстати, баба Вита – в отличие от бабы Маруси – очень хорошо говорила по-русски. Я все её слова отлично разбирал.

– А помнишь войну, как мы с тобой чистили для партизан картошку?

– А помнишь, как возле нашего дома бой случился. Три паренька пришли из леса за продуктами для своего отряда. А тут в деревню немецкий разъезд нагрянул. Один прикрылся молодой сосенкой и его не заметили, а двоих пареньков немцы убили…

Потом бабули вернулись к моим вопросам. Баба Вита вспомнила Богдановичей.

– Так их изба до сих пор рядом с моей стоит.

– Какая это изба?

– Если будешь возвращаться от меня к Марусе, от меня третья изба. Но – на той стороне улицы.

– А кто конкретно из Богдановичей там жил?

– Так сама Вера, мама нашей с Марусей подружки Гали. Она в начале девяностых умерла.

Мои бабули рассказали, что сама Вера – а это родная сестра моей бабушки Надежды Викторовны – долго трудились в местном колхозе на полевых работах. Фамилия её была Кандратович. Она – не здешняя. А где до Краснолучки жила, уже, видимо, и не узнать. А в Краснолучке жил Иось Богданович. Вера и Иось нажили трёх дочек и сына.

– Лида, их дочка, – вспомнила баба Вита, – работала буфетчицей в соседней деревне Веселово, а Валя и Галя стали учительницами. Володька в войну тут партизанил, а после войны записался в милицию и уехал сначала в Лепель, а потом куда-то на Дальний Восток. Он то ли в пятидесятые, то ли в шестидесятые годы пару раз приезжал к нам со своей женой в Краснолучку в отпуск.

– А что стало с Иосем Богдановичем?

– Кто же его знает! – вздохнула баба Вита. – Он в конце тридцатых годов вдруг бросил Веру и детей и уехал в Москву. Я уже не помню: здесь ли в Краснолучке он встретил новую подругу и вместе с ней перебрался в Москву или уже в Москве кого-то нашёл. Знаю только, что он исправно из Москвы присылал Вере деньги. Потом что-то у него случилось. Он раз или два приезжал в Краснолучку и всем говорил, что собирается насовсем вернуться в деревню. Его, видимо, вновь стало тянуть к Вере. Но потом началась война. И он пропал. Что с ним случилось, может, погиб на фронте, никто не знает.

Когда мы уже стали прощаться и вышли из дома, баба Вита показала на давно выросшие сосны, возле которых в войну убили двух партизан. В это время баба Маруся спросила, не хотим ли мы посмотреть кладбище. (А до него, как выяснилось, было рукой подать.)

Не доходя до центрального входа, баба Маруся шустро пролезла через небольшую щель в ограждении и сразу повела нас к трём могилам. На памятнике у одной могилы я прочитал: «Агрызко Станислав Иосифович. 1934–2007. Бронислава Ивановна <нрзб> – 2009». На другом памятнике: «Агрызко Анна Михайловна. 1897–1949. Агрызко Михаил Иосифович. 1928–1986». И на третьем: «Кандратович Вера Викторовна. 1900–1992. Красовская Галина Иосифовна. 25.11.1930 – 29.12.2023. Красовский Вячеслав Михайлович. 26.01.1927–17.11.2017».

 

 

Вот такое первое, и очень печальное свидание с моей двоюродной бабушкой и с тётей Галей и её мужем у меня произошло 31 октября 2024 года в Краснолучке.

В эту, вторую поездку в Краснолучку я узнал о смерти бабы Виты. Она умерла в феврале 2025 года.

 

 

Секреты самой красивой краснолучкинской избы и её хозяев

 

Конечно, летом 2025 года мне было непривычно увидеть бабу Марусю, впрягшуюся в свои девяносто два годочка в телегу с валежником. Но, с другой стороны, хлопоты по дому и работа ей продляют жизнь. А это, наверное, самое важное.

Дома бабе Марусе по-прежнему не сидится. Как с утра перекопала грядки, сразу засобиралась в лес собирать валежник. Ведь скоро зима: чем топить печь?! Лошадей нет, машин – тем более. Вот моя бабуля и впряглась в тележку сама – вместо коня.

Баба Маруся, кстати, не забыла, о чём я её расспрашивал прошлой осенью, и, будто у нас и не прекращался разговор, сразу перешла к воспоминаниям и о довоенной жизни на хуторе Дворец, и о переезде в Краснолучку, и о войне (немцы не раз хотели всю её семью в Краснолучке расстрелять), и о помощи партизанам. И вновь я мало что мог уловить в её рассказах. Я понимал лишь каждое десятое, а то и двадцатое слово. Она и сама догадалась, что я больше половины в её воспоминаниях не разобрал, и предложила больше не слушать её, а ехать в Краснолучку – к её дочке, мол, та тоже многое что знает.

Но дочь бабы Маруси – Ольга Ивановна – как и в прошлый раз, гостям не обрадовалась. Она одно время работала в Минске то ли программистом, то ли какой-то компьютерщицей, а потом вернулась к матери в Краснолучку. Все эти воспоминания о древностях, как я понял, вызывают у неё лишь одни раздражения. И никому открываться у дочери бабы Маруси желания нет. «Хотите что-то уточнить? Старики в Краснолучке все поумирали. Одна моя мать осталась. Но через дом хата Ольги, она в эти дни как раз с мужем на отдых в Краснолучку приехала. Правда, она знает меньше моего. А напротив увидите роскошный по нашим меркам участок, прямо-таки утопающий в цветах. Может, его хозяйка, если разговорите её, что-то и расскажет».

А кто хозяйка? Галина Петровна Хомичёнок.

В прошлую поездку осенью 2024 года я по ошибке принял этот красивейший дом за резиденцию бабы Виты. Но тогда все двери в нём были заперты. Хозяева отсутствовали. То ли отлучились за продуктами в Новые Волосовичи, то ли уже переехали на зиму в Лепель. В этот раз из красавца-дома слышались детские голоса. А хозяйка появилась не сразу: она в этот момент распивала чаи у сестры.

Кстати, избе Галины Петровны уже почти девяносто лет. Но выглядит он очень крепко. В доме три просторные комнаты, кухня, кладовая, коридоры. Когда-то самый большой зал занимала начальная школа. Но сколько ребятишек в ней обучалось и кто вёл занятия, Галина Петровна не знает: это было ещё до её рождения. Мама ей говорила, что одна комната в их избе долго выполняла ещё роль костёла, ведь в Краснолучке жило много католиков, ксёндза ещё надо было найти, в Лепеле костёл ведь был закрыт, поэтому многие просили крестить своих детишек двоюродную бабушку Галины Петровны – родную сестру её бабушки Марию Островскую. А во времена молодости самой Галины Петровны в этой избе вплоть до восьмидесятого года уже каждые выходные были танцы: молодёжь плясала до отпада.

 

 

Конечно, мне стало интересно, когда конкретно и кто именно этот замечательный дом построил.

– Построил мой дед по материнской линии – Эдвард Андреевич Кеденк, – призналась Галина Петровна.

История для здешних мест в общем-то типичная. Кеденки раньше жили в Польше, а именно в Радомской области. Как выяснилось, пан Зацвилиховский начал продажу мешочков с волосовичской землицей мечтавшим разбогатеть полякам не в 1911-м, а ещё в 1904 году. И Кеденки клюнули на уловки Зацвилиховского одними из первых. Когда по прибытии в Волосовичи они обнаружили обман, возвращаться в родные края им оказалось не на что. В итоге они поселились на Бабаричихином хуторе, который находился в полутора километрах от Краснолучки. Со временем семья разрослась: в 1913 году у Кеденков родился младший сын Иван. Но в середине 30-х годов их хутор стал у властей вызывать раздражение. Вся семья вынуждена была переселиться в Краснолучку и вступить в колхоз «Красный луч». Но возник вопрос: где жить. Три сына Кеденков решили отстроить три дома. Самый большой построил Эдвард. Напротив него свой дом поставил старший сын Стефан. А по соседству с Эдвардом стал строить свою избу самый младший брат Иван.

Однако радоваться новым гнёздышкам Кеденкам пришлось недолго. 6 декабря 1937 года был арестован старший брат деда Галины Петровны – Стефан. Он был 1899 года рождения и работал во 2-й Лепельской машинно-тракторной станции трактористом. Его обвинили в сотрудничестве с польской разведкой и вскоре расстреляли. К слову: в тогдашних документах он проходил как Стефан Кеданг, а в графе «национальность» было указано – немец.

Спустя полгода, 18 июня 1938 года органы пришли к младшему брату деда Галины Петровны – Ивану. Он фигурировал в бумагах как поляк Иван Кедынк, работавший в колхозе «Красный луч». Ему приписали участие в контрреволюционной организации, и его тоже расстреляли.

Но в конце тридцатых годов власти не тронули Эдварда. Он был 1903 года рождения и работал в Краснолучке в колхозе. О нём известно, что 7 июля 1944 года, почти сразу после освобождения Лепельского района от немцев, он был призван в Красную армию и направлен в 186-й армейский запасной стрелковый полк. Потом Эдвард Кеденк (в другой транскрипции Кедынк) оказался в 145-й стрелковой дивизии. А 4 августа 1944 года он погиб.

А построенным в 1937 году Эдвардом Кеденком домом впоследствии занимались уже его вдова и её дети. И они всё сделали, чтобы дом оставался крепким и красивым.

Мне, конечно, интересно, что бабушки успели передать Галине Петровне. Про дореволюционное время и про первые годы советской власти – почти ничего. Мы, к примеру, так и не смогли вычислить, сколько же Краснолучке лет. Сто пятьдесят? Двести? Или больше?

– Я на нашем кладбище видела могилы 1901 и даже 1898 годов. Знаю, что есть более древние захоронения. На их местах сохранились лишь могильные камни – без крестов, и на них уже ничего не прочесть.

– А правда ли, что в середине 1850-х годов Краснолучка принадлежала помещику Реуту?

– Я об этом ничего не слышала.

Но Галина Петровна ещё в детстве краем уха что-то слышала про довоенные аресты в деревнях. В конце 30-х годов в их Краснолучке забрали сразу пять или шесть мужиков. Всем приписали антисоветскую пропаганду, а кому-то даже впаяли шпионаж.

Я уже рассказывал про дедов Галины Петровны по материнской линии. А по отцовской линии она имеет отношение к полякам Красовским. И один из дедов по этой линии (он был 1892 года рождения) тоже в 37-м или 38-м году попал под жернова. Этот дед, работавший до ареста всего лишь колхозным шофёром, ещё легко отделался: его всего лишь сослали, а не расстреляли. Он остался жив и после освобождения из лагеря поселился в Орше. Галина Петровна хорошо его помнит. Она не раз теребила его, просила рассказать о прошлом, но он лагерные темы всегда избегал. Родня же утверждала, что все мужики в Краснолучке пострадали из-за зависти соседей. Ну как же: чья-то семья жила чуточку лучше других?! Как такое стерпеть? Почему бы не накляузничать?

Конечно, свой тяжёлый след в здешних местах оставила война. Одно время немцы совсем озверели. Старики рассказывали Галине Петровне, как фашисты однажды согнали всю Краснолучку в хлев, который стоял прямо за нынешним домом бабы Маруси, и хотели всех поджечь. Но вовремя появились партизаны, и народ отбили.

Из стариковских рассказов Галине Петровне запомнилась и история про партизанских разведчиков. Их было двое. Они пришли в Краснолучку за продуктами, но нарвались на случайный немецкий разъезд. Одного партизана немцы убили сразу. Его потом местные жители похоронили на сельском кладбище рядом с Краснолучкой. А другой как-то смог в той суматохе привязать к своей спине молоденькую ёлочку и остаться незамеченным.

Я, к слову, эту историю уже слышал. Мне прошлой осенью её рассказала баба Вита. Но в её изложении партизан было не двое, а трое, и погибли два человека.

Конечно, мне было интересно узнать, говорили ли Галине Петровне хоть что-то такие фамилии, как Кондратович, Богданович и Огрызко (из Кондратовичей, по моим сведениям, происходила моя бабушка по отцовской линии).

– Да, одну Кондратович помню. Вера Викторовна её звали. В Краснолучке до сих пор стоит её дом. Но он давно пустует. У неё были три дочери: Лида, Галя, Валя – по мужу Красовская – и сын Володя. Галя полгода назад умерла. Её привезли из Минска и похоронили на кладбище в Краснолучках. А вообще она много лет работала в школе в Новых Волосовичах. Учительницей очень долго работала и Валя, ставшая потом Рубиной (она воспитала четырёх детишек). А Лида, по-моему, всю жизнь в колхозе числилась. Богдановичи? Так все дочки тёти Веры раньше и носили эту фамилию. И сын её Володя – он после войны уехал куда-то на Дальний Восток – был Богданович.

А Огрызко? Что про них известно Галине Петровне?

– Я слышала про некоторых Огрызко. С одним даже приятельствовал муж моей сестры – Андрей. Он сейчас в Краснолучке отдыхает. Хотите – позову его?

Хочу.

Речь зашла про Михаила Огрызко, но не про того, который в конце 80-х годов утонул в Великом Поле в пруду, а, видимо, про его однофамильца. Тот, Михаил Огрызко, работал с Андреем на одной автобазе в Витебске, перевозил мясопродукты.

– И его, и меня, – признался Андрей, – очень тянуло в здешние места. Но это была не ностальгия по малой родине. Нам нравилось здесь охотиться. А потом Мишке кто-то брякнул про загулы жены. Он сдуру то ли повесился, то ли вены себе перерезал. До сих пор вспоминаю это с содроганием.

А что известно о других Огрызко? Почти ничего.

– Будете возвращаться в Лепель через Новые Волосовичи, загляните к Немирам, – посоветовала на прощание Галина Петровна. – Хозяйка – Людмила Васильевна из рода Занько – раньше директором школы там работала, а её муж Павел Немира вроде с каким-то Огрызко приятельствовал. А потом попробуйте узнать телефоны Казимира Кашко. Ему уже за девяносто. Он вырос в Красащино. Его телефоны подскажет племянница Валя (она жила в деревне Веселово).

До этой Вали я пока так и не дозвонился. Но Немиру я в Новых Волосовичах отыскал. Правда, толкового разговора у нас не получилось. Может, я уже подустал и плохо его расспрашивал. А может, это Немире тема нашей встречи показалась неинтересной и он уклонился от откровенной беседы.

– Ну знал Кондратович, – нехотя промолвил он. – Тётя Вера – это тёща моего дядьки (её младшая дочь была замужем за моим дядькой). Ну приятельствовал с Михаилом Агрызко, который потом на себя руки наложил. А что о них рассказывать? Это, наверное, не меня надо расспрашивать.

А кого? Или уже некого?

 

 

Остались только предания

 

А вообще-то в Лепель следовало бы мне с таксистом возвращаться не через Новые, а Старые Волосовичи. А почему? Может быть, увидел бы увековеченное в преданиях Стефановское кладбище. Оно как раз на полпути от Краснолучки до Старых Волосовичей, почти рядом с дорогой, в лесу. Правда, никаких могил там уже не найти.

Как рассказывают, основала это кладбище Стефания Зацвилиховская. А кто это такая? Я так понял, что она была дочерью одного из хозяев Волосовичских сёл пана Ромуальда Зацвилиховского. Её отец облюбовал, видимо, в начале 1860-х годов. Он, выходец из-под Гродно, одно время помогал строить разводные мосты в Санкт-Петербурге польскому инженер-генералу Станиславу Кербечу, а потом участвовал в прокладке железной дороги через Витебск. И, видимо, когда осматривал округу, Зацвилиховский впервые повстречался с семьёй влиятельного местного помещика Казимира Пальчевского, у которого подрастала красивая дочка Мария.

Когда дело дошло до свадьбы, отец Марии – Казимир Пальчевский отписал молодым часть своих земель вблизи Волосовичей. На них потом появился хутор с говорящим названием Дворец.

В 1869 году Мария родила Зацвилиховскому сына Казимира. Кроме того, она подарила своему мужу ещё трёх дочек.

Однако Ромуальду Зацвилиховскому некогда было заниматься хозяйством. Он постоянно отлучался из Волосовичей то в Санкт-Петербург, то в Витебск по инженерным делам. Хутором же управляла в основном его жена Мария. Но она оказалась неважной хозяйкой, и дела у неё шли плохо.

Когда Мария Зацвилиховская (Пальчевская) умерла, все заботы о хуторе перешли к Ромуальду Зацвилиховскому. Но он уже сам чахнул (его не стало в 1887 году).

Незадолго до своей смерти Ромуальд передал все дела по хозяйству своему сыну Казимиру. Однако ему быстро восстановить запущенный хутор не удалось. Чтобы как-то выкрутиться, он придумал авантюру с продажами в Польше мешочков с волосовичской землёй. Кстати, в этом Казимиру Зацвилиховскому очень помогла его жена – дочь варшавского статского советника Ванда Пекарская (они поженились ещё в 1897 году).

А самой успешной в семействе Зацвилиховских оказалась одна из его сестёр Стефиния. Когда она вышла замуж, ей выделили в качестве приданого фольварк Вацлаво. Она благоустроила и само имение, и разбитый вокруг него парк, организовала даже в тех местах работы по орошению земли. Но в личной жизни у неё обстояло не всё так гладко. Вскоре умерли её муж и маленький ребёнок. И она решила их похоронить на новом семейном кладбище, которое народ так и прозвал: Стефановское.

Следы самой Стефании вроде потерялись после 1914 года. Но старики рассказывали, что якобы в начале 20-х годов Стефания уехала в Польшу и через границу посылала письма свой бывшей служанке, предлагая ей тайно перебраться к ней.

В Польшу после восемнадцатого года поспешили и брат Стефании – Казимир Зацвилиховский и его жена Ванда. Один из их сыновей – Станислав – потом стал офицером и попал в окружение Юзефа Пилсудского (он погиб вместе со своим начальником в автокатастрофе). А второй сын умер уже после второй мировой войны в Германии.

Кстати, часть имения Зацвилиховских на хуторе Дворец простояло до 50-х годов прошлого столетия. А потом деревянный дворец бывших польских  панов разобрали и почти все пиломатериалы пустили на строительство в Старых Волосовичах сельсовета и клуба.

А дворец в бывшем имении сестры Казимира Зацвилиховского Стефании одно время был приспособлен под школу. Но потом всё в Вацлаво стало приходить в запустение.

 

 

Тайны прошлого

 

Вернусь к Краснолучке. Это ведь всё-таки родная деревня моего отца. Я уже дважды в ней побывал. Но её история для меня по-прежнему терра инкогнито. Когда конкретно эта деревня была основана и кем – сплошной тёмный лес.

Правда, не так давно несколько документов мне всё-таки попались. Первый документ представляет список населённых мест Минской губернии 1909 года. В нём значится и Краснолучка. Она состояла тогда из двадцати дворов, население которых составляло 221 человек. Это список хозяйств на 1 января 1925 года по ряду хуторов и деревень Веселовского сельсовета Лепельского района Борисовского округа. В этот список попала и деревня Краснолучка.

В списке 40 хозяйств. Хозяева – почти все поляки. За исключением нескольких немцев. Под номером три фигурирует Богданович Иосиф Иосифович. В документе указано, что семья состоит из четырёх душ, из которых одна более месяца в Краснолучке отсутствовала. В хозяйстве числились одна рабочая лошадь, одна корова и одна свинья старше четырёх месяцев. Я не исключаю, что именно этот Иосиф Богданович был женат на родной сестре моей бабушки – Вере Кондратович (или всё-таки Кандратович?). Но надо всё перепроверить.

Естественно, более всего меня заинтересовала запись под номером 21: Огрызко Иосиф Филипович. Может, это мой родной дед. Но в тех документах, которые хранились у моего папы, отчество у моего деда было указано другое: Феликсович. Так вот семья моего деда по папиной линии тоже, по списку 1925 года, имела четыре души: видимо, он сам, его жена Надежда, мой папа в возрасте пяти месяцев и кто-то ещё. Двое из этих четырёх были грамотными: наверное, дед и бабушка.

Что в этом списке ещё сообщается про Иосифа Огрызко и его хозяйство? Подчёркнуто, что он имеет в пользовании землю, пользуется этой землёй не в виде отруба и не хутора, а в качестве чересполосицы, и располагает посевами. Кроме того, в его хозяйстве имелась одна корова. И всё. Лошади, рабочие волы, тёлочки, свиньи, овцы, а также молотилки у семьи Иосифа Огрызко отсутствовали. То есть он даже в середняки не входил, а получался классическим бедняком. Или я ошибаюсь?

Но по-прежнему остаётся открытым вопрос: откуда этот Иосиф Огрызко взялся в Краснолучке? Он местный или пришлый, а если пришлый, то из каких мест – из Польши или из соседних районов? Да, если верить записям 1925 года, самым богатым тогда в Краснолучке были Козакевич Леон Андреевич, который, помимо всего, имел ещё собственную кузницу. А скота больше всего было у Иосифа Рубица, Андрея Акуловича и у Андрея Кевена (в другой транскрипции Кеденка).

По-хорошему следует поискать в архивах материалы Всесоюзной переписи 1926 года. Пока мне встретились комментарии лепельских краеведов с упоминанием Надежды Викторовны Огрызко, жившей по состоянию на 1926 год в Краснолучке. Надежда Викторовна – это моя бабушка. Но что ещё о ней сообщалось в материалах той переписи? Как бы узнать?

Теперь другой важный момент. Краснолучка существовала и до 1926 года. А с какого всё-таки года? И как эта деревня развивалась до 1925 года? А об этом информация отсутствует даже в музеях.

Повторю: в середине девятнадцатого столетия Краснолучка находилась, видимо, под властью помещика Реута, о котором лично мне пока практически ничего неизвестно.

Правда, знающие люди как-то сказали мне, что существует справочник биографий участников восстания 1863–1864 годов под предводительством Катуся Калиновского. В нём упомянуты два Огрызко, которые происходили из Краснолучки. Одного звали Андрей. Он родился в 1846 году и умер после 1888 года. Второй – Фелициан. Он 1843 года рождения. Но я ни в одной московской библиотеке пока такого справочника не нашёл. Видимо, плохо искал.

Но даже эти скудные сведения подсказали мне ещё одну тему для будущих поисков. Как я понял, у нас до сих пор многое не прояснено с восстанием Калиновского и с самим Калиновским. Что точно известно? В начале мая 1863 года повстанцы из Борисовского, Лепельского и Сенненского уездов потянулись в Волосовичи. Группу повстанцев из Лепеля в Волосовичи привёл бывший подпоручик Николаевской инженерной академии Пржемыслав Колб, которого в какое-то время исключило из службы по сапёрным батальонам. Объединённый отряд возглавил, по одним данным, А.Кучевский, по другой – Жултко, по третьим – Павел Дыбовский. Из Волосовичей повстанцы, судя по всему, планировали развернуть действия в трёх направлениях, надеясь тем самым ввести царские войска в заблуждение. Но почему именно Волосовичам сторонники Катуся Калиновскоо придавали такое значение? Неужели этот район имел для них стратегическое значение? Нет, дело в другом. Как говорили, Калиновскому симпатизировали хозяева тех мест. Но вот вопрос: разделяли ли идеи Калиновского тамошние крестьяне? В конце концов кто военным сдавал участников мятежа Калиновского? Главным образом крестьяне. Это установленный факт.

Но вполне возможно, что несколько людей из Краснолучки по фамилии Огрызко оказались сторонниками Калиновского. Кстати, на одном сомнительном интернет-сайте, посвящённом родословным книгам, указан с отсылом к деревне Краснолучка, кроме уже упоминавшегося Андрея Огрызко (с указанием отчества – Адамович), ещё и Адам Станиславович Огрызко, умерший после 1914 года (возможно, это его сын).

Но это ведь не вся история Краснолучки. Значит, надо расширить поиски.

 

 

Да, были люди…

 

Что меня в нынешнюю поездку на Лепельщину и изумило и даже покоробило?! Я искал следы не только своей близкой родни.

Волосовичи – это малая родина крупного советского историка Иосифа Ивановича Огрызко. Он в своё время искал в архивах материалы о походах на край света Семёна Дежнёва и Владимира Атласова. Его имя также свято для нескольких поколений учителей – чукчей, эвенков, ненцев и хантов, ведь он всем им преподавал в Ленинградском пединституте имени Герцена историю.

Когда я мотался по Северу, то везде, куда бы я не прилетал, на всех встречах с местной интеллигенцией меня обязательно спрашивали, а кем я прихожусь их учителю: сыном, внуком или племянником. Я отвечал, что мы – всего лишь однофамильцы.

Со временем мне удалось выяснить, что Иосиф Иванович Огрызко родился в 1902 году в Волосовичах. И я был уверен, что уж в Волосовичах о нём и о его близких родственниках, вплоть по седьмое, ну минимум по пятое колено все всё знают. Я оказался неправ. О моём прославленном однофамильце тут даже никто не слышал. Ладно, простые работяги-трактористы. Имя этого крупного историка ни о чём не говорило даже бывшим учителям и местным краеведам.

Обидно до слёз.

Не нашёл я ни в Новых Волосовичах, ни в окрестных деревнях и людей, которые хоть что-то слышали и о другом моём знаменитом однофамильце – Иосафате (Юзефате) Петровиче Огрызко. А ведь его много кто из великих деятелей культуры упоминал, и Некрасов, и Чернышевский. Одно время, к слову, этот Огрызко служил адъютантом у Андрея Карамзина. О нём известно, что он родился в 1826 году в Лепельском уезде. Но где именно? Осенью 2024 года я надеялся выяснить это в Лепельском краеведческом музее. Тем более мне стало известно, что судьбой Иосафата Огрызко в молодости интересовалась директриса этого музея. Но директриса честно призналась: мало ли что её интересовало в молодости. И следы этого Иосафата Огрызко в Лепельском районе я пока так и не нашёл.

Жаль.

 

 

Загадки Кондратовичей

 

Новые Волосовичи я покидал очень и очень расстроенным. Это заметил водитель Александр Мальчевский, и он предложил заехать ещё в одно местечко, рядом с Лутчино.

– А что там?

– Руины бровара, по-вашему спиртзавода.

– Ну и зачем они нам нужны?

– А не скажите. Надо посмотреть.

Ну раз надо, так надо.

 

 

Не могу сказать, что сами руины произвели на меня сильное впечатление. За свою жизнь я многое повидал. Мне одного Царицына в Москве надолго хватило. Моей маме там дали в 67-м году небольшую квартиру. Она её оформила во время недолгого отпуска и потом вновь улетела в Магадан, а родственники ещё года два каждые выходные выгуливали меня в этом Царицыно. Вместо царского дворца, оперного театра, хозяйственных дворов – везде тогда торчали руины, и более древние, чем я увидел сейчас у Лутчино.

Не потрясла меня и драматическая история этого бровара. После смены властей в конце десятых – начале двадцатых годов прошлого столетия крестьяне грабили и разоряли практически все дворянские гнёзда и панские усадьбы. Это было и в России, и в Белоруссии. Тутошняя особенность только в том, что комиссары распорядились вылить сотни литров хранившихся в медном чане спирта в пруд, вследствие чего на неделю образовался искусственный, источавший ещё те ароматы источник, к которому тут же поспешили припасть мужики из всех окрестных деревень.

Любопытно мне стало другое. Лутчино – вотчина староверов. А они-то откуда взялись в здешних местах? Я до этого что-то прояснил для себя про поляков, белорусов и шляхту. А каким боком сюда затесались староверы? Надо бы по возвращении в Москву навести у знакомых историков справки. А начну я, пожалуй, с моего давнего приятеля Петра Кошеля. Он-то к своим восьмидесяти годам уже всё или почти всё изучил о прошлом Белоруссии.

Но главный сюрприз меня ждал, когда я уже собирался садиться в такси и возвращаться в Лепель. Одна местная жительница, показывавшая руины, вернулась к рассказам о панах и неожиданно для меня вскользь упомянула фамилию Кондратович. Что выходило? Управлявший до всяких революций местным броваром пан Бузыцкий не был тут настоящим хозяином. Вроде бы тутошние земли и завод принадлежали какому-то Кондратовичу, который большую часть времени пропадал то ли в самом Борисове, то ли вблизи Борисова.

Стоп. Девичья фамилия моей бабули Кондратович. А звали её Надежда Викторовна. Не раз упоминавшаяся в ходе моего объезда бывшей Волосовичской волости Вера Кондратович – родная сестра моей бабули. А в рассказах моих тётушек в разные годы нет-нет да мелькало, что бабуля наша хоть много лет работала – чтобы прокормить четверых детишек – то нянечкой, то уборщицей, вообще-то происходила из какого-то знатного и богатого рода, но в молодости поступила наперекор своей родне и влюбилась в нищего, но очень красивого слесаря, не имевшего именитых и влиятельных дядек. Может, этот Кондратович, владевший близ Лутчино спиртзаводом, и был отцом или дедом моей бабули? Но куда после разгрома панской усадьбы и спиртзавода тот Кондратович делся? Где искать его следы? И надо ли?

А ещё я, кажется, начинаю понимать, где мне могут дать подробную информацию и о моём дедуле – Иосифе Феликсовиче Огрызко, погибшем в самом конце 1937 года в Новосибирске. Не только в Сибири. Видимо, надо обойти и уцелевшие деревни Чашникского района Витебщины. Но об этом в другой раз.

 

 

 

А деревень-призраков стало больше

 

В Лепель я должен был возвращаться, естественно, через деревню Зелёный Остров. Но, не доезжая до неё, таксист Александр Мальчевский предложил свернуть. Зачем? Чтоб посмотреть исполинский дуб. Вроде бы ему лет триста или все пятьсот. Высота – двадцать шесть с лишним метров. Охват кроны – метров двадцать пять. В народе это дерево прозвали царь-дубом. Чтобы увидеть такую красоту, люди приезжают сюда даже из Минска.

 

 

Но я-то потом догадался, что таксист свернул с дороги не только ради дуба. Он за день насмотрелся и наслушался, как я в деревнях выуживал буквально по крупицам информацию о носителях моей фамилии Огрызко. А ему, видимо, вспомнились свои бабули.

Я и не знал, что родная деревня Александра Мальчевского – Тадулино. До неё от царь-дуба ещё километра три или четыре. Когда-то там кипела жизнь. В этой деревне имелись своя ферма, магазинчик, амбулатория… Правда, всегда существовали проблемы с дорогой. Туда не всегда можно было проехать даже на уазике. А «Жигули» застревали уже на первых метрах. В начале восьмидесятых близ Тадулино военные построили четыре укрепрайона. Народ думал, что военные дадут их деревне вторую жизнь. Но вскоре и военные стали загибаться. И к концу 80-х годов в Тадулино оставалось уже вчсего восемь жилых хат. А сейчас деревня превратилась в призрак. Её, по сути, уже и нет.

Я насчитал в округе уже больше десяти призраков. Уже нет Красащино, Волотовки, Реутполья, Вацлаво, Ивана-Бора, Воболочья… Почти сгинули Краснолучка и Ковалевичи. Даже у Новых Волосовичей исчезли все перспективы…

Когда уже въезжали в Лепель, Мальчевский предложил заехать к его тёще. Она тоже из тамошних мест.

– Может, и крупицы её воспоминаний помогут воссоздать картины прежней жизни.

А почему бы и нет?!

Наши любимые бабули! Только вы и можете помочь своим внукам и правнукам, да и всем нам докопаться до своих истоков. Вся надежда на вас, на вашу память и на вашу отзывчивость.

 

 

Вместо постскриптума

 

Когда я уже закончил эти записки о своём путешествии в волосовичские края, в мой телеграм пришло письмо от историка Евгения Гончарова. Я, видимо, настолько достал его своими расспросами про всех Агрызко и Огрызко, что он посчитал нужным вернуться к своим выпискам из архивных материалов.

«Я, – сообщил Гончаров, – посмотрел некоторые инвентари, списки шляхты. По поводу Огризков [так в оригинале. – В.О.] думаю, что они не местные были, скорее всего появились в Борисовском уезде <Минской губернии> с 19 века. Могу предположить, что дворянство заслужили службой (не потомственные, ибо в белорусской негеалогии до этого периода не встречаются, точнее я пока не встречал). Есть данные о прихожанах в Березенском костёле Борисовского уезда, там встречаются Огризки, нужно смотреть в архиве эти документы, как раз период с 19 в. После восстания Калиновского многих из Огризок, видимо, сослали в Сибирь, часть осталась здесь, но состояние со временем утратили. Стоит посмотреть и метрики и исповедальные ведомости Лукомольского и Лепельского костёлов. Можно посмотреть информацию по дворянам Витебской губернии».

Ещё раз спасибо Евгению Гончарову за наводки. Будем смотреть. Поиски продолжаются.

 

6 комментариев на «“Силуэты среди призраков”»

1. Земляки, родственники, родня, Родина… Часто ли мы задумываемся о значении этих слов в нашей жизни? Как будто нет. Но немало тех, кто о них не только думают, но и отправляются на поиски своих близких. Один из них – видный писатель, редактор Вячеслав Вячеславович Огрызко. Взял и отправился на родину своего отца в родную мне Белоруссию, точнее в Лепельский район Витебской области. И написал пространный очерк о своих встречах с людьми, которых увидел на своём пути. Казалось бы, всё обычно, просто и буднично, а трогает своей душевностью и чистотой отношений. Честно говоря, позавидовал автору и подумал, не взять ли с него пример и тоже отправиться на поиски. Наверное, так и сделаю. Пора уже думать о вечном.

   Ответить

2. Живу я долго,
   А что толку…

   Ответить

3. Я уже сам себе подражаю…

   Ответить

4. Спасибо за такой обстоятельный рассказ и исследование родных мест. Поскольку Вы там ссылались и на меня, и на моих родственников, то я могла бы внести кое-какие дополнения.

   Ответить

5. Хотелось бы внести некоторые уточнения в данную статью, т.к. я немного знакома с ее некоторыми реалиями. Поскольку там прозвучало мое имя и информация, которую я размещала в блоге В.Шушкевича, к тому же мой отец из этих мест (д.КрасащинА или иногда писали КорсащинА), то о жителях х.Схеда я имею информацию не только из архива, но и из первых уст. Мои предки (прадед с семьей) поселились там, переехав из Польши в 1913 (наиболее вероятно). Из переехавших семей там жило только 3 семьи поляков – Квасовец, Потапюк, Костючик. Остальные – беларусы-католики. Чисто польских деревень там было 2 – Веселово и Стайск. Краснолучка – это бывшая околица, т.е поселение мелкоземельной (в основном, иногда безземельной) шляхты. Вероисповедание – католики, национальность – беларусы (как бы иногда это понятие не варьировалось в зависимости от обстоятельств и расхожего мнения: католик = поляк, православный = беларус или русский).

   Ответить

6. И еще: из книги: С. Думин, С. Гуржинский.
   Список дворянства, утвержденного в Витебской, Гродненской, Минской, Могилевской и Смоленской губерниях:
   Ohryzko – 6 – 49 – Wi. – 1841.12.12 N4679
   Т.е. Огрызки были утверждены в российском дворянстве (в результате разборов шляхты) в 1841 г. и внесены в 6-ю часть ДРК (самые древние шляхетские роды) по Витебской губернии. Род местный.

   Ответить