Словно кора древесная заговорила
К 140-летию Велимира Хлебникова
Рубрика в газете: Страна поэтов, № 2025 / 44, 06.11.2025, автор: Александр БАЛТИН
Путь дервиша русской поэзии, и – математика же её, способного рассчитать время, окрашенное революцией – путь Велимира Хлебникова: таинственного, глобального, усложнённого в витье слов, иногда становящегося предельно простым и точным:
Мне мало надо!
Краюшку хлеба
И капля молока.
Да это небо,
Да эти облака!
В малом, которое надо, отразится громада и глобальность всего необходимого: растворение в небе, возможно – мистического толка; путешествие с облаками… Иногда мнится – он и шёл по облакам: пропадающий и появляющийся, никак не связанный с бытом, столь необходимым большинству, отпетый в конце концов степью…
Волшебный кузнечик настроит свой жильный, природный, мускульный инструмент, чтобы ответить тарарахнувшему зинзиверу, и возникнет, лучась тончайшим плетением жил, стихотворение, ставшее классическим, тугое и ёмкое:
Крылышкуя золотописьмом
Тончайших жил,
Кузнечик в кузов пуза уложил
Прибрежных много трав и вер.
«Пинь, пинь, пинь!» – тарарахнул зинзивер.
О, лебедиво!
О, озари!
…Хлебников шаманил, как будто, обращаясь к древним верованиям, волхвовал он, Лешего видя, способный собеседовать с массою существ, закрытых от общенормального зрения. Вдруг, закипая страстью, сулящей кровь, завертится история Марии Вечоры: история любви, которая, слегка воплотившись, полностью не может стать шаровою реальностью, отсюда – и выстрелы, грянувшие в охотничьем домике. Домике уюта. Богатства.
Необычна речь, живописующая не слишком обыденную реальность:
Выступы замок простёр
В синюю неба пустыню.
Холодный востока костёр
Утра встречает богиню.
И тогда-то
Звон раздался от подков.
Бел, как хата,
Месяц ясных облаков
Лаву видит седоков.
Необычна, сбивчива, выпукло-выразительна. Образы мелькают заострённым кинематографом немецкого экспрессионизма:
Со скрипом, как будто, куда-то летя,
Грустящее молит и плачет дитя.
Но зачем в их руках заблистали клинки?
Шашек лезвия блещут из каждой руки.
Как будто заснувший, лежит общий друг,
И на пол стекают из крови озёра.
А в углу близ стены – вся упрёк и испуг –
Мария Вечора.
Сумасшедшие тени скачут, разыгрывается, неистов, кукольный театр непривычного русскому слуху стиха… Словно – классическая традиция сорвана с петель: ничего, Хлебников сотворит свою, используя самые разные образы и темы.
На смехе вырастить крутобокие раскаты эпохального эксперимента:
О, рассмейтесь, смехачи!
О, засмейтесь, смехачи!
Что смеются смехами, что смеянствуют смеяльно,
О, засмейтесь усмеяльно!
Корнесловие Хлебникова потом вспыхнет упоительной «Зеленью» Ю. Тувима, перетолкованной по-русски монументальным Л. Мартыновым.
Хлебников – алхимик словесной лаборатории, созданной им же, и сумма правил созидается им по-своему. Будто не было до него ничего: ни из кого не вывести его необычайное поэтическое растение.
Он видел «Гибель Атлантиды», с корнем выдранные из реальности острова, разыграв мистическую трагедию в поэтической пьесе:
«Мы боги», – мрачно жрец сказал
И на далёкие чертоги
Рукою сонно указал.
«Холодным скрежетом пилы
Распались трупы на суставы,
И мною взнузданы орлы
Взять в клювы звёздные уставы.
Давно зверь, сильный над косулей,
Стал без власти божеством.
Давно не бьём о землю лбом,
Увидя рощу или улей.
Неровная шероховатость его стиха живёт и движется своею гармонией. Его речь – словно кора древесная заговорила, а то вообще – периоды развития человеческой цивилизации; его речь – мир и миф:
Старик с извилистою палкой
И очарованная тишь.
И, где хохочущей русалкой
Над мёртвым мамонтом сидишь,
Шумит кора старинной ивы,
Лепечет сказки по-людски,
А девы каменные нивы –
Как сказки каменной доски.
Он мог давать краткостью своей величественные формулы духа:
Когда умирают кони – дышат,
Когда умирают травы – сохнут,
Когда умирают солнца – они гаснут,
Когда умирают люди – поют песни.
Прорывался в неизвестность, запредельность, будто жизнью своей врастая в мистическое начало, столь сложно истолковать которое. Даже используя речь. То, что истолковал Хлебников, что открыл он, прорывая ходы будущей поэзии, связано с невероятностью реализованного шанса, предоставленного только ему.
По большому счёту, Хлебников – тот же Казимир Малевич, только в поэзии. Такой же чёрный квадрат, только не нарисованный, а исторгнутый из бессознательного.
И что в итоге?
Вы на “Чёрный квадрат” молитесь? Считаете его гениальнейшим полотном всех времён и народов? Или всё-таки понимаете, что цена этому художественному разводу – пятачок в базарный день?
Есть полотно. Есть черный квадрат на нём. И – всё! Остальное вам нашептано в уши армией хитрованов-толкователей. “Ах, гениально!” “Ах, гениально!” “Ах, гениа…”
Извините, не надо придумывать за меня. Неблагое это дело.
То же и Хлебников ( с подачи безнадёжно восхищённого автора):
“Он мог давать краткостью своей величественные формулы духа:
Когда умирают кони – дышат,
Когда умирают травы – сохнут,
Когда умирают солнца – они гаснут,
Когда умирают люди – поют песни.”
Вы готовы пасть ниц перед этими строчками? Лично я – увы!- падучей не страдаю. Оттого и цепляет мне взгляд необязательность приведённых выше строк.
А чем отличается обязательное от необязательного? Да тем, что необязательное можно множить и множить без конца…
Когда умирают волки – скалятся,
Когда умирают ёлки – осыпаются,
Когда умирают звёзды – падают,
Когда умирают люди – играют марши.
И т.д и т.п.
Вовсе не предлагая сбросить Хлебникова с корабля современности, прячу невольную улыбку, читая вышеопубликованное эссе.
“О, засмейтесь усмеяльно!”
Усмеяльно не умею, Велимир. И другим не советую.
Да, выдуманное реноме.
Ничего особенного.
Великой русской культуре пора прекратить молиться на сумасшедших.
Один кем-то или чем-то восхищается, а другой кого-то или что-то не признаёт. Один человек восхищается розами, А другой пишет: “Он видел в розах смысл прекрасный, из лепестков давил он масло”. Один любит лаконичные стихи, другой их на дух не переносит. Что ни человек, то особое мнение. “Что ни город, то норов”. Для одних непризнание трагедия, другие требуют чтобы их почаще и пожёстче критиковали. Одни живут по закону курятника: “Клюй ближнего, плюй на нижнего”, другие трепетно относятся к любому яркому проявлению человеческого я: “Человека надо разглядеть”. Одни ценят эту разноголосицу, другие видят в этом истинностный анархизм. И нам приходится смиряться с этим разнообразием взглядов.