СТАНЦИЯ НОЧКА

Рубрика в газете: Проза, № 2018 / 35, 28.09.2018, автор: Антон КУПРАЧ

Афанасий, уже немолодой, истёртый жизнью до дыр деревенский мужик, ехал на электричке домой в свою деревню из областного центра. Сумку с покупками поставил рядом с собой на скамейку, а сам, не отрываясь, смотрел в окно. Настроение у него было хуже некуда, и это паскудное настроение посещало его постоянно, словно с ним он родился. И что удивительно, один он такой был в семье. И мать, и отец, и сестра, и брат, и бабка, и дед – все были людьми мягкосердечными, приветливыми и весёлыми, и только один Афанасий грызся со всеми, как злая собака. Все удивлялись этому и за глаза называли его ошибкой природы. Так и пристала к нему ещё с ранней юности эта обидная кличка – «ошибка природы». Соседи отгородились от него высоченным забором, лишь бы не слышать, не видеть и не общаться с конфликтным и вздорным мужиком, и не способен он был ни с кем ни сойтись запросто, ни найти общий язык.

Жена Афанасия Людмила много раз в первые годы совместной жизни уходила от него, порывалась развестись, но так и не сделала этого шага и часто жалела об этом, хоть с годами привыкла и смирилась со сварливым мужем. Усвоив нехитрую и неприятную науку семейных распрей, она со временем сама иногда провоцировала супруга на скандалы, чтобы показать ему, непутёвому, что она вполне его презирает и вовсе не боится. Афанасий по первым временам побивал жену, но потом Людмила обозлилась и стала давать ему такой отпор, что он перестал пускать в ход кулаки. И, всё же, несмотря на свой ядовитый характер, Афанасий не был подлым человеком. Сердце у него было простое, без лжи. Не делал он никому зла ради самого зла, а просто был несносным, всем и всегда недовольным человеком, и не было у него по этой причине ни друзей, ни приятелей. Может, потому и жалела его жена, притертая к нему за долгую жизнь, что был он одинок и никем не любим на всём белом свете.

Когда он садился в тот день в электричку в областном центре, он издалека ещё заметил своего знакомого из соседней деревни – Михаила Кучкина. Афанасий несколько лет назад разругался с ним из-за навоза для огорода и с тех пор ненавидел его всей душой, не мог простить ему того проклятого навоза – что достался он не ему, а Михаилу. К тому же Михаил был известным пьяницей и гулякой, что делало его в глазах Афанасия чуть ли не последним человеком на свете.

Афанасий намётанным глазом сразу определил, что Михаил был изрядно «под мухой». «Сволочь пьяная», – подумал он, – «Угораздило же его сесть в мою электричку! Ладно, я ему скажу пару ласковых на платформе!»

И пока Афанасий ехал, всё вспоминал ту злополучную кучу навоза, и хоть прошло много уже лет, прежняя обида, словно вчера это было, вскипала в сердце, заставляя сжиматься в застарелой злобе костистые кулаки.

Мимо за окном электрички проносились леса, перелески, деревни, то вдруг открывался необозримой широтой зелёный простор, над которым нависало медленно плывущее небо, и были этот пронзительный песенный простор и это клубящееся причудливыми облаками небо одним целым.

А Афанасий всё распалялся, исходил злобной желчью на ненавистного Михаила, но потом незаметно для себя переключил своё раздражение на другого своего знакомого, с которым поцапался пару недель назад в магазине, а потом вспомнил соседа, потом жену, потом непутевого своего сына, и настроение его окончательно испортилось.

В сумке у него была бутылка водки. Он отломил кусок хлеба, достал бутылку, открыл её и, сделав пару глотков из горла, стал медленно жевать мягкий свежий хлеб. Лёгкий, кружевной хмель быстро ударил в голову, но настроение не изменилось. Афанасий выпил ещё и засунул бутылку назад в сумку.

«В сельпо нужно будет ещё пузырь взять», – подумал он, дожёвывая необыкновенно вкусный хлеб. Электричка притормаживала, и женский бесстрастный голос произнёс: «Двести пятидесятый километр. Следующая – станция Ночка».

Как только поезд тронулся, Афанасий поднялся и пошёл в тамбур, сидеть у окна ему надоело. В тамбуре он опять достал бутылку, сделал глоток и раздражённо засунул водку назад в сумку. Он обладал редким свойством никогда не пьянеть. Иногда это качество помогало ему, а иногда мучило: нельзя было отвлечься от дурных мыслей, развеяться, забыться. Вот и сейчас, выпив водки, он только ещё больше злился, придумывал, что скажет на платформе обидного Михаилу.

Когда электричка остановилась на станции Ночка, из поезда вышли лишь два человека – совершенно пьяный шатающийся Михаил и сверкающий глазами Афанасий. Он, сжимая кулаки, пошёл вперёд к ступенькам, с нескрываемой ненавистью глядя на своего давнего недруга. Михаил, пошатываясь, стоял на платформе и, то закрывая, то открывая один глаз, глядел на приближающегося к нему Афанасия и соображал, что это за гусь такой к нему направляется.

Афанасий, проходя мимо Михаила, не останавливаясь, кинул ему через плечо, словно гранату:

– Ну что, сволочь, нализался? Когда же ты утонешь, наконец, в водке? Хотя что тебе не пить? Делать-то всё равно нечего, дармоеду!

Михаил узнал Афанасия, но презрительно промолчал. Тот пошёл дальше, а злоба горячим комом всё выше и выше, из самого нутра, из сердцевины подступала к горлу, застилая глаза и мутя разум. Он, пройдя уже довольно далеко, вдруг остановился, оглянулся назад и крикнул:

– Отрыгнётся тебе тот навозец, гад! Я ничего не забыл! Дать бы тебе по морде, да противно связываться! Ничего! Покувыркаешься ты ещё у меня, пьянь голодранная! Погоди!

А потом он смачно и громко плюнул, и решительно пошёл дальше, бубня ругательства себе под нос. Ничего хуже того, что он сказал, придумать не удалось.

Тут из-за поворота по встречному пути стал выруливать на большой скорости товарный поезд. Когда Афанасий уже почти подошёл к ступенькам, товарняк стал подавать резкие и громкие сигналы. Поезд свистел и свистел, не переставая, и Афанасий, удивлённый, оглянулся, кому это так упорно он сигналит? Сердце захолонуло у мужика. Он увидел, как Михаил, стоя на рельсах у противоположной платформы, пытается влезть на неё. «Чего это его туда занесло, дурака? И надо же такому случиться!» – промелькнуло у него в голове. Тем временем послышался противный лязг железа, и Афанасий понял, что товарняк из всех сил старается затормозить. Отшвырнув сумку, он, не раздумывая ни секунды, спрыгнул с платформы и помчался к Михаилу.

– Да уйди ты оттуда, придурок! Зачем ты туда попёрся? – кричал он, но Михаил, делая неловкие и неумелые движения, упорно пытался залезть на платформу.

– Сволочь пьяная! Скотина! – орал Афанасий на бегу.

Товарняк, тормозя изо всех сил, оглушительно стонал, издавая режущие металлические звуки. Афанасий прыжками подскочил к Михаилу, схватил его сзади и резко рванул в сторону. Михаил дёрнулся всем телом и вдруг неожиданно злобно заработал локтями с такой силой, что Афанасий отпрянул назад, но тут же опять налетел на него, обхватив сзади обеими руками. Он вскользь на мгновение увидел уже совсем близко надвигающуюся махину поезда и отчаянно принялся выталкивать Михаила с рельс, а тот, словно обезумев, начал изо всех сил сопротивляться ему, и между ними завязалась яростная, необъяснимая, нелепая борьба.

– Что же ты творишь, паскуда!? – кричал, задыхаясь, Афанасий и вдруг ясно понял, он не справится с пьяным мужиком, что тот гораздо сильнее его, и что Михаил, в тупом и бессмысленном алкогольном упрямстве, ни за что не уступит ему.

Афанасий, содрогнувшись от незнакомого ему ужаса, на мгновение увидел, как поезд чудовищной громадой надвигается на них и увидел ещё двух машинистов в окнах с искривлёнными испуганными лицами. Он услышал уже совсем рядом оглушительный свист, вонзившийся в самую душу, и ещё страшный железный лязг яростно тормозящего гиганта.

Отчаяние охватило всего его, и он, закричав почти по-звериному, стальной хваткой обнял Михаила и, рыча, рванулся и нечеловеческим усилием выбросил его с рельс. Михаил, споткнувшись, упал спиной на гальку, больно ударившись головой.

Афанасий не увидел больше поезда. Что-то громадное, как скала, ударило его в спину и в затылок. Он не успел ни крикнуть, ни понять, что произошло, и товарный состав, скрипя сталью и надрываясь пронзительным свистом, накрыл его своим могучим телом.

Хоронили Афанасия в закрытом гробе. На похоронах была вся деревня и ещё пришли люди из соседних деревень. Михаил, посеревший, молчаливый и жалкий стоял в стороне у старой берёзы, словно прикрываясь ею от жгучего стыда и растерянности. Он не смог не прийти на эти похороны. На него почти не смотрели и только изредка, бросая редкие тяжёлые взгляды, качали головами. Никогда ещё небольшое деревенское кладбище не видело столько народа. И сами похороны были какие-то необычные. Потрясённые страшной смертью земляка, люди по большей части молчали, удивляясь, как мог такой человек, как Афанасий, который переругался, казалось, со всем светом, спасти жизнь своему недругу, заплатив за это собственной жизнью, искупив в последний миг все свои грехи. И долго ещё после того случая на станцию Ночка на пустынную платформу приносили охапки свежих цветов, но кто приносил их туда, было неизвестно.