Стоп машина. Некуда идти
Рубрика в газете: Поэтический альбом, № 2019 / 19, 24.05.2019, автор: Андрей ТАЮШЕВ (ВОЛОГДА)
Андрей Таюшев родился в Саратове в 1968 году, с 2002 живёт в Вологде. Закончил истфак ВГПУ. Автор книг «Об Пушкина» (в рамках проекта «Том писателей», Вологда, 2015)
и «Обходчик» (Москва: «Пробел», 2018г.)
Армейский дневник
1. Вч 2568
в июне ушли, а под осень
вч 2568
«рукою подать до москвы
минут пятьдесят в электричке»
но вынесло нас за кавычки
привычной всей жизни, увы.
и – бритые, ходим мы строем
и госпиталь строим и строим
и лета заветного ждём
под снегом, над миром летящим
под солнцем, жестоко палящим
под мелким холодным, дождём
а всё ж, как порою ни ныли
а счастливы всё-таки были:
сквозь все эти снеги-дожди
связуя концы и начала
как радуга ярко сверкала
Огромная Жизнь – впереди
2
Мне пишет старый друг: «такие, брат, дела
НН мне не дала, зато НН дала
жизнь, в целом – лабуда. Живём довольно кисло.
нет времени вообще: вот сессия повисла
как туча надо мной. И судя во всему
обзавожусь семьёй». – Не объяснить ему,
что эта «лабуда» – мне словно райский сон
и вижу я в том сне не то, что видит он
3
Я оказался в диком переплёте
кошмар – кошмарней всех фантазий Гёте
никак себе представить я не мог
что гвоздь такой вонзится в мой сапог
вернее – в сердце, в мозг. И бедный разум
преследуют две-три случайных фразы
о тщетности всего. Я, как морской прибой,
витийствую перед самим собой
4
Я вернулся в свой город знакомый до слёз
и обнюхивал жизнь, как потерянный пёс
привыкая к свободе и лету
глядь, а старой-то жизни и нету.
И другие такие же псы, как и я
возвращаясь обратно из небытия
точно так же водили носами:
мы – отдельные, сами с усами.
Это было давно. В прошлом веке уже
нас несло на каком-то чумном кураже
подшофе, веселясь, балагуря…
шум и ярость, да натиск и буря
Лето 89
«в августе Густав очень грустен»
Прекрасны яблоки в саду
у дяди Мити
они на закусь вам пойдут
и вы сидите
под небом звёздным, до утра
в тиши звенящей
употребив «три топора»
(но водку – чаще)
поэты, барды и творцы
И сибариты,
философы и мудрецы
возля корыта
страны, в котором, как назло,
прогнило днище.
А время взято на излом,
и только свищет
из всех щелей его вода,
вода… и кроме
воды – какая-то байда,
что цвета крови
Белый дом-93
Я возвращался пьяным из гостей,
заснул в метро, проехал остановку
и после – брёл по улицам ночным
сомнамбулой, на полуавтомате
из темноты вдруг выплыл Белый Дом
с его фасадом – в чёрных, рваных ранах
и в воздухе декабрьском, морозном
ещё витал тяжёлый запах смерти
с тех пор, едва услышу: «Белый Дом»
передо мною вспыхивает образ –
Ночь, лютый холод, свет прожекторов,
направленных на труп, как лампы в морге
Русская плясовая
Прибежали в избу дети
И позвали праотца.
Мы, – кричат, – за мир в ответе,
Ом-ца дрицца оп-ца-ца.
(«Полно, дети, что за дичь?
Этот клич смешон немало» –
Молвил им Иван Ильич
Из-под смертного завала.
Молодёжь не слышит вроде
Глас Ивана Ильича,
И Иван Ильич уходит,
Еле ноги волоча).
Ворон к ворону стремится
Ворон ворона клюёт –
Я, – кричит, – уже не птица,
Я советский самолёт!
Я – сверхновый истребитель,
Сверхсекретноскоростной.
Никому не хватит прыти,
Чтобы справиться со мной!
Эх вы сени, мои сени,
Мои сени бытия…
Достоевский хоть и гений…
Ну а кто у нас не гений?
Вот, к примеру, ты иль я…
Нет, рабом я сроду не был,
Не сидел в кутузке я.
Только воли мне и треба
Средь равнины русския…
Мчатся тучи, вьются тучи,
Чёрные, летучие…
По какому случаю
Я себя так мучаю?
Я понять себя хочу,
Смысла я в себе ищу,
Оттого себя я мучу,
Оттого-то и грущу.
Ух, как весел русский пляс!
Но невесел мой рассказ.
Ну и что, что он невесел –
он закончился как раз.
***
Жили – тили-тили, трали-вали
верили, что «жизнь» – впереди
воздух воровали – пропивали
мы годов до тридцати пяти
Были так похожи, даже слишком
от любви и водки осовев
на самоуверенных мальчишек
с кашей невозможной в голове
И любое море – по колено
и любые горы – по плечу
только пафос тот – мура и пена –
даже вспоминать-то не хочу
До поры – за хорошо живёте –
были нам открыты те пути
а потом увязли все в болоте
Стоп машина. Некуда идти.
Огляделись дико – Матерь Божья! –
а вокруг – бутылки, стёб и страх
темнота, болото, бездорожье
чёртики кровавые в глазах
***
Бабушка – пока мы жили с ней –
привечала всех моих друзей,
и подруг, что были в дом наш вхожи
…мы сидим на кухне. Дым – столбом.
Говорила бабушка потом:
«с вами я – на сорок лет моложе»
«Куришь много ты себе во вред!
Ешь не то! А как же диабет!?
Что ж, бабуля, ходишь ты по краю!?» –
усмехалась бабушка, ворча
«Ты бы, внучек, не лечил врача! –
я свой организм отлично знаю.
Сколько мне ни жить – а всё моё
бытие моё ты, бытиё…
Что считать-то – сколько нам осталось,
смерти бегать, на болячки ныть?
Надо быть, пока возможно – быть,
не кивая на болезнь и старость.
И теперь, когда я на краю
буду жить, как раньше – жизнь свою –
вместе с вами, но свою, не вашу.
Было всё – и голод и война
горем, счастьем, радостью – сполна
щедро мне Господь наполнил Чашу.
И окурков высилась гора
в пепельнице. Песни до утра
пели ей, и ей читал стихи я.
Говорила: на похоронах
пусть звучит не похоронный прах
а вот это вот виш ю ве хия!
Смерть. Июль. Горячая земля.
Рядом – молодые тополя
и участок с жидкими кустами
…кладбище, что звали с давних пор
горожане: «жареный бугор»
Нынче – словно лес уже, местами.
Стихотворения понятны, легко читаемы. Меня учили три года теории стиха. Я полюбил классическое стихосложение. Пишу же, как могу, как умею. Здесь не о таланте надо говорить. О восприимчивости. Чем больше шокирует случай, какое -то событие в личной жизни, тем лучше получаются стихи. Плюс доработки, редактура.