СТРАНА НИЧЕГО О НЁМ НЕ ЗНАЕТ
№ 2022 / 18, 14.05.2022, автор: Вячеслав ОГРЫЗКО
Когда в 2000 году в Москве появился огромный фолиант «Русские писатели 20 века», я очень удивился, не обнаружив в нём имени Сергея Маркова. На мой взгляд, это был очень крупный поэт и великий исследователь нашего Севера и Русской Америки.
Сергей Николаевич Марков родился 30 августа (по новому стилю 12 сентября) 1906 года в Посаде Парфентьев Костромской губернии Кологривского уезда. Его отец в своё время учился на юрфаке Казанского университета, участвовал в волнениях, потом экстерном окончил Межевой институт и производил землеустройство в Кологривском и смежных уездах. Бог дал ему шестерых детей. Сергей был самым старшим.
В 1917 году, когда началась смута, Марковы переехали на родину отца в Верхнеуральск. Однако спокойствия уже нигде в России не было.
Позже, вспоминая судьбу своей семьи, Марков рассказывал, что поначалу красные его отца не трогали.
«Но потом, уже когда большевистская власть в Верхнеуральске стала твёрдо устанавливаться, один раз он кому-то не угодил, арестовали, но сразу выпустили. А где-то в начале 19-го знакомый комиссар (тоже вроде бы бывший землемер) тайно предупредил отца: «Николай, уезжай, беги». Но отец остался. А потом пришли колчаковцы, ненадолго. И уже когда они стали отступать, отцу ясно было – надо уходить. И несколько месяцев страшных было. Семьёй мы с белыми ушли, в повозке, в обозе. Надо сказать, отца они воевать не заставляли. Но я видел своими глазами и Дутова, и Каппеля. Бывало, в какой станице остановимся, затишье. Вроде отдыха, никакой войны. Отец всякие письма и документы писал, и казакам, и киргизам, и другим, тем и жили. И я ему уже начал помогать. А потом – вдруг снова, бои, пожары, мы лежим в повозке, ребята, и взрывы слышим, и пули свистят. До Акмолинска вроде бы с частями Дутова дошли, а следом в город красные вошли. Когда эта смена властей происходила, отец уже в сыпняке был. В бреду. Он умирал, а уже на стенах приказы красных висели: всем, кто с белыми пришёл, регистрироваться в ЧК. Я и пошёл. Меня спрашивают: где отец. Я говорю – больной, в тифу».
В Акмолинске Марков потерял сначала отца (он умер от сыпного тифа), а потом и мать (она скончалась от холеры). Так на его руках осталось пятеро голодных младших братьев и сестёр.
К 1920 году относится начало репортёрской биографии Маркова и сочинение первых стихов. Поэт тогда много скитался по Казахстану и Сибири. Но только газетный хлеб прокормить его не мог. Поэтому он брался за любую работу. В частности, какое-то время поэт трудился в системе заготконтор.
В 1924 году Маркову несказанно повезло: он на короткое время вырвался в Москву, где Иван Касаткин помог ему в журнале «Красная нива» опубликовать стихотворение «Горячий ветер». Тогда же у него обнаружилась исследовательская жилка. Уже в 1947 году он в своей автобиографии писал:
«В 1926 году я обратил внимание специалистов на признаки золота в Северном Казахстане (моя статья «Алтын Тас» в московской «Правде»). Около этого времени я был приглашён на работу в большую газету «Советская Сибирь» в Новосибирске. Работая в ней, давал материалы, касающиеся преимущественно изучения Сибири. В 1927 году сообщил в печати о находке документов второй экспедиции Беринга. Это сообщение обошло мировую печать и вызвало живой интерес в учёном мире. В то же время я собрал материалы к первой советской биографии известного исследователя Арктики боцмана Н.А. Бегичева, нашедшего трупы спутников Амундсена».
Затем молодой репортёр организовал поиски и спасение искателя тунгусского метеорита Л.Кулика.
Как прозаик Марков дебютировал в 1927 году с рассказом «Голубая ящерица» в «Сибирских огнях». Этот рассказ случайно попал на глаза Максиму Горькому.
«Горький, – вспоминал писатель, – привлёк меня к работе в «Наших достижениях», а в один из своих выездов затребовал в Сорренто рукопись моего романа «Рыжий Будда». Рукопись получила лестную оценку, но издана не была, благодаря интригам «тёмных сил». Кому-то не понравился главный герой произведения – барон Унгерн».
Впоследствии, вспоминая свою юность, Марков писал:
«В Сибири была очень хорошая обстановка. «Советская Сибирь» и «Сибирские огни» были неотделимы друг от друга. Что же получается в этой дружной семье? Появляется Курс, и начинается нечто страшное. Маленького роста человечек, розовые короткие ручки, лет сорока. Неплохой журналист, до Новосибирска трепался где-то в Нью-Йорке, основал течение анархистов-эгоистов… В Сибири создаётся накалённая обстановка. Курс начал устраивать невероятные вещи. Этот маленький пегий наполеончик собирает комплот, во главе которого становится первый секретарь крайкома Сырцов Сергей Иванович и уполномоченный представитель ОГПУ по Западно-Сибирскому краю Заковский, у которого лицо было как бы обсыпано мукой, из поляков, с какой-то сложной биографией… Заковский (или другие, не помню кто) оглашает целый список: Анов, Сергей Марков, Иван Ерошин, Зазубрин, Басов – классовые враги. То есть судьба наша заранее предрешена… Выходит через некоторое время журнал «Настоящее»… Настоященцы казались нам какими-то авантюристами. Часть из них была связана с Америкой, об этом все знали, но как-то помалкивали. Был такой странный человек с фамилией Гиндин. Он был правая рука у Курса. Был какой-то Мусинов, Каврайский и другие ссыльные троцкисты из Москвы… И я уехал из Новосибирска. Убежал».
Какое-то время Марков жил то в Москве, то в Ленинграде. Он много писал. Горький помог ему в 1929 году издать в столице сборничек рассказов. Пусть книга получилась не бог весть какой, но она человека воодушевила. После её выхода Марков словно на крыльях снова помчался в Среднюю Азию, где подготовил сразу две новых книги прозы: «Арабские часы» и «Солёный колодец». К этому надо добавить десятки газетных публикаций.
Здесь надо сказать ещё о том, насколько действенны были материалы Маркова. Однажды он узнал, что река Нура прорвала правый берег, изменила своё русло и оставила Карагандинский угольный бассейн и Акмолинские степи без воды. Марков сразу поспешил написать статью «О песчаных морях, убегающих реках и новых плацдармах социализма». Эту статью сходу напечатала газета «Известия». В Госплане тут же по этому поводу собрали целое совещание, на которое вызвали в том числе и Маркова. А уже через неделю появилось распоряжение о выделении денег для возвращения Нуры в прежнее русло.
Однако успехи молодого автора нравились далеко не всем.
«<Мужа>, – рассказывала жена писателя – Галина Маркова, – всю жизнь преследовала и не давала покоя упорно распространяемая определёнными людьми клевета. То он сын белого генерала Маркова, то сам в прошлом белый офицер. То – карманный вор, прибывший из Новосибирска и выдающий себя за писателя, то он сумасшедший и у него мания преследования. Ещё один упорный слух: дескать, Сергей Марков все произведения крадёт у своего младшего брата Василия. …Юрий Олеша при встречах с Сергеем Николаевичем всегда спрашивал: «Как поживает брат?», намекая на то, что С.Н. занимает в литературе место своего брата».
Тучи над Марковым сгустились в 1932 году. В ОГПУ тогда возникло дело о сибирской бригаде поэтов, в которую чекисты помимо Маркова зачислили также Павла Васильева, Леонида Мартынова, Евгения Забелина, Николая Анова и других литераторов. По мнению следователей, сибиряки хотели отторгнуть от страны Советов часть Казахстана и передать её чуть ли не японским милитаристам.
Арестовали Маркова 10 апреля 1932 года в хлопковом колхозе под Джаркентом. Дальше последовало конвоирование в Алма-Ату.
Во время обыска у поэта чекисты среди других рукописей обнаружили три крамольных стихотворения. Подробности выяснились уже через 60 лет.
«Весной 1995 года, – рассказывала вдова, – меня пригласил сотрудник Центрального архива ФСК (бывшего КГБ) Владимир Гончаров приехать в читальный зал архива бывшего КГБ, ныне ФСБ России. Нужно было установить авторство некоторых стихотворений и других рукописей, арестованных вместе с писателями в 1932 году. Под стихотворением «Семиреченский тигр» рукою следователя сделана под его заголовком приписка: «Посвящается Л.Д. Троцкому во время его ссылки в Алма-Ата». Это стихотворение публиковалось в книгах поэта, но там не было некоторых строк. Ведь Сергей Николаевич потом записал их по памяти, так же как и в стихотворении «Сексотка» отсутствовали некоторые строки и строфы и было оно опубликовано под заголовком «Конец авантюриста».
«Полярный адмирал Колчак» было в архиве в очень сокращённом виде, и публиковались из него лишь три строфы. Стихотворение «Расстрел Гумилёва» Сергей Николаевич вовсе не записывал. Надо думать потому, чтоб быть от греха подальше. Ведь были такие рецензенты, которые обвиняли его в родственных мотивах с поэзией запрещённого ранее Гумилёва. Вот эти три стихотворения и инкриминировались Сергею Маркову. Написал и читал их знакомым и членам «сибирской бригады» (День поэзии. М., 1999. С. 191).
Я приведу здесь «Расстрел Гумилёва». Марков писал:
Часы протяжно и долго били,
День прибавился к календарю.
Чёрные крылья автомобиля
Сейчас унесут, унесут зарю.
Пять патронов, скрытых в железе,
Синий свинец и белая сталь.
Чёрных людей Чад и Замбези
И Тамариндов высоких жаль.
Люди тебя убьют, не жалея,
Мозг виноградом облепит гранит.
Бронзовый Пётр, попирающий змея,
Заговори языком пирамид.
Основное следствие по делу о сибирской бригаде поэтов велось в Москве, на Лубянке. Сергей Марков пробовал протестовать. Он даже устроил голодовку. В ответ чекисты хотели обвинить его сумасшедшим. Однако приглашённый психиатр фальсифицированное заключение не подписал.
В конце июня 1932 года особое совещание приговорило Маркова к трёхлетней ссылке. Сначала его на жительство определили в поморское село Мезень. Но потом, после хлопот Максима Горького, ему дозволили перебраться в Архангельск.
В Архангельске Марков буквально заболел Севером. Он совершил два летних плавания во внутренних водах Ледовитого океана, нашёл останки экспедиции Амундсена, открыл неизвестные архивы российско-американской компании, относившиеся к восемнадцатому веку.
«Бросая беглый взгляд на мою работу на Севере, – отмечал Марков в 1947 году, – могу вспомнить, что я:
-
Открыл в краевом архиве документы о войне 1914–1918 гг. на морях Севера, о подводной войне, о деятельности немцев на севере. Эти документы, спрятанные кем-то в архив на целых двадцать лет, привлекли внимание советского правительства, особенно в годы Отечественной войны, а в 1946 году сделались предметом для мероприятий специального значения.
-
Через печать добился полного освоения богатого района Карской губы в европейской части Советской Арктики.
-
<…> Удалось добиться того, что на территории края к концу 1936 года, по письмам наших корреспондентов из народа, было открыто до 800 месторождений полезных ископаемых <…>
-
Я имел честь получить от «Георазведки» письменную благодарность за то, что геолог Г.З. Белов по моему сообщению открыл месторождения гелия стратегического значения в N-ском районе Северного края.
-
Упомяну также, что А.П. Карпинский лично, на месте подтвердил правильность нашего сообщения о наличии магнитной аномалии близ Сольвычегодска <…>
-
Мной была получено благодарность от нач. Ухто-Печерского треста за записку, в которой я излагал взгляд на возможность связи бассейна Воркуты с угольными месторождениями Полярного Урала.
-
Газета «Правда Севера» в 1935 году получила благодарность Норвежского правительства за то, что напечатала мою информацию о находке реликвий и документов Королевской Норвежской экспедиции 1930 года («Находки на мысе Форбс») <…>
-
Я имел честь отыскать единственного из ныне живых спутников похода Г.Я. Седова к Северному полюсу – лоцмана А.Пустошного, на руках у которого умер Седов, записать и опубликовать его рассказ о гибели Седова <…>
-
Мною были обследованы лично архивы, книгохранилища, музеи Архангельска, Великого Устюга, Сольвычегодска, Вологды, Каргополя».
Итогом выполненных Марковым в ссылке исследовательских работ стала книга «Зачарованные города» и написанный по просьбе Горького научный доклад. Но обе рукописи тогда же странным образом исчезли. Рукопись книги, как утверждал Марков в автобиографии 1947 года, затерял Союз писателей. А доклад с предисловием Горького посеяли в редакции какого-то журнала.
После ссылки Марков пытался поселиться в Москве. Чекисты это знали и поначалу поэту не препятствовали. Но в 1936 году его вновь стали периодически приглашать на Лубянку. Следователи, видимо, готовили новое дело на писателей-сибиряков и прежде всего на Павла Васильева и В.Зазубрина. Вероятно, они рассчитывали, что Марков сломится и даст новые показания. Но Марков поступил иначе. В какой-то момент он предпочёл уехать в Среднюю Азию. Однако трюк не удался. Маркова вычислили и вернули в Москву, где сначала отправили в Бутырскую тюрьму, а потом поставили в паспорте отметку о поражении в правах и сослали за 101-й километр, в Можайск.
В Можайске Марков продолжил сбор материалов о Севере, Средней Азии и других дальних странах и континентах. Все встречавшиеся ему сведения он аккуратно заносил на отдельные листочки. И постепенно из этих листочков сложилось целое собрание, получившее название Тихоокеанской картотеки. Как утверждал писатель, к 1947 году она насчитывала более четырёх тысяч карточек.
20 апреля 1937 года Марков подал заявление о приёме в Союз писателей. Но против выступил один из секретарей Союза Владимир Ставский. Разобиженный, Марков написал жалобу председателю советского правительства Вячеславу Молотову.
«Я отнёсся бы к этому терпеливо, – подчёркивал писатель, – но дело осложняется моей болезнью, отсутствием средств для продолжения работы, отсутствием жилья. Когда все эти беды обрушиваются на человека сразу, обстановка становится крайне тяжёлой. Мне не указывают конкретных мотивов отказа в помощи со стороны Союза писателей, но и не идут ни в чём навстречу».
Потом Маркову стали поступать отказы от издателей. Писатель обратился к заведующему издательским сектором отдела печати ЦК ВКП(б) Молодцову.
«Уважаемый тов. Молодцов, – писал он, – прошу Вас оказать мне содействие в следующем:
- Около трёх месяцев тому назад мною была сдана в Детиздат рукопись биографической повести «Тано-рус Миклухо-Маклай». Редактор т. М.Тихомиров дал заключение о том, что книга вполне приемлема для печати. Несмотря на это, Детиздат не заключает со мной договора на книгу и уклоняется от прямого ответа, задерживая, однако, рукопись у себя.
- Детиздат, зная о моих работах по истории Русской Америки и исследованиях русских в Океании, включило в свой план эти темы, игнорируя меня, как кандидата, собирателя материалов и литератора, довольно подробно изучившего этот вопрос. Такое положение считаю тоже нетерпимым.
- По указанию отд. печати ЦК ВКП(б) я полгода тому назад представил в редакцию «Жизнь замеч. людей» план серии сборников о «Колумбах Российских» – деятелях Русской Академии, исследованиях русских в Калифорнии, странах Океании и т.д. Редактор Генкин и зав. ред. Новосёлова, одобрив план, уклонились от заключения договора со мной. Я могу думать, что редакция может передать мою работу каким-либо другим авторам, используя мой план.
Все эти перестраховочные, очевидно, действия издательств довели меня до нервного заболевания. Справки обо мне можно получить у т. В.Б. Ставского и ред. «Новый мир», где напечатан сокращённый вариант «Миклухо-Маклая». Ваш ответ на это письмо разрешите узнать у Вас через несколько дней по телефону. Адрес мой для почтового ответа: Москва, 14. Б.Оленья, 8, корп. 2, Сергею Никол. Маркову» (РГАЛИ, ф. 631, оп. 15, д. 309, лл. 79, 79 об.).
Молодцов запросил мнение Ставского. Но если раньше этот литчиновник мало с кем считался и чуть что тут же выходил на людей из ближайшего окружения Сталина, то весной 1938 года кресло зашаталось уже под ним. Не поэтому ли смягчилось его отношение к Маркову?
«За С.Марковым, – сообщил он Молодцову 16 июня 1938 года, – я наблюдаю более года. Стихи его напечатаны в «Новом Мире», там же очерк о Миклухо-Маклае. С Детиздатом договорился лично я, что очерк о М.Маклае будет издан. Последние полтора месяца С.Марков по нашему предложению лечится в санатории за счёт Литфонда.
В С.Маркове вижу талантливого, но крайне издёрганного болезнью и прошлыми неприятностями и невзгодами человека. В меру сил – оказываю помощь» (РГАЛИ, ф. 631, оп. 15, д. 309, л. 76).
Особое значение для Маркова имел 1940 год. Он тогда в Можайске встретил свою судьбу по имени Галина. Разница в возрасте у них составляла четырнадцать лет.
«Она, – рассказывал уже в постсоветское время хорошо знавший семью Марковых Владимир Приходько, – из-под Вязьмы, родилась в деревне. Юная, зелёная, окончила курсы подготовки учителей русского языка, устроилась в Дмитрове в школу. Летом, то было лето сорокового, гостила у матери в Можайске. Дом Пелагеи Бабаевой невдалеке от вокзала: 3-я Железнодорожная, 24. Полдома с отдельным входом Литфонд снял для писателя «врага народа» Маркова, высланного из столицы за сотый километр. В счёт его же будущих гонораров. Сидела на крыльце, ляля ля-ля с полушкольной компанией; видела, как жилец прошёл с поезда. «Зрелый мужчина, а практичности лишён: керосинка плохая, чаю два часа будет дожидаться», – обмолвилась мать. Галина и подошла: «Может, вам, Сергей Николаевич, самовар поставить?» Он обрадовался. Услышала быстрый, сбивчивый рассказ. В 13 лет он потерял отца (умер от брюшного тифа), вскорости похоронил мать (эпидемия холеры). В 14 уже зарабатывал на жизнь… Скитался… Галина сказала ему, что любит стихи Пушкина, Надсона… Он прочёл ей свои… Вид у жильца был жалкий: кургузые штанцы, пропотелая рубашка. Измождённый, больной. Что враг народа, это она, правоверная комсомолка, отвела сразу как надуманную нелепость. Пожалела его. Не по-женски, просто по-человечески» («Литературная Россия», 2005, 15 июля).
Перед самой войной Марков закончил первый роман о Русской Америке, поначалу назвав его «Ворон с багряными глазами». Рукопись очень понравилась Л.Соловьёву.
«Роман С.Маркова, – признался он 5 апреля 1941 года, – читается от первой до последней страницы с неослабевающим интересом. Интереснейший исторический материал, увлекательный сюжет, выпуклые живые фигуры людей (особенно хорош индеец Кузьма, друг Загоскина), яркий, чистый язык – всё это взятое вместе даёт мне право сказать, что перед нами – незаурядная книга, которую с увлечением и пользой прочтёт и взрослый, и юный читатель. Успех этого романа у читателя несомненен. Центральный персонаж романа – лейтенант Загоскин показан как мужественный, прямой, правдивый человек, подлинный патриот своей родины, бесстрашный путешественник и исследователь. Галерея русских знаменитых путешественников-исследователей (Пржевальского, Миклухо-Маклая и других) будет отлично пополнена литературным портретом Загоскина.
Не берусь судить об исторической стороне романа (об этом должен сказать Г.Шторм). Я знаком, правда поверхностно, с историей Русско-Американской Компании, с моей точки зрения особых погрешностей против исторической правды у автора нет. Не берусь также судить о точности в передаче бытовых и языковых особенностей индейского населения Аляски, но всё-таки думаю (по аналогии с моим восточным опытом), что индейцы говорят проще. Если им и приходится говорить так пышно и велеречиво, то, вероятно, в торжественных случаях, а не в обычных беседах, да ещё с глазу на глаз (Кузьма – Загоскин). Индейцы Аляски говорят у Д.Лондона гораздо проще, чем у С.Маркова. Говорю об этом потому, что автор в своём романе обнаруживает вообще большой литературный такт; пышные монологи индейцев несколько настораживают.
Книгу надо издать» (РГАЛИ, ф. 1234, оп. 9, д. 11, лл. 32, 32 об.).
Но тут началась война, и издательству «Советский писатель» стало не до рукописи Маркова. Сам же писатель получил повестку.
Уходя в армию, Марков все свои бумаги оставил у жены в Можайске. Однако немцы вскоре вплотную подошли к Бородино. «Тихоокеанская картотека» Маркова оказалась под угрозой уничтожения. Позже жена поэта вспоминала:
«Был мне тогда двадцать один год, недолго я ещё прожила с мужем, но успела, к счастью, понять, что самое важное – это спасти его картотеку! Ценность её поняли и солдаты той части, с которой я эвакуировалась. Они откуда-то достали прорезиненные мешки и вытащили из завалов разбитых вагонов исписанные чёрной тушью карточки. И в Муроме оценили её добрые люди, у которых в силу сложившихся обстоятельств осталась картотека, и работники «Комсомольской правды», разыскавшие и привёзшие её писателю в Москву. И Юрий Александрович Жуков понял её громадное значение, он, всю жизнь так близко принимавший к сердцу судьбу писателя Маркова!» («Альманах библиофила», 1985, вып. 19).
Об одном Галина Маркова умолчала в своих воспоминаниях: при эвакуации из Можайска в Муром она на последних месяцах беременности попала в железнодорожную катастрофу, что сказалось потом при родах. Малыш появился на свет очень слабым. А тут ещё в первые же дни в больнице его заразили пузырчаткой. Похороны первенца, естественно, Марковых сильно подорвали.
16 декабря 1943 года после тяжёлой болезни Маркова демобилизовали.
«Получила я письмо, – рассказывала жена поэта впоследствии биографу С.Маркова Станиславу Золотцеву, – так и так, лежу в эвакогоспитале, демобилизуют, но слаб, один не доберусь. Как собралась, как доехала – долго рассказывать. Зима. Начало года, ходить он мог, только с передышками. Ну, поклажи у нас почти никакой, да мы бы и ничего не смогли бы нести тяжёлого. До станции от госпиталя – километров 50. Мороз. А транспорта никакого, надо ждать. Сергей Николаевич взмолился: «Галя, пойдём, не могу я тут больше». Я-то вижу, что не дойдём, но его ведь нельзя никогда было переспорить. Пошли, бредём, леса вокруг, ни деревни. С утра до вечера и полдороги не прошли, день-то короткий. Я уже его почти на себе тащу, а он свой вещмешок несёт еле-еле. Всё, ночь уже, и тут, на счастье, деревня. Не деревня, хуторок, несколько домов, и света ни в одном окне. Стучимся в одну избу, не открывают. В другую, в третью – тоже. Сергей уже еле на ногах стоит, говорит: «Давай войдём, не убьют же нас». Входим в избу, дух нежилой, холодина. Сергей вынул свечной огарок, зажёг, осветил комнату, какую-то плошку нашёл с фитилём, тоже зажёг. И тут мы видим: на лавке – мёртвый мужик сидит. Мертвец! – вы представляете? Но нам уж так плохо, что страху не было. И сил не было, мы повалились на лавки и заснули. Утром я глаза открыла, солнце в окно светит, вижу, покойник-то уже на лавке лежит и лицо прикрыто. А сам Сергей сидит за столом и на каком-то обрывке бумаги пишет. Не помню, какие стихи, но пишет! – это после всего-то случившегося, в такой обстановке! вы представляете…» («Сибирские огни», 2003, № 9).
В 1943 году Маркова наконец с четвёртой попытки приняли в Союз писателей. Он тут же отдал в издательство «Советский писатель» рукописи своего первого поэтического сборника. На неё без промедления дал блестящий отзыв Павел Антокольский.
«Эти стихи, – утверждал мастер, – великолепные. Другого определения не подберёшь. Пожалуй, даже принципиально-великолепные. В этом их сила, и слабость. Сила в том, что автор много, отчётливо, по-своему знает, и прежде всего знает свою тему, свой пафос. Это не пришло издалека, не взято из какой-нибудь книги. Тема эта – русская земля и её история. Историю он тоже не вычитал из книг (хотя отлично умеет дружить с ними): наоборот, в книгах он искал подтверждений своим смутным, поэтическим догадкам. Так бывает с каждым художником, у которого за душой не пар. Кроме того у Маркова – свой угол зрения. Его стихи полны зримой, тяжёлой и объёмной, предметностью. Он знает промысла, ремёсла, трудовые навыки ковки, чеканки, охоту, рыболовство. Он не зря вглядывался в людские лица и вслушивался в речь северян, волжан, среднеазиатских народов, сибиряков. Ему пригодилось всё. Словом – это настоящий поэтический мир, мир оригинального поэта, который экстенсивно, с размахом работает в родном языке. В этом сила С.Маркова. О слабости будет сказано ниже. Материал в книге собран очень большой, за много лет. Под некоторыми из вещей – даты начала тридцатых годов. Против этого нет возражений: старые стихи удачно вкомпановываются в сегодняшние циклы, особенно несколько баллад, «навеянных» Киплингом. Именно – навеянных: Марков не ушиблен английским поэтом, ему удалось резко повернуть это влияние в свою, северно-русскую, сторону. По языку это, пожалуй, лучшие вещи в собрании: «Донат, китовый дружок», «Заморский капитан»… Центральной частью будущей книги мне представляется ряд стихотворений, посвящённых русским историческим деятелям: Александр Невский, Минин, Беринг, Ломоносов, Багратион и др. Это превосходная портретная галерея, чуть тронутая старомодным колоритом акмеизма, но в ней есть жар патриотической тенденции, это не любование своим умением, а любовь к героям. Автop начинает книгу с современных стихов, связанных с войной. Среди них есть очень ценные и сильные, соответствующие основной теме книги: стихи о Чернигове, о Полтаве, о Белой Церкви, кое-что ещё, по-настоящему веско, умно и поэтично связывающее историю с нашими днями. Но есть также вещи, в которых «великолепие» Маркова становится ему поперёк дороги и превращается в слабость одописца и риторика:
О, новый Сорок Третий Год.
Иди под пятикрылым знаком!
Так писал в худшие свои времена В.Брюсов, а может быть и Сумароков с Костровым. Отсюда же и неприемлемые не только поэтически, но и идейно, преувеличения, вроде того, что:
Лишь у племён Кавказской расы
Отвага и орлиный взор.
Не к лицу нам этот «расизм». Стихи, обращённые на запад, – «Последний берсальер», «У стен Карфагена», в меньшей степени «Горная весна», грешат родственным грехом, – внешне они очень декоративны, в них отличный исторический кругозор, – но наряду с этим мертвенный аллександризм, в духе Леконт де Лилля: Марков не приблизил к нам тунисскую битву танков, а сделал её миражом со слонами Ганнибала: задача, недостойная высокого искусства. Книга Сергея Маркова выйдет превосходная, в рукописи достаточно доказательств этому» (РГАЛИ, ф. 1234, оп. 9, д. 11, лл. 33, 33 об.).
Очень хороший отзыв дал и Илья Сельвинский.
«Я много, – признавался он, – много лет знаю Маркова в лицо, пытался даже печатать его в журнале «Октябрь», но книжку его стихов вижу в первый раз. Должен сознаться, что они произвели на меня очень сильное впечатление. Я познакомился с большим, настоящим, подлинным поэтом. А это уже много больше, чем стихи. Сотни «измов» встречал Марков на своём пути, но путь его оставался прям. Сотни лёгких поэтических «карьер» возникали перед его глазами, но он не соблазнился дешёвой популярностью: каждое слово его весомо, отлито из благородного металла и прошло сквозь его биографию. Никаких случайностей. Никакой дани моде.
Марков уже немолод. Страна ничего о нём не знает. Только сейчас речь идёт о первой книжке его стихов, в то время, как его сверстники могут похвалиться целым перечнем названий. С точки зрения обывателя Марков – неудачник. С точки зрения искусства – он победитель, потому что пронёс сквозь тысячи преград и трудностей своё великолепное слово. Поэтический подвиг Маркова, могучий характер этого человека, его преданность своему мастерству – могут служить укором многим нашим выскочкам, не лишённым дарования, но лишённым дисциплины труда. Тема Сергея Маркова это наша страна, вернее тот её профиль, которого очень редко касается перо современного поэта. Это прежде всего – тихая прелесть маленьких старинных русских городов – Обояни, Лебедяни, Медыни, Голутвина, Рябинина. Марков умеет передать их степенную величавость, их простой и трогательный пейзаж, их певучий и ясный говор. Когда читаешь о них у Маркова, хочется уложить чемодан и поездить, даже пожить в этом милом крае, который для многих из нас существовал только на страницах учебника географии. В этой теме он по языку и краскам близок Клюеву. Но Клюев был туземцем Руси, а Марков – советский русский человек, любовь которого к родной, природе чиста, светла и патриотична. Героически звучит вторая подтема С.Маркова: поморье. Здесь мы встречаем знаменитых рыбаков, зверобоев, прекрасных и отважных женщин в роде Олисавы-кормщицы. Ощущение северных сияний, «Лебединого океана», льдов, штормов и метелей, пленительного корабельного дела, северного говорка и тонкой поморской шутки передаётся Марковым с таким же мастерством, как и тихомирная жизнь Лебедяни. Наконец, совсем по-иному звучит третья сфера марковской темы: окраины Средней Азии. Эта тема сродни африканским стихам Гумилёва и индийским Киплинга. Но Марков избежал эстетства первого и хищничества второго. Лирический герой Маркова не знатный путешественник, с одной стороны, и не офицер-колонизатор, с другой. Это человек большого сердца, воспитанный советской страной. Вот почему, хотя в стихотворении «Сон о Чимпанзи» он изображает Восток таким же грязным, алчным и коварным, как у Киплинга, но отношение Маркова к этому Востоку совсем иное. Он думает о том, удастся ли его переделать, чем и как помочь этому Востоку. И снова, как и в темах Лебедяни и Поморья, Марков чувствует себя хозяином и этой темы. Он умеет показать Среднюю Азию цветисто, ярко, ослепляюще, но без красивости и крикливой пестроты:
«Как будто над пустынею,
Развеяв облака,
Летя, шумели синие
И жёлтые шелка… » (о ветре)
Особой чертой, резко отличающей Маркова от Клюева и Гумилёва, является та философическая атмосфера, которой овеян целый ряд его стихотворений. У любителей деревянно-русской и экзотической темы эта черта очень редка. Как правило, она расплывается в вещах и предметах. У Маркова напротив – очень часто можно встретить афоризм такой мастерской чеканки и такой человеческой теплоты, которые приближают нашего автора к уровню Блока и Тютчева:
«Я в мире жил, как небылица.
И – скучно повторять азы,
Что я – ничтожная частица,
Меня сжигающей грозы» («Гроза»)
Большая и разнообразная культура, разлитая в стихах Маркова, подлинность чувств, юмор, подкупающая искренность голоса, яркость красок, пронзительная точность деталей, кованый стих, наконец чудесный русский язык, умеющий очень естественно и закономерно сочетать народный говор с лексикой большой литературы, идущей ещё от Пушкина – всё это делает книжку бесспорно явлением в нашей поэзии.
Я советовал бы только автору в начале книги несколько уменьшить количество стихов, посвящённых русской истории. Каждое из этих стихотворений само по себе очень хорошо, но когда читаешь их подряд они кажутся однообразными, т.к. написаны по одному плану и в одной манере. «Чернигов», «В Мологе» и «Путь из Москвитян» производят впечатление вариантов одного и того же стихотворения. Зато такие вещи, как «Улица Арабов», «Троицын день», «Серёжка», «Мезенская женка», «Русская шутка», «Соседка» и др. – безукоризненны, неожиданны каждой своей строкой и полны обаяния. Убеждён, что выход книжки С.Маркова поставит его имя в первый ряд советских поэтов» (РГАЛИ, ф. 1234, оп. 9, д. 11, лл. 34–35).
А дальше всё по вине редактора Петра Скосырева застопорилось. В отчаянии Марков обратился с жалобой к оргсекретарю Союза писателей Дмитрию Поликарпову. Тот дал указание редактировать писателя. В свою очередь издатели вновь обратились к Антокольскому.
«Предлагаю Сергею Маркову, – сообщил мастер в начале 1945 года, – такой порядок и состав его книги. Названия циклов – условные. Хорошо, если он придумает творческие. Название всей книги РАДУГА-РЕКА.
- ВОЙНА
В те дни. Брянск. Золотой Чернигов. Полтава. Днепр. Орден Богдана. Белая Церковь. Львов. Последний берсальер. У стен Карфагена. Грозная весна.
- ГЕРОИ
Илья Муромец. Евпатий Коловрат. Александр Невский. Козьма Минин. Сусанин. Беринг. Ломоносов. Суворов. Державин. Багратион.
- ИСТОКИ (ЭПОС)
Основатели Киева. Славяне. Поморяне. Предки. Мореходы в Устюге. Радуга-река. Русь.
- НОРД-ОСТ
Донат-Китовый Дружок. Заморский Капитан. Олисава-Кормщица. Озеро Олонецкое Лаче. Мезенская жонка. Плаванье.
- АЗИЯ
Улица Арабов. Смиречинский Тигр. Топаз. Орь Иргиз Тургай. Китайский Туркестан. Баян Слу. Рубеж.
- ПРИДУМАТЬ НАЗВАНИЕ
Знаю я – малиновою ранью. Рябинин город. Рябина. Путь из Московитян, В Мологе. Троицын День. Что ж в почёте иль в награде.
- Заключение
Прожектор. Современник. Гроза. Сквозь вспышки молнии и мглу. Наводнение. Если голубая стрекоза. Пчела» (РГАЛИ, ф. 1234, оп. 9, д. 11, л. 56).
Марков возражать не стал. Артачиться продолжили издатели.
В искорёженном виде сборник Маркова «Радуга-река» вышел лишь в 1946 году и тут же угодил под огонь беспощадной и несправедливой критики догматика Семёна Трегуба и поэтессы Веры Инбер.
К слову: издатели немало потрепали Маркову нервов и с романом о Русской Арктике, которому писатель за время войны подобрал новое название «Юконский ворон». Особенно много крови у него выпил всё тот же Скосырев. Приведу отзыв этого критика.
«Роман С.Маркова распадается на две части; действие первой развивается в Аляске; действие второй – в России. Герой обеих частей разжалованный флотский офицер Загоскин. В первой части он свершает трудный исследовательский поход по замёрзшим просторам Русской Америки. Эта часть романа наиболее интересная. Жаль только, что автор слишком бегло излагает обстоятельства похода. Можно предполагать, что трудности похода были чрезвычайно велики; во всяком случае об этом говорят многие действующие лица романа. Загоскину пришлось бороться с бездорожьем, голодом, холодом, с злыми силами одной соперничающей державы. Сила воли и свойственная русским людям твёрдость в раз взятом намерении помогают Загоскину добиться своей цели. Он разведал великие богатства новых русских владений, преодолел все препятствия. Какая была великолепная возможность у автора развернуть этот поход в своего рода эпопею неукротимости и смелости, присущих лучшим русским людям. Но С.Марков только частично использовал эту возможность. Он хорошо показал незнакомую нам северную природу, с большим мастерством нарисовал несколько красочных «экзотических» пейзажей, а самого похода по сути не дал. Победа Загоскина в сущности не показана, она лишь названа. Слишком быстро преодолевает герой романа все трудности своего беспримерного похода. После романов Дж. Лондона, после дневников Седова, после челюскинской эпопеи читатель ждёт нового и ещё более яркого раскрытия борьбы сильного человека с жестокой полярной природой. С.Марков – на мой взгляд – от этой задачи уклонился. Он вплёл в сюжет романтическое приключение Загоскина с прекрасной индианкой, и этот эпизод (он заставил меня вспомнить о романах Кервуда) оттеснил в сторону то, что в замысле автора должно было бы стать главным.
Ценность этой первой части рукописи снижена, по-моему, ещё и тем, что С.Марков придал своему герою черты «печоринства», которые сообщили всем поступкам Загоскина характер обречённости и неверия в нужность собственных героических поступков. Загоскин побеждает природу, но эта победа в сущности ему вовсе не нужна. Он побеждает как бы нехотя. И хотя автор обосновывает это ссылками на исторические условия, при которых жил Загоскин, общий эмоционально-психологический тон загоскинского характера нам чужд, мы не симпатизируем герою, он для нас только продукт своего времени, a не тот живой русский человек, который, несмотря ни на что, боролся с обстоятельствами жизни и, если даже и погибал, то не переставал верить в правильность избранного им пути.
Действие романа приурочено к 40-м и 50-м годам прошлого столетия, а в Загоскине мы видим как бы современника Александра Блока. Лирическое звучание его не пушкинское, не некрасовское, даже не лермонтовское, а именно блоковское: «Страшный мир». «Как хорошо бродить среди людей и притворяться непогибшим» – вот лейтмотив Загоскина в романе С.Maркова.
Вторая часть романа нас переносит в Россию, в Петербург, в Рязань, Пензу. Эта часть удовлетворила меня ещё меньше. В первой части, несмотря на те недостатки, о которых я уже сказал, есть всё же дыхание большой жизни, есть свежий материал, есть, наконец, лирическая взволнованность автора (пусть блоковская, но всё же настоящая), а вторая часть – это цепь эпизодов, долженствующих показать мрак и маразм николаевского режима. У нас нет ни желания, ни оснований заступаться за Николая Палкина. Но счастье России ведь в том и заключалось, что никакие Николаи и Бенкендорфы не могли потушить стремления народа к деятельности, справедливости и борьбе. Как ни был гадок и страшен Николай, он не был в состоянии умертвить Россию, и в России при нём уже зрели силы, которые через полвека после смерти царя-вешателя нанесли первый решительный удар по самодержавию. По <так в оригинале> С.Маркову таких сил в Русском государстве не было. Загоскин слишком вял и отрешён от жизни. Редактор-революционер слишком несчастен. Трудно поверить, читая эту часть романа, что в России в те годы кто-то что-то делал. Дураки, мерзавцы, лентяи, мздоимцы, уставшие чиновники и бездушные сановники заполонили всё, и Загоскину остаётся отшельничество в лесу и нехитрое счастье с перво-попавшейся женщиной.
«Страшный век, страшные люди», – скажет себе читатель, окончив чтение романа С.Маркова. Да, спору нет, в страшных условиях жили русские люди; но не сдавался русский человек, не хотел погибать, копил злость против зла и копил силы, чтобы опрокинуть зло, и в конечном счёте опрокинул его. И нам теперь всегда хочется, читая о прошлом, рядом с картинами зла видеть и те огоньки добрых сил, что осветили в наши дни весь мир. Загоскин был задуман С.Марковым, как именно такой «светильник на жестоком ветру». Мне кажется, талантливый автор не совсем правильно выбрал своего героя. После выхода романа в свет (а не печатать его особых оснований нет, написан он хорошо и в нём есть добротный познавательный материал) я с охотой напишу критическую статью, в которой постараюсь развить мысли, сжато высказанные в этой рецензии» (РГАЛИ, ф. 1234, оп. 9, д. 11, лл. 29–31).
Чуть теплей отнёсся к рукописи критик Виктор Перцов. Он отметил:
«Можно пожалеть, что роман Сергея Маркова, написанный больше пяти лет назад, читают до сих пор только рецензенты. «Юконский ворон» представляет интерес для всякого читателя. Написан роман прекрасным языком, много мест истинно поэтических. Романтическая история любви Загоскина к индианке Ке-ли-лын умело вплетена в сюжет, где главным является патриотический пафос исследования неизвестных земель. Удались образы русских людей на Аляске – Загоскина, Таисьи Ивановны, сержанта Левонтия, отца Якова. Великолепна сатирическая сцена с проектом капитана-исправника об использовании индейцев для службы в полиции. Вообще, весь роман ясно показывает противоречие между патриотическими мечтами передовых талантливых русских людей и бездарностью полицейски-самодержавного режима. Слабее сцены встречи Загоскина с Главным правителем Аляски. В ней очень чувствуется тенденциозность, которая усилена, между прочим, тем, что англичане на Аляске заменены немцами. Или некими безличными европейцами. Я считаю, что поскольку этот роман исторический, он и должен правдиво передавать исторические факты. Нужно всюду восстановить англичан, как это и было в действительности: прошлое есть прошлое и в нём ничего нельзя изменить. Очень хотелось бы, чтобы автор, приготовляя роман к печати, поработал бы ещё над сценой встречи Загоскина с, по-видимому, Белинским, или, во всяком случае, с тем лицом, которое вызывает в памяти этот образ. Нужны какие-то исторические и человеческие детали, которые сняли бы с этой сцены характер дидактичности. Я высказываюсь за скорейшее издание прекрасного романа Сергея Маркова» (РГАЛИ, ф. 1234, оп. 9, д. 11, л. 36).
Спасла издательскую судьбу Маркова Тихоокеанская картотека. Знающие люди утверждали, что каким-то образом про эту картотеку узнал не кто иной, как Сталин, которому после Победы в войне с фашистами не давали покоя мысли о соперничестве с Америкой. Якобы Сталин хотел, чтобы наши историки и писатели в максимально короткое время подготовили книги с обоснованиями прав России на Аляску. Если верить этой версии, Сталин в телефонном разговоре с Марковым заказал писателю книгу об освоении Русской Америки. И вроде Марков согласился. Во всяком случае вскоре он сдал в издательство рукопись своей книги «Летопись Аляски».
Однако ни широкой славы, ни больших денег Маркову этот труд поначалу не принёс. Долгое время он продолжал жить в крохотной квартирке на Беговой улице, на первом этаже, без ванной. Как поэт писал:
Меня Фадеев поселил
Вблизи ваганьковских могил.
И полон тихого восторга!
И жить, и умирать легко…
За мной ходить недалеко
Теперь до Боткинского морга…
В конце 1951 года Марков почти договорился с киношниками об экранизации «Юконского ворона». Г.Зорин даже написал сценарий. Но чиновники решили, что тема уже не актуальна. Писатель несколько раз пытался отстоять сценарий в коридорах власти.
В апреле 1952 года жалоба Маркова была рассмотрена в отделе художественной литературы и искусства ЦК ВКП(б). Партаппаратчики (а именно В.Кружков и А.Сазонов) дали заключение:
«Сценарий по своему содержанию и в художественном отношении значительно уступает роману» (РГАНИ, ф. 3, оп. 35, д. 75, л. 72).
Сославшись на мнение Министерства кинематографии, партфункционеры сообщили, что в план производства 1953 года экранизацию «Юконского ворона» включать нецелесообразно. Но потом в ситуацию вмешался второй в партии человек – Георгий Маленков. 18 апреля 1952 года он дал Михаилу Суслову указание:
«Прошу проверить правильность предложения Отдела <ЦК>».
Однако Кружков, кажется, смог в своей позиции убедить и Маленкова.
Мне кажется, Маркова как поэта по-настоящему признали лишь в 1959 году после выхода его второй книги стихов «Золотая пчела». А как великого исследователя Маркова оценили, по-моему, только уже после издания его книг «Земной круг» и «Вечные следы».
Летом 1968 года Московская писательская организация рассмотрела вопрос о выдвижении поэтического сборника Маркова «Топаз» на соискание Государственной премии России. Обсуждение оказалось коротким. Приведу фрагмент стенограммы:
«С.В. МИХАЛКОВ
Книга С.Н.Маркова «Топаз». У кого есть замечания?
С.С. НАРОВЧАТОВ
К сожалению, С.Н. Марков не пользуется широкой известностью среди читателей, но мы знаем его как отличного поэта, мастера стиха, настолько внимательно и любовно относящегося к русскому слову, что стихи его читать истинное наслаждение. Это человек, великолепно знающий историю и не только знающий, а чувствующий её. И если бы он получил премию и это дало бы толчок к его популяризации, то многие его стихи вошли бы в хрестоматии для начальных и средних школ. Человек он необычайно скромный, замкнутый, боязливо относящийся к чужому мнению, даже болезненно. И если бы мы его выдвинули и это получило благополучное разрешение, мы сделали бы благое дело.
С.В. МИХАЛКОВ
Я поддерживаю это выдвижение и как книгу и как человека. Это очень серьёзный, глубокий писатель, действительно в силу своего замкнутого характера стоящий в стороне от всевозможной шумихи. Значит мы поддерживаем выдвижение. (Единогласно)» (РГАЛИ, ф. 2464, оп. 3, д. 280, л. 42).
После в комиссию по премиям ушло и представление. Московский литгенералитет писал:
«Книга «Топаз» – лучшая книга талантливого своеобразного русского поэта Сергея Маркова.
Стихам С.Маркова несмотря на всю их «географическую» разноместность: от предгорий Тянь-Шаня до холодных просторов приполярной тундры, несмотря на всю их историческую «разновременность»: подвиги русских воинов во времена нашествия Батыя, походы Суворова, годы Гражданской и Отечественной войны – присуще удивительное единство. Эти стихи написаны пытливым исследователем жизни, глубоким и страстным патриотом России, в котором талант учёного соединился с вдохновением поэта.
Наш пресса – литературно-художественные журналы и газеты – отметили книгу стихов Сергея Николаевич Маркова «Топаз» в числе наиболее ярких, идейно и художественно значительных достижений поэзии последних лет.
Сергей Марков, чьё творчество было в своё время высоко оценено М.Горьким, является достойным кандидатом на соискание Премии имени великого русского писателя» (РГАЛИ, ф. 2464, оп. 3, д. 441, л. 57).
Но премию Маркову тогда так и не дали.
Умер писатель 4 апреля 1979 года в Москве. Похоронили его на Кунцевском кладбище. А весной 1995 года сотрудники ФСБ передали вдове поэта 290 страниц рукописей мужа со стихами и прозой.
Действительно странно, что Марковы как-то выпал из внимания составителей, надеюсь не по злой воле!
Спасибо В.В. Огрызко!
Прочту – отвечу.
Сергей Николаевич Марков – замечательный русский писатель, прекрасный поэт. Читать его книги истинное наслаждение! Но никаких государственных премий и наград за свое творчество он так и не получил! Как и многие подлинные русские таланты…
Странный заголовок статьи. Я знал о существовании поэта Сергея Маркова с юности, держал в руках сборник его стихов, читал и перечитывал, правда, он мне казался скучноватым. В советское время Маркова знали, о нём говорили, писали. А в последние тридцать лет в криминальной России и великого Горького затоптали и забыли, чего уж говорить о негромком Маркове.
О Сергее Маркове/ будучи по корням сибиряком/ я знал,но в данной статье необходимое обобщение, не говоря об интересных и ярких деталях.
Упоминается Евгений Забелин…В своё время о нём писали/а омский журналист Марк Мудрик
даже в “Новом мире” /и омский же писатель/переехавший затем в Краснодар/ Сергей Поварцов/он продуктивно занимался Бабелем/.