Тишина не пустота

Рубрика в газете: Проза, № 2025 / 46, 20.11.2025, автор: Константин АЛОВ (г. Нижний Новгород)

Остров памяти

 

Дима Рукавицын, позывной «Буран», держит термокружку обеими руками – чтобы не пролить. На кружке гравировка: «Диме от Веры».

Вера погибает в доме при артобстреле. Теперь у Бурана нет ни жены, ни дома – осталась только кружка, с вмятиной у ободка, как маленький остров памяти.

Сверху над позициями кто-то раздаёт чай из полевого котла. Дима просит налить именно сюда. «Так вкуснее», – говорит тихо, словно это секрет между ним и кружкой. Он сжимает кружку, глотает чай и шепчет ей: «Не бойся, я здесь. Всё будет хорошо».

Иногда кружка звенит о ложку, и он замирает. Звон отзывается где-то далеко – там, где ещё пахнет домом и где, возможно, Вера улыбается.

Дима поднимает взгляд к узкой полоске голубого неба между окопами и обломками. На мгновение кажется, что всё ещё возможно.

И кружка тёплая. И память тёплая. И где-то там, за линией фронта, жизнь продолжается.

 

 

Рыжий

 

Над скорбной панорамой серых, изъеденных временем стен и обветшалых крыш летело жужжащее око. Мертвая тишина висела над разрушением. Сашка (позывной – Белый) Черных, направлял дрон в застывший кадр.

Монитор мерцал. Геометрия руин – вздыбленная земля, призрачные остовы домов, покосившийся, как пьяный часовой, забор. И вдруг, среди пыльной неживой декорации – движение. Дыхание.

В самом сердце двора, словно золотой блик среди сажи, сидел кот. Рыжий. Худой. Непоколебимо спокойный. Он поднял голову. Смотрел прямо в электронный зрачок. Не в аппарат. В Сашку.

Сашка нажал зум. Крупный план. Дерзкая, молчаливая сосредоточенность зверя. Кот не прятался. Не бежал. Он просто смотрел – секунду-другую – в ту сторону, откуда приходила война. Вызов, застывший в мгновении.

Картинка дрогнула. Забилась.

И внезапно – хаос. Дым и огонь поглотили всё. Двор исчез. Рыжий кот растворился в ослепительной вспышке.

Связь прервалась. На экране – лишь застывший, чёрный шум.

Сашка сохранил последний кадр. Нечёткий. Личный. Знаменем. Аватаром.

Под ним он написал, словно высек на камне:

«Рыжий. Последний, кто смотрел в объектив без страха».

 

 

Тишина

 

Окопная земля – липкая и чёрная, пахнет влажным дёрном и оружейным маслом. Солнце уже садится, а над полем, изрытым воронками, висит низкое, тяжёлое небо.

Никита, молодой боец с выцветшим шевроном на броне, сидит, обняв колени. Он смотрит в сторону «нуля», где ещё час назад был ад. Сейчас там – идеальная, давящая тишина, которую пронзает лишь тонкий, назойливый писк комара. Он недавно прибыл на фронт, и всё здесь для него новое, чужое.

Рядом с ним Алексей – его ровесник, но уже закалённый боями воин. Позывной – «Ветер». Лицо усталое, но глаза спокойные, привыкшие ко всему. Алексей медленно поднимает руку, касаясь ржавого куска колючей проволоки, торчащего из бруствера.

– Ты как, Ветер? – тихо спрашивает Никита, не отрывая взгляда от поля.

– Нормально, – Алексей поворачивается к нему. – А ты?

– Голова болит, – Никита тычет пальцем в воздух. – От этой… пустоты. Уши привыкают к грохоту, а потом – тишина. Хуже всего. Боюсь, что пропущу, как они подползают. Грохот честный, а эта тишина – она врёт.

Алексей достаёт из кармана пакетик с сухим пайком. Еда – единственное, что напоминает о нормальной жизни.

– Это пройдёт, – говорит он, разламывая сухарь. – Просто сиди и слушай. Слушай своё сердце. Прислушивайся к полю, как оно остывает. Как железо стынет.

– А если они сейчас?

– Если они сейчас – услышим. Пока тихо, значит, не сейчас. Держи.

Алексей протягивает Никите половинку сухаря. Никита берёт её, но не ест – просто держит в ладони.

– Воды бы, – шепчет он.

– Воды – чуть-чуть. Только чтоб горло смочить, – Алексей осторожно приподнимает флягу, измеряя уровень. – Нам тут ещё ночь сидеть. Смотри.

Он кивает на небо. Между тяжёлыми, свинцовыми тучами, словно бриллиантовая крошка, вспыхивает первая звезда.

– Вот. Это – наша тишина. Следи за ней, а не за пустотой.

 

 

Карл

 

Он появился после бомбёжки. Сел на верхушку обугленного дерева и издал гортанный крик:
– Кар-а-а-л…

– К беде, – сказал, тяжело вздохнув, Иван Петров, позывной Колдун. – Они только к ней прилетают. Чуют свежее мясо.

– Варежку прикрой, – прошипел сквозь зубы Витька Свиридов, позывной Свирель, – и крикнул: – Кыш-кыш!

Ворон даже клювом не повёл и, наклонив голову, внимательно смотрел на нас.

– Во, вишь, не боится нас. Точно быть беде.

– А я говорю: заткнись! – Витька сжал кулаки и вновь крикнул: – Кыш!

Ворон взмахнул крыльями, каркнул напоследок: – Кар-а-рл! – и улетел.

Ночь прошла спокойно.

Утро выдалось тихим, тёплым – будто и не было недели нудных дождей.

– Кар-а-рл! – раздалось сверху.

Я поднял голову. На вершине дерева снова сидел ворон.

– Гляди, пацаны, Карл опять прилетел, – сказал кто-то.

С того дня мы стали звать его Карлом. Хотя, может, это была и Клара – кто теперь разберёт.

Вечером Лёха, позывной Туман, вдруг спросил:

– Думаешь, он просто птица?

– А кто ж ещё?

– Может, это кто-то из наших, – сказал он. – Вернулся…

– Зачем?

– Чтобы забрать кого-то из нас.

– И кого же?

– Хоть бы и меня, – вздохнул Лёха. – Чую, немного мне осталось. Дня два-три, не больше.

– Гони прочь дурные мысли, – сказал я. – А если уж страшно, подружись с Карлом.

– Не поможет, – махнул рукой Лёха. – От смерти не откупишься.

С тех пор он стал оставлять возле сожжённого дерева, где сидел Карл, хлебные крошки, кости от тушёнки, всё, что оставалось после ужина.

Через пару дней нас перебросили на другую точку.

Дорога была длинная, вязкая: глина хлюпала под ногами, воздух снова пах дымом и гарью.

– Лучше бы нас не переводили, – сказал, месив грязь, Лёха. – С Карлом как-то спокойнее было.

– А кто говорил, что он к беде?

– Мало ли чего сдуру ляпнешь…

Прибыли уже под ночь. Поели, легли спать.

Наутро я проснулся от знакомого звука:

– Кар-а-рл!

На вершине берёзы сидел ворон.

Тот самый. Или другой?

Голос – его. Карл ли это был, Клара ли… уже не важно.

– Смотри, защитник твой прилетел, – сказал я, указывая на Карла.

– Ну, слава Богу, – тихо сказал Лёха и перекрестился.

 

 

Окно

 

Село было маленькое, прижатое к балке. Три улицы, пыльная дорога, старые хаты под шифером, сады – все в бурьяне. На въезде табличка, полусбитая: “Зеленый Яр”.

Никого. Только собаки да запах мокрого угля откуда-то из погребов.

Мы заняли позицию у крайнего двора: стены из белого кирпича, вишня у калитки.

Женщина мыла окно.

– Хозяйка, – сказал я, – вам бы уйти, тут же позиция, небезопасно.

– А кто тогда будет ждать? Продолжая тереть стекло, поинтересовалась женщина.

– А вы кого ждёте?

– Сына. Ушёл на войну два года назад, с тех пор ни слуху, ни духу.  Да ты заходи, я тебя чаем угощу. Давно у меня гостей не было.

Я зашёл в дом. Пахло сушеными травами и старым деревом. Вдоль стен стояла простая, тёмная мебель: накрытый белой скатертью стол, буфет с тусклыми стёклами и невысокая железная кровать, застеленная лоскутным одеялом.

Я зашёл в дом. Пахло сушеными травами и старым деревом. Вдоль стен стояла простая, темная мебель: накрытый белой скатертью стол, буфет с тусклыми стеклами и невысокая железная кровать, застеленная лоскутным одеялом.

Мы сели за стол и принялись пить чай. Я – из фарфоровой кружки с ликом Николая Угодника, а хозяйка – из своей, старой, с позолоченным ободком. На ней был изображен Скорбящий Ангел, крылья которого были едва видны в голубоватой дымке фарфора.

Чай был вкусный – из сушёного листа смородины. Я пил его маленькими глотками и слушал рассказы бабушки: сначала о тихой, давно ушедшей мирной жизни в селе, потом о первых обстрелах, о жертвах, разрушениях, о том, как снаряд убил соседа Ивана вместе с семьёй – прямо в дом попал.

За её словами чувствовалась боль – тихая, глубокая, такая, что не знает ни времени, ни расстояния.

На следующий день начался обстрел.

Когда стихло, я пошёл проверить. От дома осталась одна стена с окном, которое вчера мыла хозяйка. Стекло треснуло, но не вылетело.

На подоконнике стояла миска с водой, в которой лежала промокшая тряпка.

 

 

Стасик

 

На столе, сколоченном из ящиков от боеприпасов, стоял Стасик.

Квадрокоптер Mavic 3 – видавший лучшие дни. Его корпус напоминал лоскутное одеяло из чёрной, серой и даже розовой изоленты. Одно шасси было примотано проволокой.

– Ну, что, Стасик, слетаем сегодня. – пробормотал Андрей, бывший геймер, ставший оператором дронов.

Он провёл ладонью по помятому лучу дрона. Три лёгких стука по пульту – ритуал.

– Полетели, Стасик… только вернись, ладно?

Стасик мигнул красным глазком. Винты завизжали, дрон дрогнул и плавно оторвался от стола. Жужжание растворилось в вязком осеннем воздухе.

Первые полчаса полёт был идеальным: чёткая картинка, уверенный сигнал. Андрей, не отрывая глаз от монитора, видел серую, разорванную линию фронта, где земля казалась жирной и черной от грязи.

Потом началось. Помехи. Картинка рассыпалась на зелёные и фиолетовые кубики.

– РЭБ… злой, падла, РЭБ, – прошипел Андрей.

Сигнал пропал. На экране – холодное, синее ничто. Андрей сжимал пульт, кричал в пустоту, как в старую игровую консоль:

– Стасик! Стасик, ты где?

Он ждал ещё два часа. Бесполезно. «Стасик» был потерян. Позицию пришлось срочно менять.

Через пару дней Андрей заявил:

– Я пойду на старую точку.

– Зачем? – спросил я.

– А вдруг Стасик вернулся.

– Но это же опасно.

– Всё равно пойду. Чувствую, он ждёт меня там.

– Он ждать не может, – усмехнулся я, – он же машина…

– Он только с виду, – перебил меня Андрей. – А внутри он живой, у него свой ритм, свои привычки. Он чувствует, когда я рядом, когда я тревожусь… У него, как и у нас, есть душа. Живая. Настоящая.

– Ну что ж, иди. Будь осторожен и удачи тебе.

Перед тем как выйти, Андрей стукнул по пульту три раза – не сильно, просто прикоснулся костяшками пальцев. Ритуал был исполнен.

– Я быстро, – прошептал он, и его слова поглотил холодный, мокрый воздух снаружи.

Я смотрел вслед. Он исчез в плотном, колючем тумане, который, казалось, пах только свинцом и безнадежностью. Уходил не оператор, уходил человек, идущий искать родную душу, которую он сам создал из пластика, изоленты и веры.

Через час Андрей снова вернулся на место.

– Ну что, нашёл Стасика?

– А как же, – просиял он. – Прихожу на место – а Стасик уже ждёт.

Андрей прижал Стасика к груди и положил дрон на стол, аккуратно поправил шасси.

Я протянул руку и коснулся корпуса Стасика. В этом изношенном, скреплённом изолентой и проволокой дроне действительно было что-то живое.

 

 

---

Об авторе

 

 

Константин Алов – журналист из Нижнего Новгорода. Семьянин с разносторонними интересами: от рыбалки и путешествий до астрофизики и науки.