Трезвый взгляд на народ

№ 2025 / 8, 26.02.2025, автор: Руслан СЕМЯШКИН (г. Симферополь)

Вроде совсем недавно отмечали мы столетие со дня рождения одного из наиболее самобытных и знаковых русских советских писателей – Фёдора Абрамова. Но с тех пор прошло уже пять лет и вот замаячила очередная памятная дата, мимо которой пройти нам никак нельзя. Стопятилетний юбилей со дня появления на свет этой неординарной личности, который пришёлся на последние числа февраля текущего года, даёт нам возможность вновь порассуждать о нём и его творчестве. Прозаик и публицист, он был широко известен как страстный защитник интересов русской деревни. Позиция его в отстаивании нравственно-патриотических ценностей и устоев нашего народа была неколебима. Старался не идти Фёдор Александрович на компромиссы с совестью, пытаясь вещи всегда называть своими именами. Был он человеком страстным, убеждённым, принципиальным, последовательным, и в то же время – земным, обычным, хотя и не простым в плане общения. Бесспорно, заслуживает Абрамов и доброй памяти.

 

Именно памяти, а не поднятия на щит теми, кто пытается использовать не всегда однозначно понимаемую и воспринимаемую фигуру писателя в каких-то своих, не совсем благовидных политических целях. И если с последним утверждением как раз-таки «проблем» нет, то с памятью народной далеко не всё в порядке. Среднестатистический россиянин сегодня это имя практически не помнит. Немало и тех, прежде всего молодых, кто вообще его не знает. И это при том, что в целом имя писателя не выпало из информационного поля. Более того, в последнее время общественность и власть пытаются вновь привлечь к нему внимание. В честь своего земляка, уроженца села Веркола Пинежского района Архангельской области и одного из наиболее известных русских писателей-«деревенщиков», губернатор Архангельской области совместно с Союзом писателей России и Российским книжным союзом в 2019 году возродили Всероссийскую литературную премию «Чистая книга», не присуждавшуюся более десяти лет. А первыми её лауреатами совершенно оправданно и справедливо станут видный русский советский писатель, северянин Владимир Личутин и известный критик, подробно изучающий современную российскую прозу Андрей Рудалёв. Хочется пожелать этой авторитетной премии долгого и светлого пути. Однако, каковы бы ни были те или иные литературные премии и пропагандистская кампания вокруг них, существенного расширения читательской аудитории в нашей стране, увы, не наблюдается.

 

Так каким же человеком был Фёдор Абрамов? Почему он смог выдвинуться, пренебрегая заведованием кафедрой советской литературы Ленинградского университета, в число самых читаемых авторов страны 70-80-х годов века двадцатого?

Человеком Абрамов был непростым. Как вспоминали те, кто знал его лично, – не всё сказанное им в обиходе стоило воспринимать за чистую монету. Как выходец из крестьянской среды он умел, коли в этом была необходимость, показать себя этаким простачком, понимающим всё превратно. Не преминул в беседе напомнить и о том, что он – провинциал, между тем не редко бывавший и в Москве, а также и в крупнейших зарубежных центах, таких как Париж, Лондон, Вашингтон и Токио. Но в этом и просматривалась его глубина, знание им народных характеров и стереотипов. Ведь так, как он описывал деревню и её жителей, мог описывать только тот, кто знал все её характерные особенности и мог говорить с деревенским населением на понятном ему языке. А в русской деревне, при всей её наивности и простоте, никогда не переводились люди находчивые, сообразительные, житейски мудрые, а в чём-то и лукавые. И в том не было ничего предосудительного. Примерно таким, плоть от плоти земли его взрастившей, был и Абрамов.

Нельзя сказать, что Абрамов оставил потомкам слишком объёмное литературное наследие. И тому были объективные причины, да и жизнь его прервалась слишком рано. Писать он, преодолевая робость, состоявшись при этом как научный работник и защитив кандидатскую диссертацию, начал только в тридцатилетнем возрасте. Писал, сразу же подобравшись к самой большой литературной форме – роману, неспешно, вдумчиво. Первый роман «Братья и сёстры», не без отфутболивания его рядом редакций, увидит свет благодаря журналу «Нева» только в 1958 году. С него и начнётся Пряслинская эпопея, показывавшая жизненный путь деревенской семьи северного села Пекашино Пряслиных, полный невзгод, страданий, тяжёлого труда, и в то же время чистых помыслов, искренней любви к родной земле и её людям, растянувшейся на три десятка лет. Тетралогия о Пряслиных состоящая из романов «Братья и сёстры», «Две зимы и три лета», «Пути-перепутья», «Дом» фактически и является главным произведением писателя, сделавшим его по-настоящему знаменитым. Да и сами романы, их несомненные художественные достоинства, их галерея героев с непростыми судьбами впечатляет. Своеобразие абрамовской тетралогии просматривается также и в том, что под её сводами писатель смог объединить романы с преобладанием социально-бытового содержания («Братья и сёстры», «Две зимы и три лета»), роман социально-политической направленности («Пути-перепутья») и, по существу, роман, наполненный социально-философским содержанием («Дом»).

 

 

В писательском арсенале Абрамова присутствовали и публицистические выступления, требующие сегодня пристального разбора, поскольку в них он закладывал многие мысли, ставшие основой писательского миропонимания и являвшиеся квинтэссенцией всей его прозы. Причём были у него и такие публикации, которые вызывали восторг, оторопь, одобрение, непонимание практически одновременно. По ним возникали дискуссии, споры. Да ведь эту цель он и преследовал, так как прекрасно понимал и то, что ему – гражданину, патриоту земли русской, коммунисту, никак нельзя было отмалчиваться. Растормошить соотечественников писатель считал принципиально важной задачей.

«Сегодня пассивность и равнодушие стали национальным бедствием, угрозой существования страны, – посетует Абрамов в дневнике 7 августа 1979 года. – Сегодня они приняли такие масштабы, что уже само начальство кричит караул. По крайней мере, низшие звенья. Те, что соприкасаются с народом. <…> А расплачиваться за свою пассивность и равнодушие будет сам же народ».

Как-то на вопрос о том, что же заставило писателя написать открытое письмо землякам «Чем живём, кормимся?», опубликованное первоначально 18 августа 1978 года в районной газете «Пинежская правда», а затем, через три месяца спустя, 17 ноября, с небольшими сокращениями в «Правде», Фёдор Александрович пояснял:

«Самый главный мотив – это равнодушие, безразличие, которые я наблюдаю в нашей жизни и с которыми всё чаще и чаще сталкиваюсь. И тут речь идёт не только о моих земляках. И письмо было адресовано не только моим землякам, оно шире, только на конкретном материале. Если же говорить о моих земляках, то Веркольский район среди районов и сёл Нечернозёмной полосы был процветающим районом. У нас, например, 300 дворов в Верколе – самые новенькие, все выкрашены краской, у каждого холодильник, у каждого своя техника. Но в то же время часто видишь: в поле зашли лошади, никто их не прогонит. <…> Надоел беспорядок. И это письмо, конечно подхватили. Но некоторым товарищам показалось, что у нас и так инициативы хоть через край и нечего о развитии народной инициативы беспокоиться.

Я должен сказать, что письмо моё не было понято и многими писателями. Многие писатели просто обиделись на меня. Ты, мол, спрашиваешь, но с кого спрашиваешь? Ты с народа спрашиваешь, а надо с начальства спрашивать. Я говорю: нет, милаша, это всё не так. Я и говорю в начале письма: с кого же в первую очередь спрос за эту нерачительность, за безалаберность? Конечно, спрос в первую очередь с райкома, с дирекции совхоза и так далее. Но имеет ли при этом какое-то отношение к делу рядовой человек, он за что-нибудь отвечает или нет? Или моя хата с краю и мне всё равно? Или как в некрасовские времена: «Вот приедет барин, барин нас рассудит?» Все упования на барина! <…> Знать, правильно, с руководства, с начальства надо спрашивать, на то оно и начальство, за то оно и денежки получает. Оно несёт ответственность. <…>

Но до тех пор, пока мы сами, каждый из нас не поймёт, не установит для себя непреложным законом, что все дела – мои дела и что сам наш дом строится только общими усилиями, по крайней мере дом-деревня, до тех пор мы ничего не изменим. Вот каков смысл этого письма и этой идеи, идеи народной инициативы, активности, которой я придерживаюсь. И если есть такой писатель Абрамов, то он очень коротко сформулировал бы своё кредо: будить, всеми силами будить в человеке человека».

 

 

Обширную, хотя и несколько усечённую цитату эту привожу вполне преднамеренно. В ней заложены те мысли писателя, без которых трудно его представить, тем более с позиций дня сегодняшнего. И представить в качестве сознательного гражданина, направлявшего своё творчество, голос неравнодушного, не желавшего оставаться в стороне от происходивших в стране и обществе процессов человека на то, чтобы проблемы не просто не замалчивать, но и активно включаться в общее дело по их преодолению. При этом к самому анализу текущего времени он подходил осознанно, не переставая каждодневно исследовать природу крестьянской народной души – такую непростую, противоречивую, в одночасье же и жертвенную, способную на смелые, отчаянные действия и поступки. Волновали писателя и раздумья о взаимосвязи человека и окружающей действительности. Впрямь ли современный ему человек выступал в роли хозяина той земли, которая приютила, дала кров, кормит и обихаживает? Или он, наделённый недюжинной силой и пышущим здоровьем, лишь сторонний на ней наблюдатель, уповающий на авось? И пришли думы эти к Абрамову не однажды – на протяжении долгих лет они отображались в его прозе и публицистике, понимаемые им также не сентиментально-романтически, а по-боевому, с чётким посылом к читателю: «Писать для народа, значит помочь ему понять свои силы и слабости». И как не парадоксально покажется на первый взгляд – был он за них оговорён и подвергнут жёсткой, скорее даже едкой критике. Не всегда, конечно, она его преследовала. Но такие болезненные примеры, как с повестью о непростом положении дел в колхозе «Вокруг да около», написанной в 1963 году, когда писателя разносили, что называется, в пух и прах, в его практике бывали, и он о ни не забывал. К этому следует добавить и то, что за те свои переживания он получил не заставившую себя долго ждать гневную отповедь земляков на страницах архангельской областной газеты «Правда Севера», а затем и в центральных «Известиях» под броским заголовком «К чему зовёшь нас, земляк? Открытое письмо односельчан писателю Ф. Абрамову».

Кстати, вышеупомянутое письмо Абрамова «Чем живём, кормимся?» не вызвало той реакции у читателей, на которую он рассчитывал. Хотя, безусловно, некоторые отголоски на него всё же появятся. Недоумение и замешательство вызвало оно не только у собратьев по писательской среде, но и в отдельных высоких московских кабинетах. Некоторые исследователи творчества писателя утверждали, что за опубликование этой статьи и автора, и редакцию «Правды» подвергли критике в ЦК КПСС. Но самое показательное и принципиальное заключалось совсем даже не в этом. А в том, что Абрамова в очередной раз не поняли земляки, жители его родной деревни, не говоря уже о населении всей Архангельской области. К тому же, откровенно говоря, к книгам писателя, имевшим читательский интерес по всей стране, земляки-северяне, за редким исключением, особое любопытство не проявляли. В Верколе вообще мало что читали. Фёдора Александровича же воспринимали не иначе как местную знаменитость, далёкую от них по сути, но близкую в том, что при подходящем случае о нём можно и упомянуть: дескать, знай наших. Увы, но так было. Положа руку на сердце не слишком-то верится, что и в наше, такое апатичное, маловыразительное, во многом бездуховное, не располагающее к серьёзным думам время, ситуация кардинальным образом изменилась, даже при том, что Веркола продолжает ежегодно принимать почитателей таланта писателя, приезжающих на его малую родину и посещающих семейный дом-музей Абрамовых. Что ж, имеем то, что имеем. Между прочим, тот факт, что книги писателя не пользуются читательским спросом в стране, подтвердила и правительственная «Российская газета», опубликовавшая в августе 2019 года статью «Родом из Верколы», выделив в отдельный подзаголовок следующий акцент: «Сегодня Фёдор Абрамов почти забыт, его произведений не найти в книжных магазинах».

Возвращаясь же к разговору о том, что беспокоило писателя, подчеркнём, что он был далёк от идеализации своего народа, но искренне переживал за него. В 1979 году, в статье «В армянском мире», написанной в форме рецензии на художественно-публицистическую книгу армянской советской писательницы Сильвы Капутикян «Меридианы карты и души», Абрамов писал:

«Сегодня, когда так обострились в мире национальные проблемы, необходимо поглубже взглянуть на народ, всерьёз разобраться в том, что же такое народ и национальный характер. Только ли великое и доброе заключено в нём? Не пора ли от односторонней, порой идиллической трактовки его перейти к трезвому разговору о всей сложности и противоречивости народного организма, его бытия? И не единственно ли правильное отношение к своему народу – ради его же блага, ради его духовного здоровья – видеть в нём наряду с истинно великим и его слабости, его недостатки?»

Размышления писателя о судьбе русского народа были и философскими, и патриотичными, и обличавшими острую проблематику, и категоричными в своей основе. Категоричность, замечу, вообще была необычайно свойственна этой волевой, сильной, и вместе с тем далеко неоднозначной натуре. И то, что утверждение о категоричности, граничившей для писателя с истиной в последней инстанции, естественно так, как понимал её он, – прослеживается во всём его творчестве, для тех, кто с ним знаком, не является открытием. Вспомните его некоторых героев тетралогии о семье Пряслиных или мрачных старух из повестей «Пелагея» и «Алька». Разве не написаны они в чересчур тёмных тонах, особенно великовозрастные деревенские героини двух названных повестей? Не переборщил ли писатель, показывая их пьянчужками, только и живущими заботой об удовлетворении своей утробной зависимости? Или настолько уж пьянство косило ряды его земляков-северян в 50 – 70-е годы ушедшего в прошлое столетия? Однако же Абрамов писал именно так, высвечивая имевшие место проблемы, но не оставляя порой места всему тому доброму и созидательному, что было в повседневной жизни той поры. Потому-то, при всей глубине и пронзительности, не говоря уже о художественности и прекрасном, обогащённым местными говорами языке его прозы, нельзя не замечать и её мрачности, видимой на фоне какой-то всепоглощающей безысходности, которой нет ни края, ни конца. Хотя-то, при этом как-то вскользь прозаик постоянно и напоминает о том, что всё же растёт народное благосостояние, селяне живут сыто, материальные трудности уходят на второй план, обзаводятся они вещами, техникой.

Эта непростая коллизия, особенно если задумываться о ней и в ту же минуту представить сегодняшнее, во всех отношениях катастрофическое положение исконной русской деревни, обречённой на жалкое существование и приговорённой власть имущими к постепенному отмиранию, наверное, в чём-то объясняется тем, что Абрамов считал своей задачей художника и патриота видеть и показывать читателю не столько народные достижения, а сколько слабые стороны, бывшие по его мироощущению не менее определяющими в исторической судьбе России. Наделив лучших героев написанных им книг высокими нравственными качествами, он в то же время снабдил других такими характеристиками, от которых веяло холодом. В этом понимании жизни, народных путей-перепутий писатель был непримирим. Чужда ему была и показушная псевдонародность, затасканная некоторыми авторами донельзя.

«Я не стою коленопреклонённо перед народом, перед так называемым простым человеком, – веско замечал Фёдор Александрович. – Нет, и народ, как сама жизнь, противоречив. И в народе есть великое и малое, возвышенное и низменное, доброе и злое. Более того, злое иногда поднимается над добрым и даже подминает его. Примеры? Да их не мало как в мировой истории, так и нашей отечественной, национальной».

По мнению писателя, – «кадение народу, беспрерывное славословие в его адрес – важнейшее зло». Эта убеждённость, непростая не только для понимая, но и для претворения в жизнь, была стержнем его прозы и публицистических выступлений, вызывавших не единожды ожесточённые споры.

Категоричность суждений была присуща и Абрамову-критику. А работать в литературе он начинал именно в этом качестве. Не был равнодушным он к этому литературному поприщу и тогда, когда стал признанным прозаиком. Правда, в одном из поздних интервью об этой деятельности он отозвался так, что дескать «критика – это не самый сильный жанр нашей литературы». Тут же Абрамов высказал и свои претензии к ней. В них прослеживается не только пульсирующая мысль писателя, но и его укоренившийся, не покидавший Абрамова максимализм:

«…что меня не устраивает в критике? Ну, во-первых, некая мелкотравчатость, что ли, отсутствие зубастости: уж слишком много елея в нашей критике. Некоторые критики даже забыли само слово «критика». Критика вылилась у нас под пером некоторых критиков в некий дифирамбический, похвальный жанр. Это, конечно, не очень хорошо. Но самая главная моя претензия к критике: мало проблемных статей. Рецензий пишут очень много. «Критическая армия» у нас большая. А вот проблемных статей, как это умели делать наши старики – взять хотя бы революционных демократов, – этого мало. Ведь какая главная задача критики? Увидеть в самом литературном произведении те процессы, которые происходят в жизни, – как они здесь преломлены, как отражены».

Так же принципиально, по крайней мере так, как осознавал, понимал, он и выступал с критическими статьями. Пожалуй, самой известной его работой в этом направлении была статья «Люди колхозной деревни в послевоенной прозе», опубликованная в № 4 журнала «Новый мир» за 1954 год. В ней Абрамов подверг гневной критике целый ряд имён, находившихся в числе, если и не корифеев, то явно признанных советских авторов. Галину Николаеву и её известнейший, вполне удачный, имевший большое значение для первых послевоенных лет роман «Жатва» он критиковал за то, что «автор игнорирует реальную жизнь, изображённую им же самим». Но более всего в статье тогда досталось Семёну Бабаевскому за его романы «Кавалер Золотой Звезды» и «Свет над землёй», Елизару Мальцеву за роман «От всего сердца», практически забытому ныне Юрию Лаптеву, написавшему повесть «Заря», а вместе с ними и Григорию Медынскому за роман «Марья». Этих писателей, удостоенных за эти произведения Сталинских премий, Абрамов бил наотмашь. Он не прощал им приукрашивания колхозной действительности и воспринимал их сочинения как примеры проявления отхода от принципов социалистического реализма. «Прекраснодушные вымыслы» и «условно-романтические выдумки», бытовавшие тогда в «деревенской» прозе, писатель окрестит «пасторальным романтизмом». В том числе и с его подачи будут вешать на этих, вообще-то далеко небездарных, небесталанных писателей, закрепившееся на долгие годы определение – «лакировочник». О том же, в полной ли мере оно к ним применимо, говорить в рамках настоящего очерка нет никакого смысла, так как вопрос этот и с позиций нынешнего времени однозначной трактовки не имеет. Посему лишь замечу, что произведения, критиковавшиеся Абрамовым, очень многими тогдашними читателями были приняты восторженно, – людям не хватало тепла, материальных благ, они пережили ужасы войны и им необходимо было увидеть и осознать что-то хорошее, пускай и несколько преувеличенное. И к хорошему, без сомнения, следовало стремиться, ставя перед собой конкретные задачи, может не всегда и выполнимые. Впрочем, невыполнимых задач для советского человека, как известно, не существовало… Не вдаваясь же в подробности нашумевшей абрамовской статьи подчеркнём, что субъективное мнение каждого отдельно взятого гражданина, будь то простой труженик-читатель из сельской российской глубинки или ленинградский критик Абрамов, – в этом случае и преобладало.

Но и сам Абрамов, справедливости ради, не ушёл в своей прозе от условно-романтических преувеличений и приукрашиваний. Писатель-документалист и литературовед Юрий Оклянский обращал внимание на то, что в первом романе «Братья и сёстры» абрамовской тетралогии о семье Пряслиных писатель показал эпизоды, подпадающие под им же освистанную, то бишь и неприемлемую романтизацию. Так, ставится под сомнение правдивость эпизода о сдаче в приподнятом настроении личного скота в Фонд обороны (в романе описаны события весны – лета 1942 года), не совсем правдоподобна и «горячка» при пахоте, которую соревнуясь обеспечивали женщины и старики, да и как обеспечиваются эти высокие показатели, если «с кормом беда, лошади через каждую сажень останавливаются». Отмечал исследователь творчества писателя и условно-романтический характер некоторых персонажей. Более того, он писал о том, что «чертами романтической экзальтации и ложной патетики» Абрамов в некоторых сценах наделил и главного героя будущей тетралогии – четырнадцатилетнего Михаила Пряслина.

Можно соглашаться и не соглашаться с критиками, литературоведами, писателями и исследователями, всеми теми, кто писал, как о самом Абрамове, так и о его творчестве – основания для сего не просто присутствуют, а, порою, просто вынуждают ввязываться в заданную тем или иным эпизодом полемику. В самом деле – всё далеко непросто. Да и не могло, наверное, быть иначе. И при всём при том, Абрамов до сих пор всеобъемлюще не изучен, возможно, до конца и не понят.

В наше же время официальные институты пытаются представить его чуть ли не либералом, борцом с пережитками сталинского времени и с так называемым застоем. Такая трактовка писательского мировоззрения не нова. Её раскрутку стали осуществлять в годы приснопамятной перестройки. Собственно, это и несложно было делать. Вопросы-то для раскрутки дискуссии в нужном русле подкидывали сами произведения писателя. Возьмём, к примеру, некоторые из них: не показывал ли Абрамов горькую действительность села военного лихолетья и первых послевоенных лет, не он ли вывел в третьем романе известной тетралогии «Пути-перепутья» образ секретаря райкома партии Подрезова, убеждённого сталиниста, готового на крутые и жёсткие меры во имя партии, с целью реализации её установок, но при этом бессребреника? А не Абрамов ли рассказывал о бесхозяйственности, негативных явлениях в руководстве на селе, равнодушии и беспринципности, пьянстве и других негативных явлениях 50 – 70-х годов прошлого столетия? А не он ли давал нам примеры, повествующие о вымирании деревни? Да, он, Абрамов.

Но какой смысл вкладывал член ВКП(б) – КПСС с 1945 года, по признанию его вдовы Людмилы Крутиковой-Абрамовой, выросший на «идеалах Октябрьской революции» и для которого не было «более святых и высоких понятий, чем романтика революции, равенство, братство, справедливость» писатель Абрамов во всё им написанное? Каковым был подтекст? Какие делались выводы? Или может быть он был противником Советской власти? Но не её ли он защищал в годы Великой Отечественной войны, служа в органах контрразведки? Не он ли был награждён высшей наградой страны – орденом Ленина и удостоен в 1975 году Государственной премии СССР за трилогию «Пряслины» (тогда ещё не был написан завершающий роман данного тематического цикла «Дом», позволивший трилогию преобразовать в тетралогию)? А не Абрамов ли выступал на партийных собраниях, на съездах писателей и с других высоких трибун и призывал к объединению всех сил для наведения элементарного порядка в собственном доме, а если шире, то и в родном социалистическом Отечестве? Ответы, как говорится, лежат на поверхности. И различных инсинуаций на потребу дня по ним быть не должно.

Абрамов, далёкий от праздного, пустого и шаблонного пустозвонства, действительно был бойцом, и пыл свой, голос свой, слово, чрезвычайно талантливо высказывавшееся, а местами уж очень нелицеприятное, направлял по назначению не ради сиюминутной славы и материальной выгоды. Цель его была вполне определённой – искоренить негативные явления, имевшие место в быту и повседневной практике управления сельскими территориями, обратить взор к проблемам деревни, помочь людям изжить в себе равнодушие, привлечь их к активному труду на собственной земле.

Всё ли получилось у Абрамова? Реализовал ли он все свои гражданские и творческие планы, задумки, начинания? Нет, слишком рано смерть встала на его пути. Он ушёл из этой жизни, за чистоту и праведность которой так истово боролся тогда, когда ещё никто и представить даже не мог всего того жуткого и немыслимого, отвратительного, подлого и бездушного, что через каких-то семь-восемь лет произойдёт с нашей огромной страной и её народом. Пристальному взору писателя лицезреть нутро капитализма, когда на первые роли выдвинулись призираемые им ловкачи и приспособленцы, жулики и проходимцы, не пришлось. А коли выпало бы и на его долю это испытание, он, по всей видимости, долго не раздумывая встал бы рядом с теми, кто, как и Юрий Бондарев, Иван Васильев, Валентин Распутин, Василий Белов, Александр Проханов, Владимир Бушин и другие мастера слова, возвысили в те страшные 90-е и последующие годы свои голоса во имя правды, справедливости, настоящего и будущего России.

Вся жизнь Фёдора Абрамова была озарена непрерывным поиском духовной красоты, праведности, человеколюбия, рачительности. Тех скреп, без которых он не мыслил русского человека. Наблюдаем ли мы их у наших сограждан и сейчас? Определённо ответить трудно, но то, что многие россияне с началом СВО круто изменились, и изменились в лучшую сторону, факт неоспоримый. Так давайте же, дабы укреплялся в нашем обществе подлинный патриотизм, дабы были мы не Иванами, родства не помнящими, а настоящими русскими богатырями, всегда готовыми защищать Отчизну, ударно трудиться и приумножать её мощь и славу, – почаще за помощью обращаться к Фёдору Абрамову. Давайте вместе с ним вглядываться в бескрайнюю русскую душу и смело размышлять над тем – как живём мы на благословенной российской земле, во имя чего, ради каких благих целей и что оставим мы после себя будущим поколениям? Абрамовская философская мысль в мировоззренческих исканиях, без сомнения, может всем нам здорово помочь.