Уайльд и Гаршин – трагедия парниковой души
Рубрика в газете: Литературный баттл, № 2020 / 38, 14.10.2020, автор: Максим АРТЕМЬЕВ
Два писателя, родившихся один за другим, Оскар Уайльд (1854), Всеволод Гаршин (1855), и ярко выражавшие дух своего времени, оказались весьма схожими и по содержанию своего творчества, и по жизненному пути. Думаю, что можно назвать и Гаршина «русским Уайльдом», и Уайльда «английским Гаршиным» (хотя его и записывают усердно в ирландские авторы – разница, значимая на островах, но несущественная во внешнем мире).
Оба писатели выросли в привилегированных семьях, относящихся к аристократии. У Гаршина имелось потомственное дворянство, у Уайльда отец выслужил благородное звание. У обоих были семейные проблемы – у русского писателя развод родителей, у англо-ирландского – разорение отца и его внебрачные дети. Гаршин написал мало, с юности страдая душевным расстройством, и он ушёл из жизни тридцати трёх лет, покончив с собой. Гомосексуализм Уайльда в то время рассматривался рядом врачей как психическое заболевание, и в известной мере он, потакая «пороку», сам себя загнал в такие условия, что был заключён в тюрьму, лишился семьи, и по выходу из неволи прожил последние несколько лет в изгнании и нищете, постепенно спиваясь.
Русский читатель обычно знакомится с Гаршиным ещё в детстве – в школе проходят «Лягушку-путешественницу», для внеклассного чтения задают другие сказки. Англоязычные дети также хорошо знают Уайльда – например, его сказочные истории «Счастливый принц», «Великан-эгоист». Оба писателя работали в традиции Г.Х.Андерсена и сочиняли поучительные, морализаторские повествования. От занудства их спасал в известной степени занимательный сюжет и живой язык. Следует отметить, что Гаршин проявлял интерес к современной ему английской литературной сказке, и перевёл две сказки писательницы Уида.
Как прозаики и Гаршин, и Уайльд занимают сравнительно скромное место в родных им литературах. Сразу надо отметить, что устойчивый в России миф об Уайльде как «великом английском писателе» не имеет под собой оснований. На его родине никому в голову не придёт ставить его в один ряд с Диккенсом или Киплингом, как у нас Чехова и Гаршина, что не мешает считать последнего талантливым писателем, так же как и Уайльда. То его замалчивание, с которым в 1916 году столкнулся в Лондоне Корней Чуковский, связано было не только с позорным процессом, но и с тем, что произведения Уайльда классикой не считались и не считаются до сих пор. Интерес к его фигуре связан в основном с нелитературными обстоятельствами. И Гаршин ещё при жизни стал предметом восторженного культа, аплодисменты перед началом его публичных чтений могли длиться по двадцать минут, принимая характер массовой истерии – вне зависимости от эстетической ценности написанных им всего лишь нескольких рассказов.
Та эпоха – 70–80-е годы, на которую пришлось в основном их творчество, являлась временем позднего викторианства в Англии, «эпохой малых дел» в России. Это был переход от классической культуры XIX века к новой, уже XX века. Он выглядел как сложное переплетение вырождающегося романтизма, сентиментальной массовой литературы, беспощадного реализма и нарождающегося модернизма. Гаршин и Уайльд выбрали себе стезю рафинированной прозы, равноудалённой как от натурализма Золя, Харди или Златовратского, так и от развлекательных выдумок Жюль Верна и Крестовского. Уайльд заявил о себе ещё и популярными светскими комедиями, и пафосными стихами.
Это же было временем последней вспышки религиозной психопатии, в Россию приехал проповедовать английский барон Редсток, и имел успех в великосветских салонах. Так что навязчивое морализаторство, увлечённость этическими вопросами не случайны в произведениях рассматриваемых писателей. Их творчество – это реакция кающихся аристократов. Социальная тематика – бедность, неустроенность малых сих, фальшь светского общества и его морали – была для них важна. Тут нельзя не привести о Гаршине – «…отправился в Тулу и пешком пошёл в Ясную Поляну к Льву Толстому, с которым провёл целую ночь в восторженных мечтаниях о том, как устроить счастие всего человечества. Но затем душевное его расстройство приняло такие формы, что родным пришлось поместить его в Харьковскую психиатрическую клинику».
Гаршин прямолинейно высказывался о «проклятых вопросах»*, тогда как Уайльд – преуспевающий журналист и драматург, редактор модного журнала, несколько затушёвывал подобные темы, ориентируясь на успех у массового зрителя и читателя. Это стало следствием и политических различий в двух странах. В России студенты ходили в народ, народовольцы охотились за царём, деревня остро переживала послереформенное переустройство. В устоявшейся буржуазной Англии классовые противоречия были не столь остры и вопиющи, страна не думала о революции и бунтах.
Над книгами обоих писателей витает душок эстетизма, столь присущий 80-м годам XIX века, что весьма закономерно, в Англии это время Рёскина и Патера, в России – салонной прозы Случевского и Апухтина. Но если у Гаршина эстетизм выражался в некоем недоумении перед жестокостью жизни, в подборе сюжетов, в позиции автора – наблюдателя событий «сверху», некой нарочитой книжности, то у Уайльда эстетизм был внутренней сутью, изливавшейся в скандальных высказываниях и одеждах.
С эстетизмом был тесно связан и тогдашний расцвет русского мужеложества (как не вспомнить гашековского повара Юрайду с его бессмертным афоризмом), процветавшего в высших кругах Санкт-Петербурга и Москвы, достаточно вспомнить князя Мещерского, Чайковского и того же Апухтина. Он прекрасно ложился на нравы закрытых учебных заведений с их экзальтацией чувств воспитанников (как писал Куприн: «…первоначальные соблазны уродливой однополой любви, которой в то время предавались по распущенности и из-за снобизма юноши и девушки всех благородных учебных заведений»), на модную борьбу с женской проституцией, на стремление отвлечь мальчиков от публичных домов, и представление о сексе между мужчиной и женщиной как о чём-то грязном и низменном – см. вышеупомянутую «Крейцерову сонату». В обличии однополой любви приходил и декаданс, томные позы Уайльда на знаменитых фотографиях, его безупречно-вызывающие наряды безошибочно свидетельствовали об этом. Первоначальное декадентство больше проявлялось не в форме, а в содержании. Старомодный в этом смысле Гаршин избежал соблазнов педерастии, более того, даже женился, хотя детей не имел – тоже что-то хрупкое и нежизненное в этом проявилось.
Нервные, нежно-израненные, парниковые души обоих писателей привели к катастрофам. Но вечным памятником их несложившимся жизням будут написанные ими несколько манерные, в чём-то наивные, книги, так искренне проповедовавшие борьбу с пороком и мировым злом.
* – привожу отрывок из воспоминаний А.И. Фенина: «Из современных нам молодых писателей (эпохи начала 70–80 гг.) одним из самых талантливых был несомненно Гаршин. Я помню, что мы его очень читали. Гаршин привлекал не только своей постоянной жалостью к людям, но и почти полным отсутствием народнической тенденции, приближением его творчества при талантливой зарисовке быта, к трактовке в какой-то мере «вечных вопросов», особенно волнующих молодого читателя. События только что минувшей войны с её мучительными вопросами, всегда вызываемыми нарочитым убийством, были рассказаны просто, с подкупающей искренностью… Вопросы общественной морали, как, например, больной вопрос проституции, этот, по тогдашнему выражению, «клапан общественных страстей», был остро затронут Гаршиным в одном из его рассказов… Творчество Гаршина было уже большим шагом в сторону от народнической литературы 70-хъ годов, оно с ним в сущности порывало, вступая на новый путь отрыва от политики и особенно от революции. В этом смысле Гаршин был какой то переходной ступенью между настроениями отошедшей эпохи и будущими, наиболее ярко выраженными в литературе Чеховым… Народническая тенденциозная жалостливость 70-х годов, очень яркая, скажем, у таких писателей, как Н. Златовратский и Глеб Успенский, была заменена у Гаршина индивидуальным гуманно-любовным отношением к людям, доходящим часто до болезненной остроты… Все эти черты гаршинского творчества делали его во многом выразителем и наших настроений, очень роднили его с нами, когда, благодаря катастрофичности событий, общественная настроенность резко эволюционировала за очень короткий срок».
Это у Гаршина эстетизм? Автор, повоевал бы ты с Турцией, тогда бы и сочинял. Эстетизм – это то, что ты тут выдал. И дурного толка.
Не знаю почему, но вспомнилась сцена из довлатовского “Заповедника”:” За что вы любите Пушкина? – Любить публично это скотство! – Пушкин- наша гордость…”. Так и здесь: за что вы любите Гаршина и Уайльда?
Не убедительно. К тому же меньше нужно акцентировать внимание на непристойных моментах. Произведения автора стоит рассматривать отдельно от его биографии.
“Гаршин избежал соблазнов педерастии…”
А в чем ее соблазнительность?
Подробнее, пжалста, Макcим Артемьев!
Не просто избежал, аж в пролет лестницы сиганул, от соблазнов подальше. Автор, напиши еще что-нибудь, потолще, пожирнее. На бис.