Учитесь, братья!
Мастер-класс для всех пишущих от классика советской литературы
№ 2022 / 4, 04.02.2022, автор: Светлана ЛЕОНТЬЕВА (г. Нижний Новгород)
И что-то неистребимое, и что-то покорное, и что-то удивительно непереносимое сердцем в книге В. П. Катаева «Уже написан Вертер». О, неужели уже написан? Как же так? Вместе со своими страданиями. Но начну с цитаты из повести Валентина Петровича:
«Его втолкнули в подвал лицом к кирпичной стене, посыпалась красная пыль, и он перестал существовать, хотя сновидение продолжало нести спящего в обратную сторону непознаваемого пространства вселенной, населенного сотнями миллионов человеческих тел, насильственно лишенных жизни за одно лишь последнее столетие в результате войн, революций, политических убийств и казней, контрреволюций, диктатур, освенцимов, хиросим, нагасак, фосфорических человеческих тел, смешавшихся с водоворотами галактик, и если бы не внезапная боль, как раскаленная игла пронзившая коленный сустав, то оно бы занесло и меня в эти траурные звездные вихри. Но боль вернула мне жизнь, и я, как бы всплыв из самых потаенных глубин сна на поверхность сознания, увидел нормальное, солнечное переделкинское утро, вертикально проникающее в комнату сквозь синие полосы занавесок. Изголовье кровати было придвинуто к самому подоконнику. Я протянул руку, отвел занавеску и увидел жаркое солнце и хвою. Рейсовый самолет с грохотом проехал как бы по самой крыше. Я встал и, все еще ощущая боль в коленном суставе, открыл окно. «Открыть окно, что жилы отворить». Или, еще лучше, того же автора: «Наверно, вы не дрогнете, сметая человека. Что ж, мученики догмата, вы тоже — жертвы века».
Переделкино, 1979 г.
Эта книга о страданиях, о, простите меня, о Сталинских застенках, о том мучительном пространстве, в которое угодило русское человечество. И это невероятно космическое по духу и осязанию Шаламовское пребывание в «Колымских рассказах», и это дивная «Территория» Олега Куваева, но в таком избытке и мучительстве, где В. П. Катаев пребывает духовно. А, казалось бы, отчего вдруг? Валентин Петрович Катаев и его награды: два Георгиевских креста, орден Святой Анны 4-й степени, Герой Социалистического Труда (27.09.1974), три ордена Ленина (31.01.1939; 28.01.1967; 27.09.1974), орден Октябрьской Революции (27.01.1972), два ордена Трудового Красного Знамени (26.01.1957; 16.11.1984), орден Дружбы народов (27.01.1977), Сталинская премия второй степени (1946) — за повесть «Сын полка» (1945).
Дата рождения Валентина Петровича – 28 января. 125 лет тому назад.
Одесситы называют его своим, одесским писателем. Ибо он родился в славной Одессе на Базарной улице, дом номер 4. Здесь же в 1904 году появился на свет его родной брат Евгений, ставший также писателем под фамилией Евгений Петров – соавтор Ильи Ильфа. Отец обоих сыновей Петр Васильевич Катаев родился в семье вятского священника, учился в духовной семинарии, окончил с серебряной медалью историко-филологический факультет Новороссийского университета и многие годы преподавал в юнкерском училище и училище Файга Одессы. Мать Евгения Ивановна Бачей – дочь генерала Ивана Елисеевича Бачея, из полтавской мелкопоместной дворянской семьи. Она была пианисткой, музыкантом, но умерла после родов Евгения в 36 лет. Дети росли без матери. В. Катаев так описывает в одном из своих рассказов Одессу, порт, детство:
«Впереди виднелась белая коса Сухого лимана. Затем показались шиферные крыши немецкой колонии Люстдорф и высокая кирка с флюгером на шпиле. А уж дальше пошли дачи, сады, огороды, купальни, башни, маяки, Большой Фонтан, Средний Фонтан, Малый Фонтан, высокие обрывистые берега, поросшие сиренью. В воде под берегом – скалы, а на них рыболовы с бамбуковыми удочками. А вот и «Аркадия», ресторан на сваях, раковина для оркестра, разноцветные зонтики».
Катаев…
Мы все его знаем со школы по повести «Сын полка». Но честно скажу, что мало известны и мало изучены – иные его произведения, словно брошенные на произвол судьбы дети. А ведь он остался здесь в стране строящегося социализма. И по уровню таланта так высок, что дух захватывает. Вот у него бы поучиться всем, кто берётся описывать ГУЛАГи, ВЯТЛАГи и прочие вещи исторического содержания.
Учитесь, братья!
«…Перед мальчиком полукругом раскинулась как настоящая черствая иудейская земля: рыжие холмы на рыжем горизонте – неподвижный, бездыханный мир, написанный на полотне, населенный неподвижными, но тем не менее как бы живыми трехмерными фигурами евангельских и библейских персонажей в розовых и кубовых хитонах, на ослах и верблюдах и пешком, и надо всем этим царила гора Голгофа с тремя крестами, высоко воздвигнутыми на фоне грозового неба с неподвижными зигзагами молний. Распятый богочеловек и два разбойника, распятые вместе с ним – один одесную, а другой ошуюю, – как бы висели с раскинутыми руками над небольшой живописной группой римских воинов в медных шлемах, украшенных красными щетками. Из пронзенного бока Христа неподвижно бежал ручеек крови. Голова в терновом венке склонилась на костлявое плечо. Римский воин в панцире протягивал на камышовой трости к запекшимся устам Спасителя губку, смоченную желчью и уксусом. Живот распятого был втянут под выступавшими ребрами грудной клетки, и чресла стыдливо прикрыты повязкой. Надвигающаяся пылевая буря деформировала неподвижно раздувающиеся одежды евангельских персонажей, и мальчику уже трудно было дышать полотняным воздухом панорамы…»
История, госпожа литература, удивительное наше, космическое!
Итак, Катаев!
Повторяю – стиль изложения, язык, построение фраз, этакое роение образов, штрихов, когда Петя Бачей на «Тургеневе» от Одессы до Аккермана и вот показались: при попутном ветре Сухой Лиман, крыши, строения, вздохнуло море полногрудно всеми ветрами, дорога обратно – всегда короче, но из Каролино Бугаза на электричке и вот через полчаса Одесса. Как иной мир.
Иной, Катаевский, неповторимый, совершенно уникальный! Читается так, как словно вдыхаешь! Словно поёшь тягучую длинную, увлекательную, как путешествие песнь:
«Теперь, как и тогда, она была старше его. Не девушка, не барышня, а молодая женщина, опытная и страстная, которая силой взяла его, не отпуская от себя ни на шаг и не давая ему вздохнуть, и он слышал запах ее тельняшки и рук – сильных, как у прачки. Она повелевала им, как будто была не женщиной, а мужчиной. Женщиной был он. Их сожитие доставляло ему мучительное наслаждение, вытягивая из него все жилы, издававшие при вытягивании виолончельные звуки хроматической гаммы, переходящей во что-то церковное, панихидное, «творящее песнь». Они сопровождали таинство их бракосочетания в какой-то незнакомой пасмурной церкви. Она была одновременно и его жена и его мать, которую он совсем забыл, а теперь вдруг вспомнил, и она печально стояла возле него с лицом, не различимым под траурной вуалью. А он, оставаясь ее сыном, в то же время был как бы своим собственным отцом, мужем матери, – в бежевом галстуке и во фраке с серебряным знаком присяжного поверенного на шелковом лацкане, и перед ними стоял вышедший из царских врат священник в траурной ризе, и ко всему этому примешивалось ощущение коварства, погубившего их всех…»
Практически, каждый день Катаев бывал в юнкерском училище. Преподавателем русского языка и географии был отец Валентина и Евгения Катаевых Пётр Васильевич, а квартирмейстером был родной дедушка будущих писателей Иван Елисеевич Бачей, который занимался хозяйственным обеспечением жизнедеятельности одесского юнкерского училища.
«Мы проникали в юнкерское училище с парадного хода с тяжелой дверью и поднимались по мраморной лестнице в два марша мимо белого гипсового бюста царствующего императора Николая II, поставленного на мраморную полочку, приделанную к белой стене. На гипсовую голову императора с косым пробором постепенно оседала пыль, так что его макушка была несколько темнее бородки и щек под неподвижно-лучистыми августейшими глазами, что придавало облику императора странное выражение запущенности, обреченности. Мы с Амалией проходили мимо него по красной ковровой дорожке лестницы с почтением и некоторым страхом, видя в Николае II нечто вроде земного божества. На верху лестницы были еще одни двери, стеклянные, а за ними сидел на табуретке дневальный юнкер в белой, будничной косоворотке, с голубыми, будничными погонами. Он докладывал о нашем появлении дежурному офицеру, и нас впускали в приемную, где Амалию оставляли сидеть и дожидаться, а для меня как для маленького мальчика, сына преподавателя, делали исключение и разрешали пройти в очень широкий коридор, где дежурный трубач уже трубил отбой. Начиналась большая перемена, и, окруженный юнкерами, из класса выходил оживленный папа с указкой в руке и свернутой географической картой под мышкой. Я приближался к нему, протягивал завтрак в салфетке, а он, в новом сюртучке, разительно отличаясь от всего военного своим мирным, штатским видом, принимал из моих рук приготовленный мамой завтрак, затем поднимал меня и целовал, щекоча мое лицо своими усами и бородой. Юнкера со штыками в кожаных ножнах, привешенных сзади к поясу с ярко начищенной орленой бляхой, щекотали меня, делали мне козу и бодали своими крепкими щетинистыми головами, а я отбивался от них и хохотал так громко и заразительно в этом огромном угрюмом военном коридоре – зале, что даже полковник в парадной форме с эполетами и орденом на тугой шее, инспектор классов, проходя строевым шагом мимо вдруг окаменевших юнкеров и поводя своими длинными стреловидными усами, снисходительно улыбнулся сквозь золотое пенсне, ущипнувшее его толстую переносицу. Он как бы хотя и не одобрял, но и не запрещал игру своих юнкеров с ребенком, принесшим сюда домашние котлеты своему штатскому папе».
На самом деле мы мало изучали творчество В. Катаева, а оно полнозвучно, ястребино, оно огромным морем через всю душу. Погружение происходит стремительно с первых же строк: главный герой неожиданно оказывается в неком междомирье, едет на скором поезде, выходит и понимает, что забыл адрес, куда надо было ехать. И всё его потрясение вбирает единственный сон длиной в жизнь, как и «Территория» Олега Куваева, это буквально пропасть в сны, в грёзы. Этот писательский приём спасительный для Катаева, ибо тема страшных чекистов в кожаных куртках не была столь популярна, как она оказалась сверхпопулярной в девяностые годы. Напомню, что Катаев служил в артиллерии, был дважды ранен, был тяжко отравлен фосгеном… говорят, что голос после отравления стал глухим, натяжным. Писатель награжден двумя Георгиевскими крестами и орденом святой Анны IV степени, произведен в подпоручики и пожалован титулом личного дворянства. Во время Гражданской войны был мобилизован в Красную армию и участвовал в боях против войск Деникина. Неожиданно, в 1920 году писателя арестовали, ему вменили участие в подготовке взрыва Воронцовского маяка. Несколько месяцев он находился в тюрьме в ожидании приговора. Трёх литераторов (в том числе Э. Багрицкого, Станиславского) спас Яков Бельский.
Далее Катаев перестал писать стихи и сатирические рассказы, он усовершенствовал свой дар в романе «Время вперёд!», в повести – «Я сын трудового народа», «Белеет парус одинокий», «Волны Чёрного моря»; «Хуторок в степи»; «Зимний ветер», «За власть Советов». Позднее он написал роман «Катакомбы». В 1937 году был снят фильм, сценарий к которому написал сам Катаев, одесситы говорят, что он принимал участие в съемках фильма, о, эти улочки песенной Одессы! В годы Великой Отечественной войны Катаев был военным корреспондентом, написал большое число очерков, рассказов. В самом конце войны, в канун Победы, он пишет одну из своих самых известных и изучаемых повестей — «Сын полка».
А после «Алмазный мой венец», «Разбитая жизнь или Рог Оберона», «Кладбище в Скулянах» (1974). Эти книги можно отнести к жанру мемуаров. В «Алмазном венце» Катаев широко осветил своё мнение о Бабеле, Булгакове, Мандельштаме, Есенине, Маяковском, Пастернаке!
Одесса помнит переулком имени Валентина Катаева, памятной доской, памятником Пети и Гаврика на Преображенской и мадам Стороженко с бычками на Привозе, а ещё помнит аллеей одесских звезд.
2022 год – это год 125-летия писателя. Писателя – объединяющего, человека мудрого, каким и должен быть настоящий писатель, обладающий своим собственным колоритом, темой, языком, писателя поистине большого как факт и его величину доказывать не надо, достаточно лишь прочесть:
«Синие тени вечного покоя лежали на ее лице с остекленевшими глазами и на ее босых мраморных ногах, покрытых степной пылью. Туфли валялись на полу врозь каблуками. Видно, они причиняли ей адскую боль, и она их сбросила. Он смотрел на мертвую мать, не зная и не понимая, что теперь нужно делать. Он окаменел. Но вдруг потребность деятельности охватила его. Скорее за доктором. Может быть, еще можно вернуть ее к жизни. Ведь возвращают же к жизни утопленников. Через пустырь, заросший бурьяном, через колючую проволоку незастроенного участка он выбрался на дорогу, куда выходила дача их соседа-доктора, военного врача, который служил в добровольческой армии, застрял в городе и теперь отсиживался на даче в погребе, ожидая каждую ночь ареста…»
Вообще, писателем рождаются. Можно им родиться в раннем возрасте, можно в позднем. Но к этому надо придти через некую работу внутри себя, интеллект и начитанность:
«Сперва явилось имя. Оно явилось как бы из ничего. Серафим. И тут же имя слилось с человеком. Человек обрел форму: Серафим Лось. Да, именно он. Он несомненно когда-то бывал у них на даче. Даже читал что-то свое, революционно-декадентское…»
Но если честно, писатели – люди не от мира сего. Не в том смысле, что белые вороны, а в том, что «музы кричат в нём изначально». Писатель может служить, воевать, работать. Имеет право заблуждаться. Но не имеет права терять талант – «ты его, как младенца мне дай, Господи»! Да, Катаев воевал против петлюровцев, воевал против самостийников (они были уже тогда). В должности штабс-капитана. Сказывают, что Катаев был в каком-то смысле циником. И повесть «Уже написан Вертер» о ЧК в Одессе (описаны мучения и прямо скажу жестокость звериная…) в 1979 году была в журнале «Новый мир» представлена широкой публике (тираж в ту пору составлял 2 660 000 экземпляров. В журнале публиковались (из больших и великих) Маяковский, Есенин, Мандельштам, Пастернак, Шолохов, Солженицын, Бродский.
«Его все еще слабый после сыпного тифа ум не мог понять странности: он расстрелян и вместе с тем он стоит в столовой и разговаривает со своей женой. Может быть, он действительно уже мертв и все, что теперь происходит, есть всего лишь посмертное отражение прошлой жизни…»
Катаев – это наша история, переданная глазами писателя.
«Когда я буду умирать,
О жизни сожалеть не буду.
Я просто лягу на кровать
И всем прощу. И все забуду».
Катаев – это уникальные по своему стилю тексты.
Наполненные, даже в самых мрачных эпизодах – светом. Звучанием. И музыкой. Музыкой родины и любви. Что для Катаева одно и тоже.
Валентин Петрович Катаев входит в число моих самых любимых писателей. Когда я открываю его книги “Трава забвенья”, “Алмазный мой венец”, “Волшебный рог Оберона” и другие, я попадаю в плен музыкальности его языка и стиля. Эти “периоды”, фразы на пол-страницы а то и больше завораживают. Так завораживают меня страницы книг Гоголя, Бунина, Лескова, Чехова… В книжном шкафу у меня на полке стоит солидный фолиант: книга бывшего сотрудника “ЛР” Сергея Шаргунова “КАТАЕВ. Погоня за вечной весной”.(М., “Молодая гвардия”, 2017 г.) О Катаеве есть много воспоминаний современников. А его журнал “Юность” с миллионными тиражами! Публикация талантливого молодого автора (а “неталантливых” Катаев не печатал!) гарантировала этому автору определённую известность, часто ГРОМКУЮ ИЗВЕСТНОСТЬ. В 60-е в “Юности” был опубликован некто (тогда “некто”!) Николай Рубцов. Я, школьник, обратил внимание на его стихи. Сначала меня развеселили строки: “Я забыл, как лошадь запрягают, но хочу её позапрягать. Хоть они неопытных лягают и до смерти могут залягать”. Но вскоре, интуиция мне подсказала, что это очень правдивые и грустные строки, написанные бывшим деревенским пареньком. У Передреева есть стихотворение “Окраина”, оно близко по сути рубцовскому.
Валентин Петрович, спасибо тебе за всё!