Удачливый, преуспевающий писатель, и не сволочь

Так отозвался о Юрии Рытхэу председатель Союза писателей Санкт-Петербурга Валерий Попов

№ 2022 / 45, 24.11.2022, автор: Вячеслав ОГРЫЗКО

– Вы хорошо знали Юрия Рытхэу?

– Я сначала познакомился с его старшим сыном Сергеем. Я приятельствовал с Никитой и Ириной Дубровичами. Это были цепкие ребята. Они собирали антиквариат. Знатоки воспринимали их домашнее собрание как запасник Эрмитажа. Но они никак не могли решить вопрос с жильём. Дубровичи очень долго жили в коммуналке на улице Плеханова. И вдруг в этой коммуналке освободилась одна из комнат. Дубровичи подали документы на закрепление этой комнаты за ними. Кстати, никто не сомневался в том, что эта комната достанется им, ибо у них всё было схвачено в райисполкоме. И вдруг в освободившуюся комнату был вселён Сергей Рытхэу.

– А кем Сергей тогда был?

– Да по сути никем. Его, кажется, несколько раз выгоняли из Мухи. Муха – это художественное училище имени Мухиной. Сергей вроде наловчился делать кольца и разные прикладные вещички. Но за упорным трудом я его никогда не видел. Сам он рассказывал, что хотел бы открыть собственный магазин по продаже антиквариата и ювелирки.

– Это в какие годы?

– Наверное, это было уже в 80-е годы.

– Начало или конец 80-х годов?

– Скорее середина, когда началась перестройка и власть разрешила открывать кооперативы. Планы Сергея тогда полностью разделяла и его муза. По-моему, эта муза вертела Сергеем, как хотела.

– Вы подружились с Сергеем?

– Большой дружбы у нас никогда не было, но отношения мы много лет поддерживали. Одно время Сергей стал приглашать меня на отцовскую дачу в Комарово. Там всё утопало в роскоши: мебель была только антикварная, ковры – ручной работы, посуда – старинная. К слову, ни одна из литфондовских дач в Комарово тогда не имела связи. Телефон был установлен лишь на даче Рытхэу.

А потом Сергей позвал меня на какую-то вечеринку в городскую квартиру отца на Суворовском проспекте. Но это была не квартира, а прямо – дворец. Пять комнат. И каждая – как музей. Раньше в этой квартире жила Вера Панова. Но перед смертью её переселили поближе к Марсову полю, а эти апартаменты передали Рытхэу.

– Вы позавидовали тогда Юрию Рытхэу и его старшему сыну?

– Было немножко. Я редко у кого видел так много роскоши. Хотя был вхож во многие писательские дома.

– Сергей чем-то помог вам?

– Разве что тем, что познакомил со своим отцом. А так… Однажды мы перебрали, и он вдруг заявил мне, что попросит отца выгнать меня из Союза писателей.

– За что?

– Да ни за что. Повторю: просто мы с ним до этого немного перебрали. А в пьяном виде чего не наговоришь…

– А самого Рытхэу вы когда-нибудь читали?

– А вы считаете, что надо было почитать?

– …

– Я не фанат книг Рытхэу. Но мне всегда нравился образ писателя. Рытхэу – это ведь миф. Я долго на всё смотрел со стороны. И Рытхэу, скажу вам, был далеко не худшим литератором. Он блистательно выстроил свою судьбу. Из него вышел удачливый, преуспевающий писатель, и не сволочь. Он ни на кого в своей жизни не настучал. Правда, это не только его заслуга. У Рытхэу был хороший тыл – его жена Галя. Когда Рытхэу разыскивали люди из Ленинградского обкома партии – а разыскивали для того, чтобы Юра кого-то публично заклеймил, – Галя всем отвечала, что мужа вчера споили в издательстве или в писательской организации, и у него нет сил даже опохмелиться, и поэтому вряд ли в течение всей недели он будет в состоянии взять телефонную трубку. Она считала, что пусть лучше мужа будут звать пьяницей, нежели подонком. И Юра был ей очень благодарен за эти маленькие хитрости.

– А кем жена Рытхэу была?

– Я слышал, что в молодости вроде бы была портнихой и работала в очень дорогом ателье в центре Питера, которое в народе звали «смерть мужьям» – за дикие расценки. Но потом она уволилась и занималась только домом. В литературные дела мужа Галя, кажется, не влезала.

– Рытхэу с кем-то из ленинградских писателей дружил?

– Большой дружбы он ни с кем никогда не водил. Но Юра умел поддерживать отношения с влиятельными людьми. Он чуть ли не единственным был в Ленинградской писательской организации, кто мог ладить и с Фёдором Абрамовым, и с Даниилом Граниным.

– А от кого всё-таки Рытхэу больше зависел: от Абрамова или от Гранина?

– В плане издания своих книг, быта, премий он уже с начала 60-х годов ни от кого не зависел. Рытхэу рано понял, что не в его положении к кому-либо ластиться. Он знал, что быть в чьей-либо тени – это верный путь к проигрышу. А Рытхэу всегда хотел только побеждать. Но он не хотел иметь врагов, тем более среди влиятельных людей. А Абрамов и Гранин считались весьма крупными фигурами.

Я не думаю, что Рытхэу был близок Абрамов. Мне кажется, ему был чужд мрачный реализм Абрамова. Не одобрял он и конфликтный характер Абрамова. Он ведь почти всех в Ленинграде сделал врагами. Я помню, как Абрамов приезжал в Комаровский дом творчества. Под его тяжёлым взглядом моментально утихало любое веселье. Хотя выпить он тоже любил.

– Вы хотите сказать, что на почве выпивки Рытхэу и пошёл на сближение с Абрамовым?

– Нет, Абрамов в части выпивки всё же Рытхэу сильно уступал. Их скорее могла сблизить деловая хватка. Абрамов тоже умел, как и Рытхэу, выбивать для себя хоромы и классно обустраивать свой быт. Только вот сближения не было.

– А что было?

– Поддерживание отношений. Но не из-за сильного уважения. А так, на всякий случай.

– И с Граниным также было?

– Гранина Рытхэу, кажется, ценил больше.

– В Ленинграде ведь долго жил ещё один северянин – Юван Шесталов…

– Ну нашли кого вспомнить. Это несравнимые фигуры. Шесталов много лет изображал из себя то божка, то посланца стерхов. Но это было так мелко! Шесталов всегда выглядел смешно. А Рытхэу – это был гусь дальнего полёта. Не чета Шесталову.

– Когда в Ленинграде у писателей произошёл раскол, Рытхэу чью сторону занял?

– Рытхэу не был никаким перестроечником. Его всё устраивало. Он при всех режимах всё имел. И с большинством писателей он обычно держался высокомерно. Его многие считали недоступным классиком. Поэтому лично я не удивился, когда Арро выступил против охранителей и предложил разделиться, а Юра с тонкой змеиной улыбкой сказал, что он – чукча, который не разбирается ни в политике, ни в имущественных вопросах. Естественно, Юра лукавил. Зачем ему была наша писательская организация, если он вращался в других сферах и там всё получал? Но в 91-м году Арро победил. Чтобы закрепить свой успех, он придумал круиз по Балтике. Всё взялись организовать Кавторин и Рецептер. Арро лично отбирал писателей для участия в круизе. И вот в назначенный день мы поднялись на палубу парохода, а Юра уже сидел в вип-зале пароходного ресторана и оттуда приветливо махал нам рукой. Кто его позвал, для нас осталось загадкой. Но даже после этого он совсем порывать с организацией охранителей не стал. Рытхэу и там время от времени отмечался, и к нам заглядывал. С кем-либо ссориться в его планы не входило.

– А когда произошло ваше сближение с Рытхэу?

– Уже в начале «нулевых» годов. Мы вместе оказались на отпевании в Казанском соборе директора Дома книги Галины Степановны Самохваловой. Эта женщина была больше чем директор. Она прекрасно знала все наши достоинства и недостатки и в нужную минуту оказывалась рядом. Скольких писателей она спасла и от пьянства, и от безденежья, и просто от тоски. После отпевания Юра вышел на улицу очень грустным и предложил пойти куда-нибудь выпить. Я, Илья Штемлер и он завернули на окраину Михайловского сада, там был очень уютный ресторанчик, и немножко посидели. Когда графинчик с водкой закончился, Юра сказал: хорошо бы повторить. Я уточнил: что повторить – жизнь? «Нет. Хотя бы заказ». После второго графинчика Юра рассказал, что недавно похоронил жену. Оказалось, что жить один он не может. Жена всё балансировала. А её не стало, и всё рухнуло. Пружина ослабела, и Юра стал быстро сдавать. Но мы ещё успели вместе слетать на Чукотку. В последние два-три года жизни из писателей он общался в основном с одним Штемлером. Штемлер его и хоронил.

– Вы тоскуете по прошлому?

– Да как сказать. Тогда в литературе были короли. А сейчас только капуста. Вот после смерти Ильи Фонякова к нам в Дом писателей пришёл его сын. Точнее он привёз отцовскую библиотеку. Родным книги уже не нужны, выбрасывать на свалку жалко, вот сын и решил всю библиотеку передать в Союз писателей Санкт-Петербурга. А Союзу эти книги тоже, как выяснилось, не нужны.

–А вас самого не задевает, что сейчас читают не ваши рассказы, а в основном книги из серии «ЖЗЛ» (правда, критики все три ваши жзл-овские книги обругали)?

– Ну, к ругани я давно привык. Да что – критики. Меня и многие мои знакомые упрекали. Мол, люди десятилетиями изучают Лихачёва и пока выдали лишь две статьи, а я за год о нём наваял книгу. Хотя моя книга – очень смелая и откровенная.

– И в чём её смелость?

– Лихачёв со времён Горбачёва считался священной коровой. Все боялись его задеть. Хотя сам Лихачёв всю жизнь всех предавал, и предавал очень легко. Он ведь взлетел на научный олимп, не будучи великим учёным. Что им было сделано в науке? Где его открытия? Он всегда занимался прежде всего популяризацией, но не чистой наукой. Я посмотрел, как развивались его отношения с церковью, с интеллигенцией и Горбачёвым. И что обнаружил? Лихачёв всегда всех вовремя предавал. Он и с домашними был непрост. Одну дочь он любил до безумия, но она погибла, а к другой – был холоден, и она уехала жить за границу. Но сам Лихачёв жил остро до самого конца. Он играл до самой смерти.

– Кто ваш новый герой?

– Сергей Киров.

– Я что-то не пойму. Киров был пламенным большевиком, а вы коммунистов вроде бы никогда не жаловали. Что же произошло? У вас поменялись взгляды?

– Некоторые мои знакомые тоже меня спрашивали: не сошёл ли я с ума. Мне говорили: Валера, не позорься на старости лет, ты этим Кировым погубишь своё имя. Но вы же не будете отрицать, что Киров внёс свою лепту в создание Ленинграда.

– Не буду.

– Поэтому я целый год просидел в музее Кирова и вчитывался в жёлтые листки документов. Но писал я не историческое исследование. Я делал вольную книгу. Когда первый вариант был готов, я отправил его в издательство «Молодая гвардия». Тогдашний главный редактор Андрей Петров мне честно сказал, что для «ЖЗЛ» моя рукопись не годится, но он же подал другую идею. Петров сказал: иногда личность автора книги важнее, чем персонаж, и предложил мне всё переписать в этом духе. И я сделал своего Кирова. Мой Киров – не сатрап. Это был золотой мальчик, но которого революция превратила в раба. Кстати, в личной жизни Киров не был гадом. Мерзких поступков он не совершал. Хотя многих дворян из Ленинграда выселил. Но тут умер Петров, а его преемники сообщили, что я о Кирове написал непочтительно и поэтому они издавать мою книгу не будут. А где найти нового издателя? Не знаю.

– После Кирова о ком собираетесь писать?

– Ещё не решил.