УРОКИ ЗАБВЕНИЯ. ЛУНАЧАРСКИЙ
Рубрика в газете: Мгновения, № 2018 / 32, 07.09.2018, автор: Алексей МЕЛЬНИКОВ (Калуга)
О них в нынешние новоимперские времена в городе прочно и с облегчением забыли. Улица имени первого наркома просвещения – Луначарка – впрочем, имеется. А вот облдрама с колоннами от Анатолия Васильевича – своего советского крёстного – по умолчанию отреклась. Хотя прежде именем главного пролетарского эстета охотно бравировала.
Калуга – «колыбель космонавтики». И этим обязана Циолковскому. Об этом знают все. Но Калуга ещё и – колыбель раннего русского марксизма. Благодаря угодившим сюда на рубеже XX века в изгнание (кого только в Калугу не изгоняли!) Богданову (Малиновскому), Луначарскому, Скворцову (Степанову). Об этом вспоминать у нас нынче не принято. Факт этот, по разумению местных начальников, в нынешние времена скорее компрометирует город, нежели его восхваляет. Поэтому его лучше забыть…
«Я думаю, – вспоминал Калугу 1899–1901 годов сосланный в неё Анатолий Луначарский, – что в то время в России немного было городов, где можно было отметить такой кружок сил марксистов». Во-первых, в старокупеческой Калуге проповедовал неистовый Александр Богданов (Малиновский) – забытый русский гений, будущий соратник, а впоследствии оппонент Ильича, писатель, философ, врач. Сюда после многомесячной отсидки в Таганской тюрьме прибыл бойкий на всевозможные языки и напитанный новейшими европейскими воззрениями 24-летний Анатолий Луначарский. Здесь же в рабочей среде уже изрядно пообтёрся ещё один классик марксисткой пропаганды, будущий переводчик марксовского «Капитала», в дальнейшем – вождь одиозного Союза безбожников Иван Скворцов (Степанов).
«Мы жили в Калуге необыкновенно интенсивной умственной и политической жизнью, – продолжал вспоминать свою бурную марксистскую молодость Луначарский. – …я начал интенсивную пропаганду в кружках, собранных из учителей и учащейся молодёжи, а затем в организации рабочих Калужского железнодорожного депо». Квартировался Анатолий Васильевич на тогдашней улице Успенской (ныне – Плеханова, кстати, будущего партийного соратника и оппонента), в доме некоего Васильева, якобы – учителя танцев. По левую руку у будущего наркома высилась Успенская церковь. Хаживал ли неукротимый Луначарский в неё – Бог ведает. Но ещё одно соседство с апартаментами ссыльного интеллектуала заставляет задуматься о превратностях судьбы. На рубеже 1900 годов, здесь же, за углом, на улице Георгиевской поселилась ещё одна будущая знаменитость – учитель математики и физики Константин Циолковский. Не исключено, что будущие мэтры раскланивались друг с другом…
Социал-демократия в губернии пошла бурными всходами, увенчавшимися совсем уже невероятным побегом – примыканием к реформаторам одного из крупнейших местных промышленных магнатов, Дмитрия Гончарова, владельца Полотняно-Заводской бумажной фабрики, предводителя уездного дворянства, аристократа и большого эстета. И, тем не менее, внедрившего у себя на фабрике в пику многим крупным заводчикам большинство нововведений социал-демократического толка: 8-часовой рабочий день, участие рабочих в прибылях (скажем так, прообраз народных предприятий) и то, что нынче в компаниях преподносят как «социальный пакет».
Обо всём этом, повторяем, на родине первых шагов русского провинциального марксизма теперь не вспоминают. О том, скажем, что зачатки социальных реформ в русском капитализме появились в стариннейших гончаровских владениях, помнивших и Пушкина, и Екатерину, и Петра. Два с половиной века исправно снабжавших Россию парусиной и бумагой и только сегодня по неведанным никому причинам объявивших о своём банкротстве.
Век с небольшим назад Полотняно-заводская фабрика, напротив, кипела. Дмитрий Гончаров жил нововведениями. Луначарский перебрался из Калуги к нему. Рьяно проповедовал уловки прибавочной стоимости, борьбу с капиталом, читал Пушкина и Шекспира, набирал очки неукротимого трибуна реформ и пролетарского проповедника. «Конец моего пребывания в Калуге я проводил действительно в каком-то кипении, – писал впоследствии Луначарский, – и нисколько не удивлялся, когда товарищи, недавно посетившие Калугу, рассказывали мне, что память обо мне там до сих пор не заглохла». Увы, Анатолий Васильевич, заглохла…
Имя Луначарского окружено множеством штампов. Сегодня, главным образом, нелицеприятных. (А кто из ленинской когорты может сегодня похвастаться другим?) «Краснобай и баламут» – самые безобидные из них. Как писатель и философ – явно слаб. Как управленец – изощрённей. Как оратор – гениален. Острый ум. Багаж знаний. Отличное владение массой языков. Советский барин. Зодчий пролетарской культуры. Любитель славы. Плаксивый и капризный. Готовый помочь и одновременно боящийся просящих.
«Он лоснится от самодовольства, – делился о нём впечатлениями Корней Чуковский. – Услужить кому-нибудь, сделать одолжение – для него ничего приятнее! Он мерещится себе как некое всесильное благостное существо, источающее на всех благодать. Страшно любит свою подпись, так и тянется к бумаге, как бы подписать… Публика прёт к нему в двери, к ужасу его сварливой служанки, которая громко бушует при каждом новом звонке. Тут же бегает его сынок Тотоша, избалованный хорошенький крикун, и министериабельно-простая мадам Луначарская – всё это хаотично, добродушно, наивно, как в водевиле».
Годы спустя, «водевиль» с Луначарским закончится. Анатолий Васильевич умрёт скоропостижно во французском Ментоне, сын Тотоша – старший лейтенант Анатолий Луначарский – падёт смертью храбрых в Великой Отечественной войне, память о первом наркоме просвещения просуществует ещё несколько десятков лет и постепенно сойдёт на нет.
Большевики думали о будущем, ценили человека как символ счастья, пусть пожрал детей революции, священников, беспризорников, но сохранили культуру и науку, образование, багаж нынешних успехов в прозорливости Луначарского, и писатели должны сказать ему спасибо.