ПОЭТ КОМПЛЕКСА НЕПОЛНОЦЕННОСТИ
№ 2022 / 22, 10.06.2022, автор: Вячеслав ОГРЫЗКО
Станислав Куняев долгое время имел славу лидера современной патриотической литературы. Он действительно неординарный поэт. Лично я много лет высоко ценил его сборник «Мать сыра земля». Куняев нашёл свой образ трагической эпохи, приведший к раскрестьяниванию России. Его «Кони НКВД», я не сомневаюсь, войдут во все антологии лучших стихов двадцатого века. Меньше мне нравилась публицистика поэта. По-моему, Куняев всегда очень любил периодически вступать во всевозможные бои. Он умел находить сильных соперников. Ему нравится всегда наступать. Но напор страстей – это ещё не победа. Сколько раз я убеждался, что аргументация поэта зачастую строилась не на фактах, а на одних эмоциях. Двойственное отношение вызывала и деятельность Куняева на посту главного редактора журнала «Наш современник». Всё-таки рыбалка – не самое подходящее место для управления литпроцессом. И тем не менее стремление к лидерству у Куняева никогда было не отнять.
Станислав Юрьевич Куняев родился 27 ноября 1932 года в Калуге. Его мать происходила из семьи калужских крестьян, а в советское время выучилась на врача-хирурга. Отец – Юрий Аркадьевич Куняев – был преподавателем истории (он погиб в ленинградскую блокаду). Дед, А.Н. Куняев, остался в истории как выдающийся профессор медицины.
В 1951 году Куняев, окончив в Калуге с золотой медалью школу, поступил в Московский авиационный институт, но спустя год решил, что техника – это не его удел, и подался в МГУ к филологам. В университете он всерьёз увлёкся спортом, став заниматься спринтом, прыжками в длину и тройным прыжком.
Получив в 1957 году диплом, Куняев уехал в Тайшет, где три года проработал в районной газете «Сталинский путь». Кстати, в Сибири к нему пришло решение вступить в КПСС. Сибирские впечатления во многом определили и тональность первой книги «Землепроходцы», которая вышла в Калуге в 1960 году. Именно по этому сборнику Вадим Кожевников взял тогда молодого поэта к себе в журнал «Знамя».
Здесь надо заметить, что молодого стихотворца одно время очень опекали Борис Слуцкий и Александр Межиров. А сам поэт поначалу предпочитал лихие бунты, чуть ли не по каждому поводу бросая вызовы. Это ведь он в 1959 году написал стихотворение «Добро должно быть с кулаками», хотя есть люди, которые до сих пор утверждают, будто автором начальной строки является Михаил Светлов. О, какой тогда литературные генералы подняли шум! Но это лишь подзадорило Куняева. Буквально через год он бросил вызов уже вчерашним своим наставникам.
«Мои учителя устали, / – писал поэт. – Что ж, им досталось трудновато. / Они устали, как детали, / по всем законам сопромата. / По испытанию на прочность, / по испытанию на подлость / они испытаны на славу. / Не то чтобы уж сдаются, / нет, состоят ещё при деле, / ещё готовы к перепалкам, / а все движенья – на пределе, / а значит, скоро в переплавку. / Они ещё в меня не верят, / а задают мне что полегче, / Они ещё меня жалеют. / А я уже подставил плечи».
Говорили, будто больше всех кипел по поводу этих стихов Илья Сельвинский.
Впрочем, Куняев быстро нашёл подход к Сельвинскому и вскоре убедил мастера, что он имел в виду других учителей. И Сельвинский продолжал опекать молодого стихотворца. Он, в частности, поддержал первую книгу Куняева.
В благодарность молодой поэт 4 сентября 1960 года сообщил Сельвинскому:
«Дорогой Илья Львович!
Вы не представляете – какая радость для меня Ваше доброе, умное письмо.
Я согласен со всем, что Вы говорите о моей книге. Сейчас это для меня прошлое. Хочется писать по-другому. Кое-что уже написал. Был бы очень рад, если бы удалось когда-нибудь почитать Вам новые стихи.
<…> Нам так нужно каждое ваше новое слово» (РГАЛИ, ф. 1160, оп. 1, д. 296, л. 1).
Постучался тогда Куняев и к Илье Эренбургу. Он направил ему заискивающее письмо и одно из своих стихотворений. Но Эренбург отнёсся к молодому автору прохладно.
Кстати, уже в 1962 году Куняев публично отрёкся от многих своих былых утверждений. В стихотворении «Постой. Неужто…» он оправдывался:
Неграмотные формулы свои
Я помню. И тем горше сожаленье,
Что не одни лишь термины ввели
Меня тогда в такое заблужденье…
Здесь стоит отметить, что в начале 60-х годов с Куняевым больше всех возился Борис Слуцкий. Он регулярно читал рукописи Куняева, делал автору замечания, заставлял его многое переписывать. Сохранились записи Слуцкого, сделанные после чтения стихов Куняева в 1963 году. Приведу некоторые из них.
«О влияниях. Поэзия Куняева – в становлении, в движении. Он пробует себя в разных манерах – то в элегической, как в прибалтийском цикле, то ораторской и балладной – как <в> северном разделе «Огонёк в палатке». Куняев учится и демонстративно не скрывает своих учителей. Иногда, пожалуй, слишком демонстративно. Стихотворение «Первый заплыв» настолько напоминает есенинское стихотворение «Всё живое особой метой», что ему следовало бы остаться в письменном столе поэта. То же самое следует сказать о стихотворении «Испанский берег». Оно не только похоже на Симонова. Оно слишком похоже. С другой стороны – учёба у Маяковского – творческая. Стих Маяковского взаимодействует с добротным жизненным материалом и поэтому основная часть книги глядит по-своему» (РГАЛИ, ф. 3101, оп. 1, д. 16, л. 7).
А вот другая запись Слуцкого о Куняеве:
«О строфе. Однообразнейшее ямбическое четверостишие с перекрёстной рифмовкой, к сожалению, стало единственным видом строительного материала для большинства молодых поэтов. Куняев – из немногих ищущих строфического и ритмического многообразия. В его рукописи можно встретить и свободный стих («Тысяча поцелуев») и стихотворение, построенное из пятистиший и двустишия и различные варианты ударника. И всё-таки мало ищет Куняев. Всё-таки – по таланту, по жизненному стажу, по горячему интересу к поэтике – ждать более настойчивых, более упорных поисков. Когда в рукописи рифму вроде «сигарет – кастаньет» или эпитеты «юность огневая» или эдакие роскошества:
Пройдёшься улицей – она –
Один сплошной букет, –
становится ясно, что над книгой следует поработать благожелательному и строгому редактору» (РГАЛИ, ф. 3101, оп. 1, д. 16, л. 6 об.).
Но потом Куняев попал под влияние другого комиссара – Вадима Кожинова. И в круг поэта вошли совсем другие фигуры – Анатолий Передреев, Владимир Соколов и Николай Рубцов, которые в чём-то повернули его в сторону «тихой лирики».
Позже, вспоминая начало своей литературной биографии, Куняев признался, что его «не устраивал «молодогвардейский» или «октябрьский» кружки, поскольку и тот и другой находились под мощным присмотром государственной денационализированной идеологии – «Октябрь» опекался цековскими чиновниками, а «Молодая гвардия» – комсомольской верхушкой, нам же хотелось жить в атмосфере чистого русского воздуха, полного свободы, и некоего лицейского царскосельского патриотического и поэтического содружества» (С. Куняев. Поэзия. Судьба. Россия. Кн. 1., М., 2001).
В какой-то момент Куняев не то что сломался, но испытал сильнейший творческий кризис. Сужу об этом по дневникам поэта. В 1974 году он так описал своё душевное состояние:
«Рубцов похоронен, Передреев пьёт и разрушается. Немота овладела им. Игорь [Шкляревский. – В.О.] болен, и не видно просвета в его болезнях. Соколов слишком устал от своей жизни. Неужто мне придётся в старости, если доживу до неё, залезть в нору, как последнему волку, и не высовываться до конца дней своих?..».
Может, я и ошибаюсь, но думаю, этот надлом сильно повлиял на дальнейшее творчество поэта. Начиная с середины 1970-х годов, Куняева явно стало всё больше и больше клонить в сторону политики.
«Деятельность С. Куняева как «идеолога», – утверждал впоследствии критик Евгений Сидоров, – началась в конце шестидесятых именно тогда, когда он, будучи человеком умным, понял, что не может как поэт стать вровень со своими сотоварищами (Шкляревским, Рубцовым, Передреевым). Предположу, что тайный комплекс поэтической неполноценности во многом создал главного редактора «Нашего современника». По иронии судьбы (что есть одновременно и евангелическая норма) не кто иной, как Борис Абрамович Слуцкий щедро благословил когда-то молодого Куняева на стихотворную стезю и (невольно) на «комиссарство». Второе возобладало» («Знамя», 2005, № 5).
В это время у Куняева появились серьёзные покровители в верхах. 6 мая 1977 года они протолкнули поэта в штатные секретари Московской писательской организации. И уже через полгода Куняев, заручившись поддержкой Вадима Кожинова, вступил в открытый бой против либералов. Выступая в ЦДЛ на конференции «Классика и мы», он резко и не по делу обрушился на стихи Эдуарда Багрицкого конца 1920-х – начала 30-х годов. Возник грандиозный скандал. Желая опередить своих оппонентов и выставить себя перед властью только в лучшем свете, поэт поспешил обратиться к своим высоким покровителям в инстанции. Но верхи оказались в замешательстве. Они-то всегда стремились проводить свою линию чисто аппаратными методами, без лишнего шума. А выдвинутый ими Куняев, похоже, всех подставил. К тому же многим бросилось в глаза, что Куняев боролся не столько за государственническую линию, а под предлогом защиты патриотических идей пробивал себе комфортное место. Позже критик Евгений Сидоров рассказывал:
«Станислав Юрьевич Куняев с молодости не брезговал доносами в партийные органы, которые, будучи секретарём правления Московской писательской организации, оформлял как «сигналы» и «докладные записки». После известной дискуссии семьдесят седьмого года «Классики и мы» одну из таких бумаг я держал в руках и внимательно читал, ибо речь в ней шла именно обо мне как организаторе вышеупомянутого зловредного диспута и потворщике еврейского влияния в литературной среде. Да и в театральной тоже, имея в виду чеховские постановки А.В. Эфроса и его выступление на дискуссии. Время как бы поворачивалось вспять, в эпоху борьбы с космополитизмом. Спасибо Леониду Матвееву, секретарю горкома партии, чья жена была актрисой театра Эфроса, и он, Матвеев, фактически нарушая партийную конфиденциальность, показал мне куняевское сочинение.
Я не верю в истовость Куняева, в его русофильские экстазы. Настоящий благородный русский человек совестливо поостерёгся бы действовать подобными методами против своих оппонентов. Не с Мамаем же, не с польской интервенцией тысяча шестьсот двенадцатого года… Любовь к России носят у сердца, а не разбрасывают сомнительными сочинениями в стихах и прозе, отрицая чужелюбие во имя патриотизма.
Впрочем, православной складки в нём никогда не ощущалось. Куняев был и остаётся поэтом комплекса неполноценности. Ему было как бы недодано в своё время признания и почёта, и его направление приняло отрицательный и узкий характер. Еврейский вопрос погубил русского поэта Станислава Куняева» (Е. Сидоров. Записки из-под полы. М., 2012. С. 161).
Тем не менее верхи после скандальной конференции «Классика и мы» совсем избавляться от опозорившегося поэта не стали. Они ограничились тем, что сделали ему в своих кабинетах внушения. Его предупредили, что впредь следовало был поступить более осмотрительно и избегать публичных скандалов. Но Куняев этим советам не внял и вскоре продолжил на публике набрасываться на либералов.
Новый скандал возник в 1979 году. Будучи рабочим секретарём Московской писательской организации, Куняев резко выступил против линии, которая обозначилась в альманахе «Метрополь», и отправил возмущённое письмо в ЦК КПСС.
«А на другой день [после отправки письма. – В.О.], как писал в своём дневнике сотрудник журнала «Наш современник» В. Матусевич, его сына, который выбежал на улицу за сигаретами, сбила машина. Куняев теперь везде ходит и всем рассказывает, что это происки сионистов» («Новое литературное обозрение», 1998, № 29).
Я не знаю, случайность ли произошла или действительно имел место умышленный наезд. Скорее всего, была просто трагедия. Но достоверно известно, что после обращения Куняева в ЦК КПСС уже даже не партийные, а литературные функционеры всячески стали пытаться задвинуть поэта в тень. Особенно усердствовал Феликс Кузнецов, решивший заменить Куняева в должности рабочего секретаря Московской писательской организации на Владимира Кострова. Но он опоздал. Джинн из бутылки был выпущен. Замолчать выступления Куняева власть оказалось сложно.
Потом подошло время отмечать первый юбилей поэта. Во время празднования Татьяна Глушкова подчеркнула:
«Вижу заслугу Куняева, что он в своих стихах выступает за возможность союза добра и силы. Можно ему ошибаться в какой-то конкретной силе, как в носительнице и защитнице добра, но он абсолютно прав, когда говорит нам, что добро должно быть сильным, что сила может быть доброй, и не раз в нашей истории мы имели примеры вполне гармоничного сочетания силы с добром. Государственная жилка или даже страсть Станислава Куняева, о которой мы тоже думаем, когда читаем его стихи, состоит в том, что он видит в государстве силу созидательную. Он считает, что государство может быть не противоположным творческой личности, а поскольку это так, то да будет оно сильным. Куняев не считает, что поэт это изгой. Он – собеседник государства. Глубокий, серьёзный и в то же время всецело ответственный в каждом своём слове. И вот когда я думаю об уроках, которые даёт сегодня молодым и немолодым поэтам работа Станислава Куняева, мне кажется, что он в своё время нашёл в себе силы настолько резко пойти против течения и настолько ясно обозначить свой путь, что нам теперь кажется, что мы бы это сейчас сделали легко сами. Я не буду подробно характеризовать стиль той эпохи. Но напомню, что тогда в моде была такая вещь, как глобальность. Полагалось говорить непременно с точки зрения всего человечества. Претендовать на понимание всех народов, всех рас, населяющих землю. А вот Станислав Куняев в один прекрасный момент верным инстинктом понял, что следует выбрать как раз узость. На фоне глобальности.
Эти кручи, и эти поля,
и грачей сумасшедшая стая,
и дорога… Ну, словом, земля
не какая-нибудь, а родная.
Неожиданно сузился мир,
так внезапно, что я растерялся.
Неожиданно сузился мир,
а недавно ещё расширялся.
И вот выбрать узость, решиться на это на фоне прогрессивной надменной планетарности означало не только вспомнить малую родину, как у нас говорят, калужскую приокскую землю, не только Россию, которая русскому поэту всегда дороже всего, – тут уж с нами ничего не сделаешь; вспомнить об узости означало сузить фон и границы самого своего понимания вещей, потому что, как говорил историк Ключевский, есть вещи, понимать которые не должен даже самый умный человек».
В 1982–1984 годах новый скандал вызвали публикации Куняева, посвящённые Владимиру Высоцкому. Поэт считал, что либеральная критика чересчур раздула феномен Высоцкого. Он остро критиковал «блатные» и «алькогольные» песни Высоцкого, полагая, что тот даже не пытался подняться над своими героями. Публика в ответ вознегодовала.
Защищаясь, Куняев в 1984 году опубликовал в журнале «Наш современник» статью «Что тебе поют». Он утверждал, что неразборчивые поклонники Высоцкого в экстазе затоптали могилу некоего майора Петрова. Тогда же везде и всюду замелькал сделанный А. Лапиным снимок поруганного захоронения.
Однако очень быстро выяснилось, что никто никакой чужой могилы не затаптывал, а история про похороненного на Ваганьковском кладбище майора Петрова – фальсификация. Во все инстанции и многие редакции посыпались даже не сотни, а десятки тысяч писем с протестами. Часть из них хранится и по сию пору в Российском государственном архиве литературы и искусства (РГАЛИ) в фонде Высоцкого.
А что же Куняев? Признал ли он ошибку и принёс ли читателям извинения? Нет.
Возмущённая поведением Куняева группа читателей адресовала одну из своих жалоб 27-му Съезду КПСС. Рассмотрением этого заявления было поручено заняться Отделу культуры ЦК КПСС.
24 апреля 1986 года заместитель заведующего отделом культуры Зоя Туманова и заведующий сектором художественной литературы ЦК Виктор Степанов доложили, что с жалобой поклонников Высоцкого ознакомились главный редактор журнала «Наш современник» Сергей Викулов, руководитель Московской писательской организации Союза писателей Феликс Кузнецов и директора нескольких крупных издательств. В итоге появилась рекомендация обсудить творчество Куняева на заседании бюро секции московских поэтов. Однако самый важный вопрос – о фальсификации истории с несуществующей могилой майора Петрова – остался висеть в воздухе. Партаппаратчики доложили руководству:
«Что касается существования могилы майора Петрова на Ваганьковском кладбище и её разрушения, копия коллективного письма и прилагаемые по этому вопросу документы направлены по договорённости в Мосгорисполком для рассмотрения и ответа авторам» (РГАНИ, ф. 100, оп. 5, д. 1336, л. 65).
Меж тем запущенную фальшивку о могиле Петрова подхватили многие провинциальные издания и, в частности, журнал «Дон». Именно поэтому поклонники Высоцкого продолжили добиваться правды.
Прояснить ситуацию мог бы Союз писателей России. Но там решили помочь Куняеву красиво выпутаться из неприглядной ситуации. Один из тогдашних секретарей СПР Михаил Шевченко сообщил жалобщикам:
«В связи с письмами о статье С. Куняева «Что тебе поют», в частности, о могиле майора Петрова, у нас состоялась беседа с главным редактором журнала «Наш современник» С. Викуловым. Вот что установлено.
Перед опубликованием статьи С. Куняева работник редакции журнала Ю. Медведев вместе с автором побывали на Ваганьковском кладбище, где т. Абакумов, заведующий кладбищем, сообщил, что существовавшая рядом с могилой В. Высоцкого могила майора Петрова, через год после захоронения поэта, исчезла из-за большого наплыва посетителей. Заведующий сказал, что попытки администрации кладбища поддерживать могилу Петрова в порядке не увенчались успехом. В редакции журнала есть фотографии А. Лапина, на которых запечатлена могила Петрова, а также письмо фотографа в редакцию.
Недавняя публикация в «Доне» основана, видимо, на «авторитете столичного» материала.
И вот вновь опровержение. Как быть? Была ли могила Петрова или не было её? Когда и почему исчезла, если была?..
На наш взгляд, выяснить это доподлинно могут у администрации Ваганьковского кладбища лишь следственные органы» (РГАНИ, ф. 100, оп. 5, д. 1336, л. 69).
Естественно, поклонники Высоцкого таким ответом остались не удовлетворены. Начались многочисленные расследования. Одно из них провёл критик Андрей Малыгин. Свои выводы он потом изложил в статье «Лес рубят – щепки летят» («Юность», 1986, № 7). Что же выяснилось? Оказалось, могилы Петрова никогда не существовало. Её придумали мошенники почти сразу после похорон Высоцкого с тем, чтобы застолбить драгоценную кладбищенскую землю и резко увеличить цены на участки под будущие захоронения рядом с могилой народного кумира Высоцкого. Однако ни партаппаратчики, ни московские власти, ни правоохранительные органы расследовать дела о махинациях на Ваганьковском кладбище по каким-то причинам не захотели. Наверное, Куняеву в той ситуации следовало бы найти какие-то всех примиряющие слова. Но он, похоже, растерялся.
А позже этой историей его стали попрекать чуть ли не все либералы. Выпад в журнале «Юность» Станислава Рассадина Куняева особенно допёк. И он на страницах газеты «Московский литератор» предупредил, что, если не получит извинений, то врежет обидчику пощёчину. Сатисфакция прошла прилюдно в 1992 году возле поликлиники Литфонда.
В 1987 году книга Куняева «Огонь, мерцающий в сосуде», куда вошли и статьи, обличающие Высоцкого, была выдвинута на соискание Государственной премии России. Либералы, естественно, подняли крик. Комиссия по премиям почти единогласно забаллотировала Куняева. Тогда помощник председателя Совмина РСФСР В.Воротникова публицист Геннадий Гусев решил схитрить и взял да положил книгу Куняева на рабочий стол своего шефа. Через несколько дней фамилия Куняева оказалась в списке утверждённых лауреатов.
В конце 1989 года Куняев стал главным редактором журнала «Наш современник». Под напором Кожинова он начал чистку редакции, сделав ставку на молодёжь. На прозу Куняев пригласил Александра Сегеня, публицистику доверил Андрею Писареву, на освободившуюся ставку заведующего международным отделом позвал Дмитрия Галковского, возложив на него ведение исторического и философского разделов. Первым заместителем главреда борец с сионизмом утвердил вместо Валентина Свининникова бывшего майора-ракетчика Дмитрия Ильина, увлёкшегося после ухода в запас литературной критикой, а вторым заместителем сделал военного юриста Александра Позднякова, который пописывал неплохие стишата. Внесены были изменения и в состав редколлегии.
Однако новый курс журнала вызвал опасения даже у некоторых почвенников. Первым попросился из редколлегии журнала фронтовик Евгений Носов. Затем прислал письмо Астафьев.
«Дорогой Станислав! – написал Куняеву 23 февраля 1990 года Астафьев. – Ещё осенью, узнав, что Евгений Иванович Носов, мой друг и брат, выходит из редколлегии «Нашего современника», решил выйти и я. Но сам же Евгений Иванович просил меня пока этого не делать, чтоб не получилось подобие демонстрации «массового выхода». Сейчас, когда дела у журнала идут более или менее нормально, растёт тираж, внимание к журналу, торчать моей фамилии в редколлегии журнала ни к чему. Возьмите вместо меня более молодого, действенного и талантливого парня из Сибири, например, Мишу Щукина из Новосибирска, а я перехожу в журнал, более соответствующий моему возрасту, и к редактору, с которым меня связывает давняя взаимная симпатия, то есть в «Новый мир».
Уговаривать меня не надо. Я послужил журналу верно, много сил и времени отдал его становлению, даже когда меня в журнале предавали бесстыдно и публично, я, стиснув зубы, служил его делу. А теперь увольте. Обещанный материал высылаю следом за этим письмом.
Желаю немногого – стойкости, бережного отношения к штатам журнала, любым, хоть замам, хоть рядовым работникам, ведения журнала с достоинством, свойственным великой русской литературе, не переходите на базарный ор и бабий визг. Творческую связь с журналом я не прерываю и, если что-то появится, буду присылать.
Будьте все здоровы! Кланяюсь. Виктор Астафьев».
Куняев вынужден был лавировать. Но надо отдать должное: первый год он буквально жил журналом, и многое делал, хотя и допускал серьёзные ошибки. Но уже в начале 1991 года Куняев устал и занялся в основном собой, передоверив все текущие дела Ильину.
Ильин не скрывал своего желания стать главным идеологом журнала. Понятно, что между птенцами гнезда Кожинова и бывшим ракетчиком возник конфликт. Увы, Ильин оказался не способен к диалогу, а у кое-кого из воспитанников Кожинова сдали нервы. Во время одного из скандалов Поздняков не выдержал и на глазах у всей редакции обрушил на бедную голову Ильина папку с чьими-то графоманскими текстами. В той ситуации, естественно, Куняеву надо было делать выбор, с кем он захочет дальше работать. Куняев предпочёл остаться с Ильиным, указав Позднякову на дверь. Недовольный этим решением, в знак протеста редакцию тут же вслед за Поздняковым покинули Галковский, Писарев, Степанов и ещё несколько человек. Но на что тогда надеялся Куняев? Может, он рассчитывал, что Ильин всех затмит своим интеллектом и сможет в одиночку поднять журнал на небывалую высоту? Всё оказалось намного проще. Ильин оказался нужнее Куняеву по другой причине. Поскольку Куняев на работу ходил крайне редко, но очень хотел знать, чем в его отстутствие дышал каждый сотрудник, ему понадобился соглядатай, который бы ежечасно ему названивал и сообщал, кто, что и кому сказал о шефе. Согласитесь, расстаться с одарёнными интеллектуалами ради чудаковатого информатора было не самым лучшим решением руководителя. И не удивительно, что, как только Куняев, опасаясь санкций победившей после подавления путча 1991 года власти, решил на несколько месяцев под удобным предлогом на несколько месяцев скрыться из Москвы, приглашённый им на роль временного руководителя журнала Вадим Кожинов в первый же день предложил Ильину уволиться и больше в «Нашем современнике» не появляться. Правда, ни Галковский, ни Писарев, ни Поздняков этого жеста не оценили и вновь в редакцию вернуться не захотели.
Тут можно вспомнить и другую некрасивую историю. Весна 1992 года. Все продолжали находиться в шоке от удара, который обрушил на всю страну Егор Гайдар. Все сразу превратились в нищих. Собранные в конце 1991 года по подписке средства на 1992 год закончились у журнала уже в феврале. Надо было что-то делать. К примеру, журнал «Москва» вынужден был перейти на выпуск сдвоенных номеров, а редакции журнала «Литературное обозрение» пришлось и вовсе на время прекратить выпуск своего издания. В «Нашем современнике» все выкручивались как могли. И вот в такой крайне сложный момент, когда решалось выживет ли журнал или окончательно погибнет, Куняев с женой собрался в многомесячную поездку в Австралию к русским эмигрантам второй волны. И, если бы не помощь Валентина Распутина, трудно представить, что тогда стало бы с «Нашим современником». Распутин тогда тоже получил приглашение встретиться с соотечественниками, но не в Австралии, а в Америке. Перед поездкой он пришёл в редакции, чтобы узнать, может ли он как-то и чем-то помочь любимому журналу. Конечно, ему бросилось в глаза бедственное положение журнала. Прибыв в Америку, Распутин, сам с трудом сводя концы с концами, тем не менее по просил, чтобы кто-то организовал его выступление перед русскоязычной аудиторией исключительно для того, чтобы во время этого выступления собрать хоть какие-то пожертвования для «Нашего современника». Вернувшись в Москву, писатель первым делом пришёл в редакцию и передал тысячу с небольшим долларов. Для весны 1992 года это были очень и очень большие деньги, на которые редакция смогла выпустить несколько номеров журнала и выдать сотрудникам крошечные зарплаты. А что Куняев? Вернувшись после длительного отсутствия из Австралии, он первым делом поинтересовался, где его зарплата за несколько месяцев и почему она такая маленькая. Мол, он ведь всё-таки главный редактор, а значит должен получать не какие-то там крохи, а весьма солидные суммы! Вот вам разница в подходах к делу. Неудивительно, что вскоре от журнала стали отходить Игорь Шафаревич, Татьяна Глушкова, Юрий Бондарев и некоторые другие известные деятели. Правда, большинство из них предпочло отстраниться от журнала по-тихому, без скандалов. Шум тогда устроила, кажется, лишь одна Глушкова. Но поэтессу разозлило не то, что она с Куняевым стала по-разному смотреть на текущую жизнь, она просто в бешенство пришла от того, что Куняев, не найдя никаких других аргументов в пользу своей точки зрения, пошёл на обнародование, несмотря на яростные протесты Глушковой, личных писем поэтессы к нему с романтическим содержанием. Однако многие тогдашние сторонники Куняева ему ради какой-то общей идеи простили и это, а точнее не простили, а закрыли глаза на все эти обстоятельства, продолжая считать его яростным борцом за общенародное дело.
В 1995 году Куняев вместе с сыном Сергеем написал для серии «ЖЗЛ» биографию Сергея Есенина. Уже после выхода книги он рассказывал в интервью Евгению Колесникову:
«Начиная с 60-х годов я неуклонно обретал веру, что со временем напишу эту желанную книгу, внутренне убеждался, что никто её не напишет, кроме меня, и в частности – да простят мою убеждённость упоминаемые собратья по перу – ни Владимир Цыбин, ни Юрий Прокушев… Почему-то, хотя в те годы никаких оснований на то не было, я всё более утверждался в мысли: книга о Есенине – одна из главнейших целей моей жизни. Медленно, но я шёл к ней, постигая Есенина с каждым годом всё шире и глубже. Проблески обретения этого понимания в какой-то степени отразились уже в моих стихах о Есенине и Константиново 60–70-х годов. Каждое новое стихотворение о Есенине приближало меня к разгадке его судьбы и достойной книге о нём. Я страшился, думая о будущей книге, понимая, насколько она «неподъёмна», насколько будет сложна работа над ней. Но – нутро опасалось, а руки делали… Правда, если бы к этому делу не присоединился сын, не знаю, сумел бы я его одолеть. Едва ли… Ведь количество новых материалов о Есенине, обрушившихся на нас в годы так называемой перестройки, было невероятным. А первая моя статья о Есенине – с уже каким-то свежим взглядом на фоне тогдашнего «дозированного» есениноведения – была опубликована ещё в 1963 году. И после этого я часто уезжал с есенинским пятитомником в Калугу, уединялся в материной квартире, читал, перечитывал, размышлял – и, душой содрогаясь, осознавал: всё, я увяз, не написать её, эту книгу, я не могу, но написать её почти невозможно. Много раз я впадал в отчаяние при мысли об этом, но каждый раз всё-таки его преодолевал. Громадность задачи, её значительность, чувство ответственности за неё рождали дополнительную энергию, а пополняющаяся «копилка» освоенных материалов о времени Есенина и о нём самом – готовность сесть за рукопись…» («Литературная Россия», 1995, 6 октября).
Правда, лично я считаю, что книга о Есенине у Куняевых не совсем получилась. Нет в ней какой-то глубины, основательности, зато очень уж много в этой работе эмоций. Есенину до сих пор, похоже, не везёт. Всерьёз осмыслить его судьбу и стихи пока никому не удаётся.
Весной 1998 года Сергей Есин предложил Куняеву взять под своё крыло один из семинаров поэзии в Литературном институте.
«Звонил Станиславу Куняеву, – отметил Есин 10 марта 1998 года в дневнике, – пригласил его на работу. Поэт он серьёзный, достойный, но, честно говоря, приглашаю его я как ответ на зимний поступок Тани Бек, когда она сняла из моего предвыборного плаката свою фамилию. Теперь пускай покрутится и пообщается со Станиславом Юрьевичем».
Но Есин лукавил. В отличие от многих литгенералов и функционеров, он всегда хорошо чувствовал конъюнктуру. Есин понял, что ситуация на дворе начала меняться, радикальные либералы уже не имели прежней власти, а стали укрепляться центристы, а также представители системной оппозиции. Желая укрепить свои позиции в верхах, он решил усилить институт из так называемого патриотического лагеря, позвав вести семинары Леонида Бородина и Станислава Куняева. Но и с либералами Есин порывать не собирался. Кроме того, у Есина появились трудности с размещением своих произведений в печатных органах. Его уже не привечали ни в «Знамени», ни в «Октябре», ни в «Дружбе народов». Косились на него и в «Новом мире». Оставалось надеяться на «Москву» и «Наш современник». Потому-то он и решил прогнуться перед главредами этих изданий. А Куняев с Бородиным сразу и заглотили наживку.
В конце 90-х годов Куняев обратился к мемуарам, взявшись за книгу «Поэзия. Судьба. Россия». Но, думается, тут он показал себя не с лучшей стороны. Высокий счёт можно предъявлять только себе. А Куняев набросился даже на бывших приятелей. Но в чём провинился, к примеру, Анатолий Передреев? Похоже, его вина заключалась лишь в том, что он не стал, как Куняев, заниматься политикой. Но, может, это и лучше, что Передреев предпочёл сочинять стихи. Вряд ли такой уж большой доблестью было развенчание задним числом и своего старого товарища Игоря Шкляревского. Поэт оказался не в милости только потому, что в 1982 году отказался вести юбилейный вечер Куняева. Не красили Куняева и публикации глубоко личностных писем Татьяны Глушковой. Надо спорить на уровне идей, а не опускаться до подробностей частной жизни своего оппонента. И не стоило бы истории своего браконьерничанья в северных реках превращать в детективы, будто власть специально выслеживала поэта, якобы сводя с ним счёты за публицистические статьи. Вообще в воспоминаниях Куняева оказалось чересчур много самолюбования и самовосхваления.
В конце 90-х годов стало очевидно, что политический ландшафт в стране стал стремительно изменяться. Но Куняев очень долго новые тенденции уловить не мог. Он по-прежнему всё оценивал в старой системе координат: патриоты – демократы. Другие категории ему, похоже, были неведомы. Но это стало раздражать даже некоторых его союзников, на что потом намекнул ректор Литинститута Сергей Есин.
«С моей публикацией в «Нашем современнике» что-то застопорилось, – отметил Есин 12 марта 2000 года. – Я говорил об этом в пятницу в институте со Станиславом Юрьевичем Куняевым. Он также сказал мне, что я напрасно умягчаю в вёрстке еврейскую тему. Объяснять, что деталей больше, чем диктует хороший вкус, бесполезно. Здесь правота не одного дня дневника, а общей картины. Задержка с публикацией, видимо, связана с обилием других обязательств. Мои дневники не защищены ни связями, ни экстренной ситуацией, в них только мой заблуждающийся голос. Я тихо делаю ставку на книгу – «Дневник ректора». По словам С.Ю. я понял, что наш патриотический клан обеспокоен присуждением В.Г. Распутину премии Солженицына. Это как бы выводит Распутина из публицистическо-патриотического оборота. Журнал поставлен в трудное положение: Распутина надо поздравить публично. У журнала возникло желание поздравить сам присуждающий премию фонд с проявленной смелостью. Воевать и воевать. Я посоветовал всё-таки не обращать внимания на внутренние распри и поздравить как надо. Пора, ребятки, смириться с тем, что рожей, талантом необразованностью не вышли. Да и к чему эта подпольная война?».
А в 2008 году Куняев ввязался в новую войну – теперь уже за Литфонд. Точнее развязал борьбу поэт-хозяйственник из Якутии Иван Переверзин. Он давно стремился подмять под себя практически всю общеписательскую собственность. Когда в 2008 году в битве за Международный Литфонд столкнулись инвалид патриотического движения Феликс Кузнецов, главный редактор «Литературной газеты» Юрий Поляков и тот же Переверзин, многим стало ясно, что шансы Переверзина на победу были практически нулевые. Уж очень много к тому времени Иван Иванович успел напортачить. Но в последний момент поэту-хозяйственнику из Якутии пришла в голову беспроигрышная идея: он вместо себя на первое место выдвинул Куняева. И не ошибся. Ведь в различных патриотических и писательских кругах Куняева тогда продолжали считать борцом за идею. Ну а в детали уже мало кто вникал. Это потом выяснилось, что главное-то как раз заключалось в деталях… По сути Куняев оказался в Международном Литфонде лишь вывеской, а реально всю власть там в свои руки взял как раз Переверзин. Но чтобы Куняев потом никуда не вильнул в сторону, Переверзин сразу установил поэту сумасшедшую зарплату. Другими словами, любая «крыша» всегда должна хорошо оплачиваться, иначе «крыша» может или рухнуть или переметнуться на другую сторону. К слову: в редакции «Нашего современника» поначалу новым обязанностям Куняева все очень даже обрадовались. В коллективе журнала надеялись, что на них тоже распространятся существенные добавки к зарплате из Литфонда. Но на рядовых сотрудников журнала золотой дождь так и не пролился, они как получали свои копейки, так и продолжили их получать. Больше того, редакцию стали постоянно пугать всевозможными сокращениями кадров. Но опять-таки писательское сообщество не слишком хорошо было информировано о внутренних делах журнала.
После избрания Куняева председателем Международного Литфонда часть писательского сообщества, поверив в торжество справедливости, стала надеяться на то, что Литфонду вот-вот вернутся частично проданная поликлиника, а также останется в общеписательской собственности детсад в районе станции метро «Аэропорт». Но Куняев демонстративно отстранился от всех вопросов, связанных с лечением писателя, с детскими садами, с никуда не исчезнувшими вопросами по домам творчества в подмосковных Малеевке и Голицыно. Он даже отказался проводить регулярные приёмы членов Литфонда. А зачем ему это надо было? Для этого существовал Переверзин.
Первая массовая волна недовольства Куняевым случилась после того, как он сам себе выделил огромную дачу в Переделкине. Ладно, если бы наш поэт был бы бездомным. Но нет же! У него и у членов его семьи всё тип-топ: лично у него есть квартира у метро «Аэропорт» и дача близ Сергиева Посада. В своё время хорошая квартира досталась в Москве и его сыну Сергею, на которого потом была приватизирована дача в писательском городке в Красновидове. Но нет же, человеку всё мало! Ему потом понадобилось и Переделкино. Резко поменялись настроения в писательском сообществе после серии скандалов с «Домом Ростовых» на Поварской улице и с Переделкиным. Сначала было странное убийство деда Хасана в ресторане, который размещался в принадлежавших писателям помещениях в самом центре Москвы. Потом была показательная выемка документов, которую осуществил в «Доме Ростовых» Следственный комитет России при силовой поддержке Омона. Одновременно появилось письменное распоряжение президента России Путина соответствующим службам: выяснить, что же всё-так всё это время творилось в Международном Литфонде. По ходу дела всплыла, в частности, история с сотнями тысяч долларов. Как говорили, именно на эти средства Литфонд продал в Переделкино огромный участок Максиму Ликсутову, который потом стал заместителем мэра Москвы. По одной версии, у Ликсутова остались все расписки о передаче денег представителям Литфонда. (Правда, тут есть другой интересный вопрос: почему столь состоятельный и юридически грамотный человек предпочёл за недвижимость рассчитываться не безналичными средствами, а непосредственно купюрами.) По другой версии, эти деньги до писателей так и не дошли, а получившие их литфункционеры якобы потратили на взятки для оформления каких-то других афер. Естественно, возникли вопросы: неужели Станислав Куняев ничего обо всех этих историях не знал. Если это так, то какой же это был председатель Международного Литфонда, если за его спиной и, видимо, прикрываясь его именем, устраивались сложнейшие аферы? Или нам хотели сказать, что Куняев – всего лишь пустое место? Но зачем пустое место держать на высоком посту? Если же Куняев всё знал и, более того, одобрял, то тогда, безусловно, он должен нести ответственность за всё происходившее.
Узнаем ли мы когда-нибудь всю правду обо всех имевших место сделках в системе Международного Литфонда, пока не ясно. Во всяком случае в Следственном комитете России успели сменить несколько следователей, которые занимались этим делом. Правда, по решению суда дачный городок Переделкино всё-таки изъяли из ведения Литфонда. Почувствовав, как почва уходит из-под ног, Куняев и Переверзин в какой-то момент обратили свои взоры на Союз писателей России. Не случайно в конце 2017 года Куняев стал настойчиво внушать действовавшему тогда руководству Союза писателей России, что на место Валерия Ганичева стоило бы двигать из всех сил Переверзина. Но изучение общественного мнения показало, что за Переверзина могли бы проголосовать, скорее всего, только хорошо проплаченные делегаты. А где же найти на всех делегатов миллионы?
Поняв, что фигура Переверзина непроходная, жадные литфункционеры решили повторить старый приём, который был успешно опробирован в 2008 году. Возникла идея тандема Куняев-Переверзин. Расчёт был, видимо, на то, что у Куняева сохранился в писательском сообществе ядерный электорат. Но оказалось, что люди прозрели и сильно разочаровались в Куняеве. За те десять лет, которые Куняев де юре руководил Международным Литфондом (а де факто руководителем там был Переверзин), писатели на всех фронтах несли только потери, оставшись без домов творчества, детских садов, поликлиник, комбинатов бытового обслуживания и многого-многого другого. На фоне продолжавшегося обнищания литераторов сильно росло благосостояние только одного Куняева. Поэтому так сильно и взбунтовалось писательское сообщество против него.
Однако, похоже, Куняев такой реакции не ожидал. Он думал, что в глазах писателей по-прежнему непогрешим. Что только не предпринимали его ближайшие соратники для победы! Они настойчиво обзванивали регионы, обещали местным литфункционерам производить ежемесячные доплаты по пять тысяч рублей, сулили новые публикации в «Нашем современнике» и так далее, и тому подобное. Но никакие посулы не сработали. Желающих продаться за пять копеек практически не нашлось.
Наверное, будет и продолжение? Это только начало…)
Сказать бы надо все и сразу,
и к этому более не возвращаться,
но литература такая зараза,
с ней, как с бабой, не расплеваться.
Но двух Куняевых
она не потянет…
Г-н Огрызко, что ни говори, Куняев – большой поэт и это главное в его биографии. Вы уж лучше окажите помощь дагестанской литературе: напишите что-нибудь о литературных и других махинациях третьестепенного стихоплёта Магомеда Ахмедова, а то у нас таких критиков, как вы, нет.
В. Огрызко: вы ещё про Коляна Переяслова напишите что-нибудь. Забавный персонаж, изображающий из себя монашка, но корыстный, высокомерный, типичный представитель союза писателей эпохи деградации и разложения этого сообщества.
Да, про Переяслова надо бы. Вообще, всю эту болотную живность надо давить. А то расквакались…
Лосеву: Как собираетесь давить?
Давить, может, и не нужно. Но отшлепать не мешало бы.
Есть пятие о Человеке ,как имеющего когнитивность. Это способности и они у каждого человека разные.интересны лишь творческие профессиональные ,созидательные материальные данные. Это книга.И что следует после прочтения книги.И все.И что обсуждать что когнитивность Не ваша ,а другого профи выдает такой результат.Например, Малевич и его черный. Не совсем квадрат, и это “гениально”.это все результат от профи ,но не я и не вы не имеете его когнитивность. И в общем материальном мире от всех профи мы и все живём . И надо всем сосуществовать для всеобщего благополучия и будущего.
8 коммент, Татьяна.
Это о чем? Набор безграмотных фраз. Татьяна, вы сами себя понимаете?
Ну, что Вы, мсьё Косичкин, ополчились на Татьяну? Для пациентки больницы Кербикова она довольно сносно изъяснилась. Вы сами бы от таких доз клозапина еще не то запели!
Могила майора А. С. Петрова действительно существовала. Это и Нина Максимовна признавала. И могила на самом деле затоптана поклонниками Высоцкого: подтверждал директор кладбища Абакумов.