В омут падает звезда
Рубрика в газете: Поэтический альбом, № 2025 / 32, 14.08.2025, автор: Мария БЕЛЯКОВА (г. Нальчик)
* * *
Мне снился сон. На чёрное надгробие
Ты молча положил живой цветок.
А я спала, не разделяя скорби
И не кляня неумолимый рок.
А было всё. Но было ли? Так странно…
Бог оставлял, и заметало след,
И так хотелось называть туманной
Луну, почти сошедшую на нет.
Ты видел всё. И руки замерзали.
И шли снега. И мы куда-то шли
(Припоминая призрачность скрижали
И распростёртость в мертвенной пыли).
Мне снился сон. И ночь во искупленье,
Ломая крылья, билась о стекло.
Мне снился сон – почти благословенье:
Бог снизошёл, а время истекло.
ПОСЛАНИЕ
Я пожну свою долю за колосом колос,
Я оставлю на бархате прядку волос,
Чтоб любить и жалеть твой надломленный голос
Никогда ничего не приемля всерьёз.
Безучастные взоры сапфировых сфинксов,
Неуёмные посвисты буйных погонь
И – узоры внезапно отвергнутых смыслов
Суетливо сжирает продрогший огонь.
Было. Что-то похожее на арабески.
Было запросто названо детской игрой.
Были отзвуки, отблески, тусклые фрески,
А ещё – безответный предпраздничный вой,
Золотая кайма ледяного бокала,
Сумасшедшая жилка на левом виске…
Это было, бывало – но этого мало!
Города захоронены в лунном песке,
Полыхает костьми поле сумрачной битвы.
Узнавая едва твой изменчивый слог,
Закрываю глаза, забываю молитвы –
И – срываются кони в последний галоп.
* * *
Распахнутся в ночи кружева миражей –
Суета безупречно-атласных пажей,
И смешки хрусталей, и безумные траты,
И кресты, и корсеты (держитесь, прелаты!),
Шемизетки, гримаски и нежные краски,
И душистые письма, и тайные ласки…
Кружева миражей – развязная плавность –
Утро – звероподобие. Где богоравность?
* * *
Любовь была безумна и слепа.
А поводырь прославился коварством.
И увлекла тернистая тропа
К погубленным и разорённым царствам.
А убивали сразу у ворот.
Клубился демон в миртовом дурмане.
И зов коверкал обнажённый рот.
И тело долго падало на камни.
Звенела кровь под медленной луной.
Никто на крик не выглянул из окон.
А стражник, прокажённый и хмельной,
На память взял тяжёлый рыжий локон.
* * *
Я предаю. И предаюсь порокам.
Есть прелесть неизбывная во зле –
И я спешу под небом волооким
На голос, остывающий в золе.
Который год изнемогают ливни
И жёлтый ангел рыщет по садам,
Мурлыкая кощунственные гимны,
Смущая обанкротившихся дам.
И падают растерзанные птицы,
И сердце хитро щурится на крик.
Я оступаюсь, чая оступиться,
И слышу звон заржавленных вериг.
ОСЕНЬ
Лепестками летит, лепестками,
Время мимо протянутых рук.
Фиолетовыми мазками
Пишут сумерки новый круг.
Так похоже… так непохоже…
Искры бисера на полу.
Стынет воск, обжигая кожу.
Влага тянется по стеклу.
Может, страшно раскрытой двери…
Может, свечи – почти дотла…
Может, ловят дыханье зверя
Помутневшие зеркала…
Нагадали, что без мучений.
Нагадали – и обошлось.
Только ветер в лицо в смятении
Дымкой, прядью чужих волос…
Без мучений. И это – утро.
Это – ломкий холодный свет.
А сиянья… а перламутра…
То ли не было, то ли нет.
Кто я буду и что мне надо?
Глохнут низкие потолки.
Мир, отравленный жёлтым ядом,
Усмехнулся и сжал клыки.
* * *
1
На оранжевых катафалках
Нас увозят туда, где дым.
На осенних багряных свалках
Каждый лист – обгорелый мим.
Каждый лист… Это значит – каждый,
Это значит – и я, и ты
Иссушаемы смертной жаждой
Обнажения пустоты.
И – углами колен и бёдер,
Остриями локтей и плеч
Повинуясь слепой природе
Так немыслимо пренебречь…
2
Ты зверь. А логово – потёмки.
И нет предчувствия беды.
Лишь – губы на отбитой кромке
Оставят красные следы.
Совсем чуть-чуть… совсем немного…
Но так, что больше – ни к чему.
Просить? – у женщины … у Бога…
Просить. И спрятаться в дыму.
Ты зверь. И гладит против шерсти
Святая Дева в клобуке.
И – угадают после смерти
Узор укуса на руке.
* * *
Не до того, что так поспешно смято.
Не до того, что стянуто узлом.
Темно – и всё. Ни пурпура, ни злата.
Лишь бредит ночь, отравленная сном:
– Не уходи! Нельзя, чтоб только осень
Влекла меня к подножью сентября,
Где колоннады меднотелых сосен
Стонали и чадили, не горя…
Играет ветер вымученным словом,
Лохмотья нищих гневно теребя.
И – тяжкий гул под куполом сосновым…
«Не уходи! Мне больно без тебя!..»
Разбиты лбы. Надломлены колени.
Костры на площади льют медленный огонь.
А я – сажусь на грязные ступени
И – милостыня жжёт мою ладонь.
* * *
И не было ещё Армагеддона.
Был только дом, сгорающий во мгле.
Мы замерли коленопреклонённо –
Единственные люди на земле.
Мы замерли. Мы умерли и сгнили.
И поросли высокою травой.
Довольно сказок и довольно были –
Пусть вспоминает кто-нибудь другой,
Как ливень грыз бесчувственные камни
И с головой захлёстывала ночь,
Когда кровоточащими руками
Друг другу попытались мы помочь.
Так холодна и так неумолима
Была скала, с которой сорвались
Два безнадёжно жалких пилигрима,
Как два фигляра, вышедших на бис.
* * *
Моя любовь уходит навсегда,
Моя любовь безмолвно умирает –
Как будто в омут падает звезда
И ничего уже не предвещает.
Всё кончится – и долгую печаль
Ты назовёшь по имени однажды,
Сдыхая от безумия и жажды,
И яростно оттачивая сталь…
И воспылает мстительный закат
И возмутит безгрешные пределы
И – звонкие отравленные стрелы –
Шальные птицы в сердце полетят.
И – пламя, оживая невпопад,
Вычерчивая надписи и лица,
Вдруг озарит тебе дорогу в ад
И сатану с моим цветком в петлице.
* * *
Не говори, что я ушла сама,
Что я любила так, как ходят в гости.
Всё дело в том, что долгая зима
Нас быстро учит скупости и злости.
Всё сожжено и вымыто дождём.
И никому не вникнуть в суть ошибок.
А ты – меня в толпе задел плечом,
Мир невелик и безнадёжно зыбок.
* * *
Не плакал, потому что не любил.
Не думал… Только лужица чернил
Неспешно растекалась по столу.
Ночь кружево вязала на полу
И выбивалась из последних сил.
Кот не мышей, а бабочек ловил,
Потом дремал (а, может быть, и нет).
Неумолимо близился рассвет.
Не просыпаясь, плакало дитя.
Гремел сверчок. И не было дождя.
* * *
Чудовища рождаются в потёмках
Души, отравленной тяжёлым сном теней.
А до утра так далеко! И громко
Грохочет ливень в мире без огней.
Теряя голос, зрение и разум,
И холодея, и не шевелясь,
Мы словно истлеваем от заразы,
Лишь по привычке сплёвывая грязь.
Мы заплутали в непролазных дебрях,
Тоскуя и впадая в забытьё.
Сурово отпечаталось на веках
Тяжёлое фигурное литьё.
* * *
Не напишу. А снится без конца
Ночной вокзал и запах мокрых шуб,
Твоё лицо у моего лица…
Я никогда тебе не напишу.
См. в номере статью Тахира Толгурова о Марии Беляковой.
“Призрачность скрижали”?
“Неумолимый рок”?
“Души, отравленной тяжелым сном теней”?
“Шуб – напишу”?
Ну-ну…
Это то, что является не литературой, а одной из разновидностей литературщины – бессознательной игрой в литературу. Явление распространённое.
Во всей подборке только один стих (только одна строка) подобна лирике:
“Я предаю. И предаюсь порокам”.
Лирике. На эпику эта игра не рассчитывала и не претендовала.
Игра? Вы, г-н Турчин, настолько увлечены собственной значимостью, что будете оспаривать “столп” Пушкина. Надо же – “лирика”, “эпика”))) Долго заучивали? Игра, цена которой – жизнь автора. Идите в “Тик-Ток”. И этого новоявленного Ухудшанского с собой прихватите.