Я просто разлюбил тебя
Как Константин Симонов расставался с Серовой
№ 2025 / 46, 20.11.2025, автор: Вячеслав ОГРЫЗКО
Надо ли рассказывать, как много в судьбе Константина Симонова значила Валентина Серова. Вспомним хотя бы его стихотворение «Жди меня» и цикл «С тобой и без тебя». Но со временем отношения большого писателя и великой актрисы охладели. А потом и вовсе наступила развязка.
Когда именно Симонов и Серова расстались? Вокруг этого до сих пор бытует много мифов. А какова правда?
В литературной среде убеждены, что отношения Симонова с Серовой обрушились в 1955 году. Это и так, и не так. Трещины появились ещё в войну. А любовь исчезла, видимо, в 1947 году. Во всяком случае, именно эту версию Симонов изложил незадолго до кончины своему многолетнему литературному секретарю Нине Гордон. Она рассказывала, как в начале зимы 1979 года спросила писателя: «Не помню, когда Вы написали «Я схоронил любовь». И далее между ней и Симоновым состоялся такой диалог:
«– В 47 году. А разлюбил её [Серову. – В.О.] намного раньше, и женился на ней в 43 году почти уже не любя.
– Как же так? Зачем же вы тогда женились?
– Я подставлял костыли под сломанную любовь» (РГАЛИ, ф. 2871, оп. 3, д. 34, л. 16).
Кто такая Нина Гордон? Это профессиональная стенографистка. Впервые она увидела Симонова ещё в 1942 году в Комитете по кинематографии. И уже тогда писатель попытался уговорить её прийти работать к нему стенографисткой. Но Гордон устроилась к Симонову лишь в 1946 году. И именно ей Симонов нередко поручал самые деликатные миссии. Я нашёл в архиве письмо Симонова Гордон тех лет.
«Дорогая Нина Павловна! – обращался к ней писатель из Абхазии 22 января 1948 года. – К Вам следующая нижайшая просьба. 10-го февраля – день рождения Валентины Васильевны. Я вкладываю в это письмо чек на тысячу рублей на Ваше имя, письмо Валентине Васильевне и письмо заведующему цветочным магазином на углу улицы Горького и Настасьинского переулка Павлу Павловичу, – фамилию его забыл, но это не важно.
Прошу Вас сделать следующее: пойти в этот цветочный магазин, спросить Павла Павловича, в общем, застать его, передать ему письмо, которое Вы предварительно прочитайте, чтобы быть в курсе дела, а за сим обеспечьте, чтобы он на тысячу рублей, которые я ассигную для этой цели, достал что-нибудь стоящее, может быть сирень, в общем, чтобы он приготовил это заранее и основательно, а, во-вторых, нужно организовать, чтобы это с самого раннего утра попало к Валентине Васильевне, причём не исключено, что она будет в этот день с утра на даче, так что Вы «провентилируйте» все возможности. Письмо, которое ей адресовано, надо будет вложить в цветы. По чеку получите деньги и рассчитайтесь с цветочным магазином. Мне кажется, я всё расписываю даже слишком подробно» (РГАЛИ, ф. 2871, оп. 3, д. 192, л. 3).
Но в 1951 году сотрудничество Гордон с Симоновым было практически прекращено. У неё во второй раз арестовали мужа – режиссёра по монтажу Иосифа Гордона, и при первой же возможности эта очень смелая женщина всё бросила и рванула к родному человеку в сибирскую ссылку. В Москву она вернулась лишь через год после смерти Сталина. Так Симонов сразу предложил ей взяться за исполнение функций его личной стенографистки и машинистки.
Рабочее место для Гордон Симонов оборудовал в своей квартире доме номер 19 на улице Горького (в ней писатель проживал с 1949 года). Он отдал под секретарскую маленькую комнатку рядом с входной дверью. В этой комнатке Гордон почти каждый день занималась расшифровкой надиктованных боссом материалов, перепечаткой разных текстов, а также разбором почты шефа. Как правило, её рабочий день начинался в десять утра.
Гордон до мельчайших подробностей запомнила тот декабрьский день 1955 года, в который Симонов принял окончательное решение о расставании с Серовой. Уже в 1980 году она шариковой ручкой написала небольшие (до сих пор неопубликованные) воспоминания о том дне.
«Пришла как всегда к 10 часам утра, – рассказывала Гордон. – Валя <Серова> уже ушла на репетиции <в театр им. Моссовета>, а К.М. <Симонов>, встретив меня, как обычно поцеловав руку, помог снять пальто. Он тут же вошёл следом за мной в секретарскую (маленькая, светлая комната, рядом с кухней) и с порога спросил:
– Нина Павловна, есть ли у вас какие-либо срочные дела и вопросы ко мне?
Я сказала, что работы много, но вопросов никаких нет, я сразу сяду за расшифровку вчерашней диктовки.
– Очень хорошо. И попрошу вас так же ни с кем меня не соединять по телефону, если, конечно, не ЧП или звонок из ЦК. Я закроюсь в кабинете, и вы никого ко мне не пускайте и сами не заходите.
Я ответила, что всё будет точно исполнено, отрывать его никто не будет. В квартире никого не было – Толя жил и учился в интернате в Нижнем Тагиле, Маша с няней жила на даче в Переделкине.
Он тут же дал распоряжения Марии Акимовне (домработнице) насчёт обеда и сказал, чтобы она больше его не трогала и ни за чем не обращалась» (РГАЛИ, ф. 2871, оп. 3, д. 36, лл. 10, 10 об., 11).
Только в конце дня Гордон узнала, почему Симонов заперся в рабочем кабинете и чем он занимался: писатель весь день обдумывал своё прощальное письмо Серовой.
Серова вернулась домой ближе к двум часам. И почти сразу начался обед.
«Мы обедали втроём, – вспоминала Гордон, –– К.М., Валя и я».
Обед был в большой угловой комнате, окно которой выходило на Пушкинскую площадь и на улицу Горького, переименованную позже в Тверскую. По рассказам Гордон, эта выделенная под столовую комната была очень красиво обставлена и в ней всегда всем было уютно.
Пообедав, Серова ушла в свою спальню отдыхать, а Симонов вновь закрылся в кабинете.
Кульминация наступила около шести часов. Гордон вспоминала:
«Вечером, когда Валя ушла на спектакль, К.М. как всегда спокойно проводил её до дверей, как всегда они поцеловались (моя секретарская у самой входной двери и всегда открытая из-за духоты). Открыл входную дверь, проводил её до лифта и когда лифт пошёл вниз, вернулся, закрыл дверь и тут же спросил у Марии Акимовны, где его чемоданы и брезентовый мешок.
Мария вытащила чемоданы и мешок и, увидев, как он стал кидать в чемодан бельё и костюмы, а в мешок обувь – ошарашенно спросила:
– Вы что?!
– Я ухожу от Валентины Васильевны.
Мария заплакала, я стояла в дверях окаменевши» (РГАЛИ, ф. 2871, оп. 3, д. 36, л. 12 об.).
Было ли решение Симонова спонтанным? Конечно, нет. Писатель его выстрадал.
Гордон утверждала, что Симонов в течение многих лет отчаянно боролся за Серову.
«К.М. много лет и упорно пытался её лечить, – рассказывала она. – Когда он уговорил её в первый раз лечь в Соловьёвскую больницу (не помню года), он договорился с врачом, что каждую субботу будет брать её на воскресенье домой, ездил к ней почти ежедневно, когда не мог – звонил по телефону, всячески поддерживал её».
После Соловьёвской больницы были другие лечебницы.
«Много раз, – уточнила Гордон в своих воспоминаниях, – она (Серова) лежала в разных клиниках – ничего не помогало».
Не сильно изменило ситуацию и рождение в мае 1950 года у Симонова и Серовой общей дочери – Маши. Больше того, Серова, видимо, уверовала в то, что муж после появления на свет их ребёнка никогда от неё не уйдёт.
А ведь однажды Симонов уже почти ушёл от Серовой. Но когда это было и при каких обстоятельствах, Гордон не уточнила. Как и не рассказала о том, почему Симонов всё-таки потом к Серовой вернулся.
Тут что ещё следовало бы отметить? В окружении Симонова все знали о проблемах Серовой. Но никто не думал, что писатель решится на окончательное расставание с актрисой. Позже Гордон как-то призналась Симонову, что ей до последнего казалось, что никаких потрясений в доме писателя не будет. И как на это отреагировал Симонов?
«А я хороший актёр, – сказал он не то с горечью, не то с грустью» (РГАЛИ, ф. 2871, оп. 3, д. 36, л. 17).
Однако внешне, повторю, много лет всё выглядело не просто пристойно, а даже как-то романтично. Судите сами. В конце 1953 года Симонов по каким-то делам оказался на юге и едва успевал к новогоднему столу в Москве. И вдруг его поезд задержали. Писатель, когда об этом узнал, отбил из Ростова-на-Дону Серовой телеграмму.
«Милая Валюша, – отстучал он, – поезд пока опаздывает <на> несколько часов. Надеюсь немного нагоним. <На> всякий случай готовься встречать Новый год <не на даче, а в> городской квартире, чтобы наверняка успеть» (РГАЛИ, ф. 1814, оп. 1, д. 571, л. 1).
К слову: эта телеграмма – единственный сохранившийся из переписки Симонова с Серовой документ (имеется в виду не копии писем и записочек, а именно оригинал). Всю другую переписку писатель в конце своей жизни уничтожил.
После той телеграммы прошло почти два года. Серова за это время снялась в картине «Бессмертный гарнизон» по сценарию Симонова. Но, «милой Валюшей» она для писателя быть уже перестала.
В своих воспоминаниях Гордон подробно рассказала, как Симонов в декабре 1955 года уходил из своей квартиры.
Он «снял с вешалки моё пальто, подержал пока я оделась, надел свою шубу и сказал:
– Пойдёмте, Нина Павловна, погуляем во дворе, пока не приедет Василий Иванович (шофёр). – А ты, – сказал он Марии, – отдай ему чемодан и мешок».
В тот вечер Симонов оставил для Серовой и сочинённое им прощальное письмо.
Уже в машине Симонов дал Гордон ряд распоряжений. Писатель, вспоминала она, «попросил меня завтра, с утра, зайти к нему домой – забрать всю почту, рукописи, все срочные дела и идти в <журнал> «Новый мир», куда придёт и он».
Ночевать Симонов поехал не к своим родителям и не на дачу в Переделкино, а в семью своего заместителя по журналу «Новый мир» Александра Кривицкого, который жил тогда рядом со станцией метро «Маяковская».
В квартире Кривицкого писатель прожил пару недель. А потом Симонов собрался в Болгарию. Вернувшись в Москву, он решил на Новый год взять путёвку в санаторий и вскоре отбыл в Кисловодск. А там уже отдыхал давний его знакомый Александр Яшин (с ним писатель вместе учился в Литинституте).
Конечно, Яшин сразу догадался, почему Симонов на праздник, который вообще-то принято встречать в кругу семьи, сбежал из дома на Кавказ. У него у самого тогда были не лучшие времена. Но у Яшина тогда возникло ощущение, что всё ещё могло вернуться на круги своя. Перечитайте написанное им в те дни стихотворение «Ёлочка»:
Вы поднимали каждый тост –
Я видел – за неё.
Нет, Яшин ошибался. Да, Симонов очень тяжело переживал свой уход из дома. Но возвращаться к Серовой он тем не менее не собирался.
Почти сразу после празднования Нового года в Кисловодск прилетела Гордон: Симонов наработал много материалов, а в санатории диктовать их оказалось некому. Первым делом писатель попросил перепечатать текст новой его поэмы «Отец». А потом он прочитал лирические стихи. Симонов, записала Гордон 15 января 1956 года в дневник,
«дал перепечатать стихи «Я не могу писать тебе стихов…». Это последние стихи Вале – точка. Конец такой огромной любви. Раньше мне казалось, что ей не будет конца, но потом я всё чаще думала, что конец будет и вопрос только в мере терпения К.М. Одно время мне казалось, что терпение его безмерно. Но он мне как-то летом, на даче в Переделкино, когда она врывалась и мешала работать, сказал:
– Я очень терпелив, но если моё терпение кончится, меня ничто не вернёт!» (РГАЛИ, ф. 2871, оп. 3, д. 41, л. 41).
Считается, что окончательно Симонов расстался с Серовой в феврале 1956 года – сразу после возвращения из Кисловодского санатория в Москву.
«Уходя от Вали, – рассказывала Гордон, – К.М. оставил ей всё – и квартиру, и дачу, и машину. Деньги положил ей на сберкнижку и отдельно на другую сберкнижку <дочери> Маше – до совершеннолетия» (РГАЛИ, ф. 2871, оп. 3, д. 36, л. 16 об.).
Сам Симонов тогда за Серову уже ничуть не переживал. Его волновало, что будет с дочерью, поймёт ли девочка отца или затаит обиду.
«Очень страдает за Машеньку» – рассказывала Нина Гордон. «Когда ездил прощаться с девочкой (ещё зимой) в Переделкино, – писала она в своём дневнике, – я сидела в машине, – вышел из ворот чёрный, молча сел в машину и молчал всю дорогу» (РГАЛИ, ф.2871, оп.3, д.41, л.12).
Если б не назначенный на февраль 1956 года двадцатый съезд КПСС, на который Симонов был избран делегатом, то он после Кисловодска в Москве бы не задержался. Но пропустить съезд писатель не мог: иначе б его не поняли в Кремле.
Съезд оказался сенсационным: Хрущёв пошёл на развенчание Сталина. Это всё надо было осмыслить. Но уже в апреле Симонов, окончательно объяснившись с Серовой, рванул в Ленинград, чтоб в одном из домов отдыха – в Репино – продолжить работу над романом «Живые и мёртвые».
В Репино писатель потом вызвал и стенографистку – диктовал новые главы. Но Серова своими просьбами и там всех достала.
«Получила здесь письмо от Вали <Серовой> из Кремлёвки – лечится, – записала тогда в свой дневник Гордон. – Умоляла меня в хорошую минуту поговорить с К.М. о ней. А что я могу сделать? Не имею я права и нет у меня сил – рвать ему душу. Но её тоже жалко. Держу в руках её письмо, говорю К.М. робко: вот, от Вали.
– Не надо, не давайте. Читать не буду!
Сказал, как отрезал» (РГАЛИ, ф.2871, оп.3, д.41, л.10)
28 апреля Симонов решил сменить Репино на Абхазию (там у него в Гульрипши имелся свой домик).
«К.М. ушёл от Вали, – рассказывала Гордон уже в 1980 году, – и не хотел, да и не мог жить и работать тогда в Москве – всё было напряжено до предела; он не хотел больше ни встречаться, ни объясняться с ней, хотел, чтобы она поняла, что он ушёл на этот раз – навсегда» (РГАЛИ, ф. 2871, оп. 3, д. 36, л. 1).
4 мая в Абхазию прилетела и Гордон. Симонов её встретил и повёз на дачу.
«По дороге с аэродрома, – рассказывала Гордон, – он меня расспрашивал о новостях в Москве. Я ему рассказала, что была в больнице у В.В. <Серовой>, о нарастающей злобе на него всех её родных, почувствовавших, что на этот раз он уже окончательно ушёл от Вали. Валю по-женски и по-человечески мне очень жаль, но его мне жаль несравненно больше. Сколько натерпелся от неё – не выдержал бы ни один другой человек; и как держался, виду не показывал, панцирь сверху» (РГАЛИ, ф.2871, оп.3, д.41, л.12).
То ли в конце мая 1956 года, то ли в начале июня к Симонову в Гульрипши прилетел на отдых его пасынок Анатолий Серов. Ему тогда было шестнадцать лет. Паренёк учился в Нижнем Тагиле. А на Урал он попал не потому, что хотел быть поближе к родным местам своего настоящего отца – погибшего в 1939 году лётчика. Ему грозила колония за кражу, и Симонов упросил начальство заменить мальчишке колонию на школу-интернат.
«Толя был «трудновоспитуемым», – рассказывала Гордон, – лгун, лентяй, ничего не хотел делать. К.М. отдавал ему много времени и сил – но всё напрасно. Валя не обращала на сына внимания, а бабушка – К.М. Половикова – как только К.М. уезжал из дома (в редакцию «ЛГ» или Союз писателей на весь день), нещадно его баловала. Долго с ним мучились – нанимали репетиторов, занимался им и отчим К.М. – Александр Григорьевич <Иванишев> и разные учителя – всё напрасно. И тогда решились на крайнюю меру – школу-интернат. Пока Толя там учился (не помню, 2 или 3 года), – К.М. сам летал туда, и без конца посылали в интернат и книги, и разные школьные принадлежности, и лыжи – на всех ребят» (РГАЛИ, ф. 2871, оп. 3, д. 36, лл. 2 об., 3).
О приезде сына к Симонову в Гульрипши вскоре стало известно и Серовой. И она сама быстро собралась в Абхазию. Симонову это было неприятно, но он же не мог отказать своей бывшей музе в возможности повидаться с её родным сыном. Хотя, конечно, писатель сразу догадался об истинной цели приезда Серовой на юг: она ещё надеялась вернуть Симонова. Но предпринятая актрисой попытка примирения окончилась полным провалом, и она буквально через день после приезда в Гульрипши вынуждена была вылететь назад в Москву. И больше писатель и Серова уже не пересекались. Каждый из них дальше пошёл своим путём.
Осенью 1956 года Симонов твёрдо решил, что пришло время официально разобраться со своим семейным положением.
«На днях, – записала 6 октября 1956 года в свой дневник Гордон, – начинает развод с В.В. <Серовой>. Квартиры в Москве ещё нет, живёт на <даче в> Красной Пахре. Там очень хорошо, но уж очень далеко от Москвы, массу времени тратим на дорогу. Очень жалеет <дочь> Машеньку, довольно часто бывает у нас. Валя “болеет” по-прежнему, по-моему, даже хуже!» (РГАЛИ, ф.2871, оп.3, д.41, л.24).
Но официально Симонов развёлся с Серовой лишь в январе 1957 года. Тогда же он снял и все посвящения со своих стихов Серовой, сделав исключение лишь для стихотворения «Жди меня». Не тогда ли Симонов написал:
Я не могу тебе писать стихов –
Ни той, что ты была, ни той, что стала.
И, очевидно, этих горьких слов
Обоим нам давно уж не хватало…
Упрёки поздно на ветер бросать,
Не бойся разговоров до рассвета.
Я просто разлюбил тебя. И это
Мне не даёт стихов тебе писать.
Чтобы ничего больше не напоминало о Серовой, Симонов почти разу после развода продал свою дачу в Абхазии. А когда Серова умерла, то писатель отказался вылететь на похороны и ограничился присылкой 58 роз.
К слову: в середине 70-х годов Алексей Герман собрался экранизировать повесть писателя «Двадцать дней без войны». На одну из ролей режиссёр собирался пригласить Аллу Демидову. Но Симонов, когда увидел кинопробы – а Демидова перед съёмками наложила на себя грим под Серову, то сразу запротестовал. Он не хотел, чтобы хоть что-то в его жизни продолжало ему напоминать о Серовой.
В декабре 1978 года Симонов в очередной раз лёг в больницу. В те дни он попросил дочь Машу принести ему все его письма к её матери. Писатель, к слову, не исключал тогда возможность передачи всей его переписки с Серовой в Центральный архив литературы и искусства, где ещё в 1961 году был образован его фонд.
Однако дочь Симонова и Серовой – Мария, хорошо знавшая характер отца, сразу догадалась, какой будет финал. И поэтому она всю ночь перед тем, как выполнить волю близкого человека, переписывала старые листочки. Но ей удалось скопировать лишь малую часть отцовских писем.
Разбор личного архива продолжился сразу после Нового года.
«Мы работали с К.М. вечером у него дома наверху, – вспоминала Нина Гордон. – Разбирали архивы. Вдруг он сказал мне:
– Все, кто захотят поинтересоваться мною и Валентиной – пусть читают первый том собрания сочинений. Там стихи ей и даты под ними. Пусть читают стихи и смотрят дату…» (РГАЛИ, ф. 2871, оп. 3, д. 34, л. 26).
Но оригиналы писем уничтожать Симонов не собирался. Он ещё не определился: оставить их у себя дома или сдать в архив. Но потом писатель в одночасье всё переиграл. Гордон рассказывала:
«Разобрали всё, посмотрели; он сказал: “Подумаю”. А потом позвонил мне, вечером, и говорит: – Всё решил. – Поедем с Вами на дачу и устроим аутодафе!
И поехал и всё бросил в камин. Было это в январе 1979-го.
Но последнего его письма к Вале не было. Где оно? Отдала ли она его кому-нибудь или кто-то взял сам у неё, когда она “болела” – неизвестно. Я тщательно просмотрела всё, он то же – письма не было» (РГАЛИ, ф.2871, оп.3, д.34, л.26 об.)
А так беспощадный огонь всю переписку Симонова с Серовой в одно мгновение сожрал. И вместе с этими письмами исчезла целая эпоха.
Но кое-что уже в начале 90-х годов всё-таки воскресло. Егор Яковлев упросил дочь Симонова – Марию показать ему копии писем её отца к Серовой. И потом он шесть писем, не спросив у семьи писателя согласия, опубликовал в «Общей газете».
Ну и?.. В чём смысл публикации? В попытке заглянуть к Симонову в спальню? А нужно ли это?..
Писатель остаётся в памяти книгами, всё остальное со временем тускнеет и стирается в пыль.
Ну знаете.. После недавней менажатруашной писанины Мурикова о Маяковском и телевизионного фильма, в котором – в последний момент, благодаря А.К. Симонову удалось снять реальные фамилии Симонова и Серовой, то, что написано в этом материале, можно считать эталоном деликатности. В.В – я не подлизываюсь, реально, и то, что нет упоминаний о Сталине и Рокоссовском многие оценили. Бывает, что поодиночке люди выдающиеся, но вместе не могут сосуществовать нормально, а обстоятельства и среда тому способствуют. Такова жизнь и пример Симонова и Серовой – тому ярчайшее подтверждение. Жаль, что дочь не послушалась отца, замечательно, что сын выполнил его послелнюю волю Спасибо за публикацию и память о людях эпохи.
И тем не менее. В инете о Серовой и Симонове материалов – хоть завались, по сути, ничего нового о “романе века” автор не открыл. Хотя текст добросовестный, здесь я с ТСЛ полностью согласен (без подхалимажа )).
Однако же моё отношение к материалу – весьма определённое: не вижу смысла копаться в истории давно минувших дней. Ну, была талантливая актриса. Ну, спилась. Ну, Симонов её тащил, тащил, а потом взял – и бросил. И – что? Прикажете слезу выжимать из левого глаза? Да рядом с нами (и с вами – тоже) порой такое происходит! – никаким Серовой and Симонову не снилось. А писать об этом – некому, всяк норовит кого поизвестней в книжку вытащить, фильм сделать… Лично я за Симонова, но без его тараканов столетней давности. Равно как и за Серову, но опять же – трезвую как “Отче наш” и без запойных мелодий. Очень плохо, когда за творческим человеком цепляется хвост перебранных архивов. Я так думаю.
Вот и имей творческий человек редактора, секретаря, стенографистку или продюсера! После его смерти все выложат.
Симонов.. Серова.. А кто это?!
Интересно, конечно. Но как-то не совсем ловко такое читать: личная жизнь должна быть именно личной жизнью, а секретарша сделала её достоянием общественности. Настоящий Симонов – это лирика, это “Живые и мёртвые”, а семейные неурядицы… лучше о них в таких подробностях не знать.
Ага, прислуга, повариха, личная стенографистка… Неплохо, да, для социализма-то? Кому завод и коммуналка, кому – прислуга…
Напишите хоть что-то отдаленно напоминающее “Жди меня”, отпашите военкором хоть на чем-то отдаленно напоминающем Великую Отечественную войну и будет вам “счастье”…