Я унаследовал любовь

Рубрика в газете: Град грядущий, № 2021 / 40, 28.10.2021, автор: Александр СУВОРОВ

---

У Александра Суворова, слепоглухого психолога, педагога, поэта, доктора психологических наук, профессора, ведущего научного сотрудника Московского государственного психолого-педагогического университета, почётного международного доктора гуманитарных наук Саскуаханского университета (штат Пенсильвания, США), действительного члена Международной академии информатизации при ООН, автора книг по педагогике, философии психологии в издательстве «ЛитГост» выходит новая книга «Эксперимент длиною в жизнь». Самое время поговорить об этой книге и о жизни, что у Суворова почти равнозначно.

---

Олег ЕРМАКОВ. Александр Васильевич, вы полный тёзка славного генералиссимуса. Павел Флоренский в своей работе об именах настаивает, что имя таинственно воздействует на человека. И я давно хочу у вас спросить, так ли это?
Александр СУВОРОВ. Я не эксперт в этом. Хотя, например, таинственную связь между личностью Марины Цветаевой и её именем не рискнул бы отрицать. Какой-то трагический надрыв… И порыв, и прорыв…
Но в моём случае связь не между именами, а между тёзками. Между личностями. Образ Суворова, конечно, с детства влиял на меня, определял мой уровень притязаний, то, что от чего другого, а от скромности не помру. У меня есть исследование «Большая сказка», где я анализировал свою детскую ролевую игру-фантазирование. Её герой, разумеется, Александр Васильевич Суворов, был бессмертным полководцем, универсальным творческим гением и революционером. Как Че Гевара, о котором я тогда не знал.
В дошкольном детстве я хотел быть полководцем, игнорируя, разумеется, свою слепоту. Став взрослым, я доказывал педагогам, что детские мечты не надо приземлять, убеждать ребят, что им что-то недоступно. Жизнь убедит со временем. А пока не мешайте им мечтать хотя бы стать космонавтами, кем угодно, почему бы и не господом Богом. Несмотря ни на какую инвалидность. Главное, быть в своих фантазиях на стороне добра против зла, что подчёркивал и Корней Чуковский в своей великой книге «От двух до пяти», раздел «Борьба за сказку».
На втором месте у меня была мечта стать композитором. На третьем – стать писателем. Эту последнюю мечту можно считать сбывшейся. Правда, я мечтал писать поэмы и романы, а Борис Михайлович Бим-Бад сообщил мне, что я эссеист, – как у Мольера мещанину во дворянстве, что он говорит прозой. Ну что ж… Тоже неплохо. Впрочем, поэмы у меня есть… Во всяком случае две – «Средоточие боли» и «Свет», – которые сам воспринимаю серьёзно.
О. Е. По прочтении «Пятикнижия», подумалось, что кратко суть можно сформулировать так: будь Моисеем для народа своих чувств, мыслей, желаний; веди себя к сиянию и ясности, к знанию и свету. Читая вашу книгу «Эксперимент длиною в жизнь», снова вспомнил тот опыт чтения. Потому и спросил вас о знаменитом тёзке. Ведь вы и стали полководцем своих мыслей и желаний и одолели Альпы особых жизненных условий. Ваша книга своеобразный учебник мужества. Но интересно её читать ещё и потому, что для зрячеслышащего мир слепоглухих – другая вселенная, как вы и определяете в названии другой книги «Встреча вселенных, или Слепоглухие пришельцы в мире зрячеслышащих». И я рад этой возможности задавать вам вопросы. Думаю, что и читателям будет интересно кое-что уточнить. Например, Александр Васильевич, каким вам представляется пространство? Конкретнее: пространство Москвы? Часто ли вам удаётся бывать на её улицах?
А. С. О том, что я одолел «Альпы куда более высокие», чем мой знаменитый тёзка, писал ещё Ильенков в работе «Становление личности. К итогам научного эксперимента», опубликованной во втором номере журнала «Коммунист» за 1977. В том же году для брошюры «Учиться мыслить смолоду» эта работа отредактирована как глава «Откуда берётся ум?». Параллельно с Ильенковым и после него мои «Альпы» поминали многие – сравнение напрашивается.
В 70-е годы ходовой была цитата из письма Горького Ольге Ивановне Скороходовой, в котором Алексей Максимович определил слепоглухих как «существа для эксперимента». Я всегда был готов служить в качестве такого экспериментального существа, ничего обидного в этом не видел, и был готов отвечать на любые вопросы. От исследователей, студентов, журналистов, теперь вот и от Вас…
Представления слепоглухого о пространстве – самый первый вопрос, которым задаются зрячеслышащие при встрече со слепоглухими. Это теоретико-познавательный (гносеологический) вопрос, на который пыталась ответить и Скороходова в книге «Как я воспринимаю, представляю и понимаю окружающий мир». И когда в октябре 1974 Скороходову награждали Орденом Трудового Красного Знамени, Ильенков в своём выступлении низко поклонился ей за её попытки ответить на этот вопрос – за её, тем самым, вклад в гносеологию.

Вопрос о пространственных представлениях слепоглухих очень сложен, и вы со своим примером о пространстве Москвы попали на средний уровень сложности. Если танцевать от печки, то первоначально, разумеется, формируются образы ближайшего пространства – своего тела, комнаты, в которой живёт слепоглухой, ближайших окрестностей дома. Потом уже средний уровень – пространство региона, в котором живёшь, той же Москвы. А дальше – пространство страны, планеты, вселенной…
В книге «Эксперимент длиною в жизнь» есть глава про обжитое социальное пространство/время, восходящая к соответствующим моим статьям, написанным ещё двадцать с лишним лет назад, и главам изданной в 2001 году моей книги «Совместная педагогика (курс лекций)». Иными словами, вопрос о том, как слепоглухой обживает пространство/время вокруг себя.
В одном детском оздоровительном лагере я сориентировался в комнате, куда меня поселили, а потом стал искать туалет. Моя сопровождающая пыталась мне помочь, оторвать меня от стены и спрямить мой ориентировочный зигзаг вдоль стены коридора и далее внутри туалета. Я раздражённо спросил:
– Кто из нас слепой?
– Ты.
– Вот и не мешай.
На факультете психологии МГУ в программу входила и, конечно, входит книга Конрада Лоренца «Кольцо царя Соломона». Там есть глава про водяных землероек. Я её подробно цитирую в своих книгах. Прочитав эту главу, я сразу решил, что я – по способу ориентировки, – водяная землеройка. Эти зверьки ориентируются на ощупь, миллиметр за миллиметром ощупывают незнакомое пространство, и лишь по хорошо разведанным маршрутам носятся как угорелые. Но стоило экспериментатору убрать на одном из их маршрутов камень, на который они привыкли с разбегу вскакивать, как первая же землеройка, неожиданно плюхнувшись в воду, вернулась к концу знакомого маршрута, опять миллиметр за миллиметром ощупала изменения до продолжения знакомой траектории, а дальше снова помчалась. И так же все остальные.
Я точно так же, изучая окрестности своего дома, залезал с ориентировочной тростью во все тупики, отвергая предлагаемую наблюдавшими зрячими помощь. А, изучив все места, куда не надо лазить, я туда больше и не лазил, спрямил свои траектории. И лесопарк Лосиный Остров так же изучал.
Вы мне писали недавно, как наощупь преодолевали камыши речки Вазузы около районного посёлка Сычёвка. Вам пришлось подтягиваться за эти могучие камыши руками, подтягивая и байдарку, иногда попадая в тупики, так же подтягиваясь выбираясь из них… Совсем как я.
Но всю вселенную так не ощупаешь. Очень жаль, что мало рельефных карт. Рельефные географические карты были в подростковом возрасте моими любимыми игрушками. Они стали основой всех моих представлений о бывшем СССР, о планете в целом. Физическую карту СССР и политическую карту Европы, а также глобус, я выучил наизусть. Пространственный скелет Москвы для меня – схема метро. Была рельефная схема, потерялась, да и устарела она… Всё прошу, чтобы мне прислали полный список действующих линий и станций метро.
Правда, сейчас это так, развлечение. Прошли те времена, когда я мог почти самостоятельно пользоваться метро. Я теперь колясочник, и меня, как ту крысу на тележке по лабиринту, возят на такси и на личном транспорте моих друзей.
Это ещё в студенческие годы читал про эксперимент психологов: лабиринт, в конце его кормушка; одна группа крыс искала кормушку самостоятельно по запаху; других к кормушке возили на тележках; потом снимали их с тележки и отправляли в самостоятельное странствие, и они, конечно, по сравнению с крысами-«пешеходами», были совершенно беспомощны – им надо было самостоятельно заново искать кормушку.
Чем ты активнее, деятельнее, тем твои пространственные представления точнее.
Что касается ориентировки в космосе, в солнечной системе, галактике и так далее, то у зрячих тоже есть карты, а у меня нет, научно-популярные книги читал, в том числе настолько подробные, что выучил наизусть орбиты планет Солнечной системы от солнца наружу. Это уже совсем умозрительно. Как бы шарики на кружках, на столе…
Сейчас на улицах Москвы мне удаётся бывать редко, как и вообще на улице, на воздухе. Между лифтами и выходом из подъезда довольно высокая лестница. Установили платформу – подъёмник для коляски, но никак не включат. Чтобы включить, надо поставить эту штуку на баланс жилищника, и тянут резину, так что мне с помощью друга пришлось обратиться в администрацию президента с просьбой о вмешательстве. Подъёмник сделали ещё в конце апреля, и до сих пор – в сентябре – никак, уже, говорят, внутри подъёмника стала образовываться свалка… (Сейчас, в октябре, платформу на баланс жиилищника поставили, контракт о техническом обслуживании заключили, но сунулся вчера, 12 октября, прокатиться на прогулку и обратно – платформа повреждена. Сегодня со мной некому гулять, жду завтра.)
Ориентировка во времени тоже, разумеется, деятельная – процессы. Смена дня и ночи, приёмов пищи, времён года… Часы с рельефным циферблатом, а теперь системное время, указываемое айфоном, ноутбуком с брайлевским дисплеем, брайлевским органайзером…
О. Е. Время и пространство наощупь – хорошее название для книги. Ваш опыт чем-то близок страннику. В походах действительно ощупываешь пространство. Вот почему мне кажется, что именно странники лучше других чувствуют страну, мир. Как чувствовал и знал пешеход Григорий Сковорода или Генри Торо и Велимир Хлебников. Продолжая тему Москвы, хочется заметить, что в вашей книге «Эксперимент длиною в жизнь» дан образ столицы семидесятых, который вызывает ностальгию. Сердечные разговоры на кухне, прогулки, студенческие надежды, потаённые рассуждения о Солженицыне. Вам посчастливилось встретить чутких и увлечённых людей, педагогов, философов, того же Ильенкова. И теперь вас называют единственным таким человеком в мире. Как вы думаете, сейчас это было бы возможно?
А. С. Каким таким «единственным в мире»? Чутким и увлечённым? А ваш Аркадий Сергеевич Охлопьев из романа «Радуга и вереск»? И его кухонный клуб «толедцев»?
И что именно «это» было бы сейчас возможно? Высшее образование слепоглухих? Такой энтузиазм, с каким нас обучали в семидесятые?
Высшее образование не такое уж массовое явление и среди здоровых. Среди инвалидов – тем более. После нашей четвёрки такую группу больше не обучали. Высшее педагогическое образование получили Ирина Галебская и Елена Лысенко, слабовидящие глухие, работающие сейчас воспитателями в Сергиево-Посадском (бывшем Загорском) детдоме… Кто-то окончил Ленинградский Восстановительный Центр для глухих – это среднее специальное образование… Сейчас при участии благотворительного фонда поддержки слепоглухих «Со-единение» получает высшее образование Алёна Капустьян… Благодаря фонду возникло инклюзивное творческое движение в театрах – «Инклюзион» и ещё кто-то, совместные спектакли зрячеслышащих и слепоглухих актёров, с гастролями даже в Париже и Лондоне. Когда есть возможность кого-то довести до такого уровня – стараются доводить. Мне, к сожалению, не удалось в этом поучаствовать.
Мало ли как меня называют… Хоть горшком назови, только в печь не ставь. А жизнь вовсе не такая уж фанфарная. Нет общения с детьми, очень мало – со студентами. Всегда сетовал на недостаток профессионального общения – с коллегами. На всяких заседаниях, конференциях и прочих массовках мне делать нечего, а таких индивидуальных сердечных контактов, как с Ильенковым и Бим-Бадом, нет. Хорошо, что изредка удаётся зазвать к себе кого-нибудь погулять, чтобы вывезли в коляске, и таких – выгуливающих– единицы. На старости лет самым большим дефицитом стали прогулки на свежем воздухе.
А я ведь и правда всегда был странником. Сейчас это странничество главным образом духовное – в основном по книгам. Преобладает виртуальное общение – фейсбук, WhatsApp, электронная почта, а личных встреч очень мало.
Хорошо, что есть и такое. Я давно понял, что нет предела не только совершенству, но и наоборот… Что бы я делал без интернета, а он тоже далеко не у всех…
О. Е. Расскажите, где вам удалось побывать?
А. С. Просто перечислять скучно, да и мой любимый Твардовский говорил, что
«Есть два разряда путешествий:
Один – пускаться с места в даль,
Другой – сидеть себе на месте,
Листать обратно календарь».
Вся жизнь – путешествие, странничество, от рождения до смерти. Я родился в столице Киргизии, тогда Фрунзе, теперь Бишкеке, и это уже само по себе экзотично по отношению к Москве, где проходит основная часть моей жизни. Средняя Азия, летнее пекло, горы Тянь-Шаня, куда с мамой и её коллегами ездили ежегодно 30 апреля за тюльпанами, Иссык-Куль (по-русски «Горячее Озеро»), которому я посвятил юношескую поэму «Прозрачное счастье» и несколько стихотворений.
Мама работала на энергоучастке Фрунзенского отделения железной дороги, и летом на выходные на Иссык-Куль ходил специальный поезд до центра Иссык-Кульской области Рыбачье, – не знаю, как сейчас называется. Там железнодорожные пути проходили вдоль берега Иссык-Куля, в том числе мимо городского пляжа, и возле него курортный поезд и останавливался. На пляж надо было попадать через железный турникет-вертушку, ещё пара минут ходьбы – и песок, травка, мелководье, песчаное, местами каменистое дно, и надо было довольно долго идти, чтобы добраться туда, где нога уже не доставала дно, и плыть. Мы с мамой плясали в лягушатнике – прыгали, взявшись за руки. Плавали вместе, она помогала мне ориентироваться, тогдашних остатков моего зрения хватало, чтобы в метре – двух впереди себя видеть мамину голову. Потом – обтирание жёстким полотенцем, загорание на песке… И ощущение «прозрачного счастья» – чистоты насквозь, холодной, после подчас ледяной воды, прозрачной свежести собственного тела…
В трёх часах езды от Рыбачье на берегу Иссык-Куля у Фрунзенского отделения железной дороги был свой пансионат– туристическая база «Локомотив». Деревянные домики в виде вагонов, столовая под навесом. Там я купался в Иссык-Куле иногда самостоятельно.
Рядом была турбаза побогаче, от какого-то крупного фрунзенского автохозяйства, а может, даже от завода сельскохозяйственных машин имени Фрунзе, у них – купальный пирс. Там было удобно по лесенке спускаться в воду прямо с пирса, плавать, самостоятельно находить эту лесенку и подниматься на пирс, загорать на его досках, всем телом прислушиваясь к вибрации шагов купальщиков. Об этих шагах я там же, лёжа на пирсе, сложил небольшую поэму, которую так и назвал – «Шаги».
Иногда вывозила нас в горы и школа слепых. Грузовик, скамейки-доски от левого борта до правого, дети на этих скамейках поют песню «Геологи». На месте – огромный пионерский костёр…

Горные склоны, рощицы, Иссык-Куль, один раз даже купание в горной реке Чу, и щемящее чувство от того, что ты – здесь, среди всех этих айтматовских пейзажей. В прозе Айтматова ощущаю дыхание своего киргизского детства…
Везде не побываешь, и утешаешься тем, что в любой момент находишься в экзотическом месте, где кто-то мечтает побывать. Моя комната в Москве, многоквартирный 17-этажный дом рядом с платформой Лось, через Ярославское шоссе – лесопарк Лосиный Остров, куда меня и сейчас иногда вывозят в коляске. И олени в Лесопарке, мой попечитель Олег фотографировал их через лесное озеро, они вышли на берег, а он с другого берега их снимал.
Там лучше, где нас нет, а я бы возразил: надо ценить место, где находишься, где ты есть прямо сейчас, какой-нибудь фейсбучный знакомый из Индии мечтает о нём…
Последний раз на Иссык-Куле я был в августе 1981. Потом умер отец, и больше я туда не попал. В 1986 мама с сестрой и братом переехала в Смоленскую область, Рославльский район, Десногорск. Там атомная электростанция, водохранилище с почти горячей после охлаждения атомных реакторов водой…
На Чёрное море впервые попал в пяти – или шестилетнем возрасте. В Одессу. Мама возила меня в знаменитую глазную клинику Филатова. А по пути домой оттуда заехали в Ленинград, где училась какая-то наша родственница, остановились у неё в студенческом общежитии, почти пустом по случаю лета. Кормили в основном голубцами, которые мне с тех пор надоели. Речные трамваи на Неве, духовой оркестр в Летнем саду, под который я пытался петь «Киевский вальс»…
Следующая встреча с Ленинградом – в июне-июле 1972 года, на экскурсии, организованной для четвёрки слепоглухих студентов и некоторых воспитанников Загорского детдома Александром Ивановичем Мещеряковым. В Ленинграде – две недели, потом маленьким самолётиком ЯК-40 – в Таллинн, потом поездом – в Ригу. А потом, не дотерпев до возвращения в Москву, я рванулся домой, во Фрунзе, к маме, к Иссык-Кулю.
«Домой»… Дом, в сущности – вся планета. Смолоду так себя ощущаю – землянином, начитавшись фантастики о полётах в космос.
После Одессы на Чёрное море впервые попал в июле 1974, в Геленджик, в санаторий «Солнечный берег» Всероссийского общества слепых. Потом хорошо обжил Чёрное море – Геленджик, Сочи, Туапсе, Евпатория, Алушта, детские горные палаточные лагеря под (над) Туапсе, где я встретил своего, тогда подростка, нынешнего попечителя. Всероссийский Детский Центр «Орлёнок» в часе езды от Туапсе. Последний раз я там был три года назад, с 28 мая по конец сентября 2018.
Братск, Ангара. Там у нас были родственники – брат отца, они гостили у нас во Фрунзе, а мы у них – летом 1962, единственный раз. Купался в холодной Ангаре. Катали по ней и водохранилищу на моторной лодке. Опушка страшноватой тёмной, высоченной тайги…
Обратно – через Красноярск, Новосибирск, Алма-Ату, где у нас много родни, и сейчас переписка с двоюродным братом по WhatsApp И электронной почте. Из Алма-Аты во Фрунзе впервые летел на самолётике с квадратными иллюминаторами. И в этот день, 1 августа 1962 – резко упал слух. Отец спросил меня о чём-то раз пять, я так и не понял…
Я привык быть дома в огромном Советском Союзе, и очень не хочу, чтобы нынешняя Россия стала ещё меньше после развала Союза. Я вообще за снятие границ, за планету – дом человечества.
ФРГ, Ганновер – конец июля 1980. Попал туда на всемирный конгресс слепоглухих.
Мадрид, декабрь 1988. Всемирный конгресс «Шахматы и дети». Ездил туда со своим большим другом, кинорежиссёром Альгисом Арлаускасом, знающим испанский и давно живущим в Испании, в Бильбао – двойное гражданство.
Швеция, Стокгольм. Сентябрь 1989. Очередной всемирный конгресс слепоглухих.
С конца декабря 1989 до начала февраля 1990, октябрь 1990 и май 1991 – США. Нью-Йорк, Вашингтон, Бостон, Филадельфия, Сан-Диего, Саскуахана… В Саскуахане, штат Пенсильвания, в мае 1991 стал почётным международным доктором гуманитарных наук. Моё первое звание.
Июль 1993, ФРГ, Потсдам. Очередной всемирный конгресс слепоглухих.
Октябрь 2006, Сантьяго-де-Компостелла, Испания. Международная конференция об инвалидах и их ближайшем будущем в 21 веке.
Потом ещё два раза гостил с попечителем и его женой в Бильбао, в мае 2016 и апреле 2017…
На рубеже сентября – октября 2015 – Ереван. Конференция по инклюзивному образованию.
В Одессу попал в марте 2003 года на «гастроли» – выступал там перед различными аудиториями.
Вроде всё о заграничных поездках.
По России – очень много, в основном детские лагеря.
В начале марта 2013, кажется, года попали с Олегом на кинофестиваль «Дух Огня» в Ханты-Мансийск, где мой попечитель очень тронул меня признанием: «Я счастливый!»
И в начале июня 2021 попали с Олегом на молодёжный форум инвалидов в Северную Осетию, в горное селение Тамиск. Там были проблемы с мобильной связью, и Олег шутил, называл меня из-за этого «кавказским пленником».
Ещё большая лагерная география – Ленинград, Орлёнок, Волгоград, Екатеринбург, Ижевск… Всего не перечислишь.
Но главное – люди. Я всегда ездил к людям. И ради общения с ними. Сами-то посещаемые места из-за слепоглухоты не особо доступны…
Поэтому огромную роль для меня всегда играли путешествия второго разряда, по Твардовскому – «листать обратно календарь».
Чтение.
Особенно фантастика, про космос…
И духовные путешествия по, например, философской литературе…
О. Е. Чтение и музыка ваша страсть. Когда в книге «Эксперимент длиною в жизнь» прочитал про то, что в студенческие годы вы были добровольным библиотекарем четвёрки слепоглухих ребят, поступивших в МГУ, сразу вспомнил другого библиотекаря – Борхеса и его рассказ «Вавилонская библиотека». Как сообщают комментаторы, объём этой библиотеки превышает объём видимой части вселенной многажды. То есть в библиотеке содержатся все мысли, книги и даже любая бессмыслица, всё, что только способен породить разум или способно выдать безумие. «Вавилонская библиотека» один из образов бесконечности, почти бесконечности. Любая бесконечность с чего-то начинается. А с чего началась ваша история книгочея?
А. С. Если у бесконечности есть начало, это уже половина бесконечности. И люблю повторять: всё, что имеет начало, должно иметь и конец…
Все мои истоки – и в чтении, и в музыке, – разумеется, мама, Мария Тихоновна Суворова. Возможно, мой слух не был стопроцентным и в дошкольном возрасте, но в общении этого не замечали, хотя о падении слуха маму врачи предупредили года за три-четыре до того, как это падение заметили. Так что начало книгоголизма было вполне стандартным – мама по вечерам ложилась рядом со мной и читала вслух, а я засыпал.
Брайлевская грамота в первом классе школы слепых никак не давалась, и на осенние каникулы нам дали брайлевский букварь, прося маму со мной заниматься. У неё зрячий букварь, у меня брайлевский, они один к одному, потому что учебники для школы слепых перепечатывались по Брайлю в издательстве «Просвещение», это были одни и те же учебники, только разный шрифт – зрячий и рельефно-точечный. И простейшие рисунки рельефные. Так что, не зная системы Брайля, всегда можно помогать слепому школьнику, используя зрячий учебник.
Алфавит я затвердил только к концу второй четверти, зато потом дело пошло очень быстро. К концу первого класса я уже читал со скоростью устной речи, специально читал «Родную речь» вслух, наращивая скорость. И на летние каникулы я единственный из первоклассников попросил книжки домой, очень удивив учителей.
А дальше началась война. Я нагло читал под партой во время уроков, так что учительница Галина Ильинична Торпезова даже конфисковала книжку – и забыла вернуть, а мне из-за этого не давали новые книги в школьной библиотеке, пока я не набрался духу и со слезами не напомнил о конфискованной книжке Галине Ильиничне. Заплакал. Она даже извинилась за свою забывчивость, прижала мою голову к животу, отдавая книгу…
Во втором, третьем и четвёртом классах директор школы слепых хвастался, как я быстро читаю. Меня вызывали к нему в кабинет, давали брайлевскую книгу, и просили читать вслух. Книги были сложные для моего возраста, я запинался, смущался, но меня успокаивали, хвалили.
Про то, как со мной воевал ночной персонал Загорского детского дома для слепоглухонемых, подробно в моей новой книге «Эксперимент длиною в жизнь». Я пытался прятать книги под одеялом, но это быстро просекли: нашарят твёрдое, и отбирают. Тогда невесть каким по счёту чувством я замечал приближение шмона, и быстренько прятал открытую книгу стоймя между кроватью и стеной, а когда меня положили посреди спальни – между своей кроватью и соседней. Дородные нянечки и медики не ленились шарить под кроватью, но до книги обычно не дотягивались, и когда уходили, я её благополучно выуживал и нагло продолжал читать поверх одеяла.
Чтению способствовало то, что с другими воспитанниками ни в школе слепых, ни в Загорском детдоме особо не дружил, играл в одиночку, фантазируя вслух в закоулках территории, и книги служили источником содержания этих фантазий. Естественным образом начал мечтать о том, чтобы стать профессиональным литератором, – прежде всего поэтом. Стихи пробовал сочинять ещё в восьми-девятилетнем возрасте, а в неполные четырнадцать снова начал пробовать, и втянулся…
В Загорском детдоме на меня вскоре медики и нянечки махнули рукой, а мой книгоголизм и впоследствии попытки литературного творчества поддержал директор детдома Альвин Валентинович Апраушев, который преподавал старшим ребятам, будущим остальным (кроме меня, младшего) членам четвёрки, русский язык и литературу. Меня не сразу начали отпускать на летние каникулы домой, и однажды летом Апраушев спросил, почему я целыми днями на качелях. Я буркнул, что библиотекарша в отпуске, библиотека закрыта. Апраушев возмутился, добыл у библиотекарши ключи от библиотеки. Меня туда пустили, я набрал книг, и с тех пор меня всегда пускали в библиотеку пополнять запасы чтения. Я рылся в книгах, и библиотекарша была спокойна, зная, что я всё поставлю туда же. Так и освоил азы библиотечного дела, которые мне пригодились потом, чтобы поддерживать порядок и в студенческой библиотеке, и в моей личной.
О. Е. А вот то, как вы слушали в книжном шкафу музыку, не могло придти в голову и Борхесу. Иначе он дополнил бы келью библиотекаря музыкальной камерой. Я тоже меломан и меня просто ошеломил эпизод из вашей книги, в котором вы впервые слушаете музыку с сабвуфером, положив его на грудь, и заливаетесь счастливыми слезами. Необыкновенный образ. И этот эпизод прекрасно иллюстрирует определение музыки у древних китайцев: радость и музыка у них были омонимами, а по сути синонимами. Вспомнилось и утверждение индийского суфийского музыканта начала двадцатого века, бывавшего в России и встречавшегося со Скрябиным, Хазрата Инайят Хана, о музыкальных вибрациях святых мест, но и вообще о вибрации всей земли. Вот бы положить такой сабвуфер на грудь! Правда, неизвестно, радостно ли звучит голос всей земли, природы и человечества… Я слышал вашу игру на губной гармошке. Как вам это удаётся? Как вы чувствуете, слышите музыку?
А. С. У китайцев музыка и радость – одно и то же, по вашим словам… У меня музыка вообще совпадает с любым настроением, и радостным, и печальным, и лирическим. Музыка – это эмоциональная культура вообще. И не только эмоциональная. Культура существования, жизни. Напряжение жизни.
И что касается планеты в целом как сабвуфера, хочется сказать неожиданную для атеиста вещь: у кого-то на груди он, этот сабвуфер, так-таки лежит… А мы – внутри него. И это – быть внутри – куда круче, чем быть снаружи и держать на груди, или ещё как-то прижимать/прижиматься.
Услышать этот вселенский сабвуфер, находясь внутри него, очень просто – надо сосредоточиться, вслушаться. Было бы чем. Не ушами, а всем существом. Это, наверное, то самое, что называется медитацией. Тут уж никакая глухота не помеха – физическая. Только духовная глухота может помешать…
В «Розе Мира» у Даниила Андреева – стихиали. Души стихий природы. Может, и духи, но лучше выговаривается – души. Вот он забрёл и лёг в маленькую лесную речку, и она его охватила с радостной любовью… Или я купался в Волгоградском море, и тоже почувствовал бережную нежность, с которой обнимала, охватывала меня волжская струя. Или иссык-кульские волны…
Вечерами в общежитии (интернате) школы слепых я чувствовал вой за окнами спальни. Никакого реального звука не было – тишина. Но я бы и не сказал, что мне что-то чудится. Чувствовал, ощущал, как-то внутри себя (в горле) и одновременно снаружи. Непрерывный, сплошной, бесконечный… вой? Ну, приблизительно. Гул? Немножко и гул… В горле – непрерывное напряжение, как бы предплач, а в ушах отдаётся как низкий вой, ну вроде, может быть, того инструмента в духовом оркестре, который ведёт низкую часть вальса, например. Баритон? Особо не разбираюсь, увы…
Музыка – это чуткость, способность ощущать напряжение жизни и тем самым – жить. Без этой способности – примитивность, слепоглуходушие. Простейшесть…
Во всяком случае, можно настроиться, и тогда почувствуешь – вибрации вселенной, и планеты как её части. Почувствуешь всеобщий сабвуфер.
Выйдешь к подъезду на скамейку, сидишь, ничего не делаешь, то есть, на самом деле – медленно растворяешься в окружающем. В дыхании планеты – ветре… В молчании (тем более, что слеп и глух) скамейки, на которой сидишь, стены подъезда за спиной, всего пространства со всех сторон…
Зрячеслышащие – созерцают окружающую суету, а я – окружающее молчание. И впитываю его в себя.
Точно так же – сидя в своей комнате, ощущаю свою келью, и – грустное молчание снаружи.
Оно молчит. Оно не безразлично. Оно – я и не я одновременно. Взаимо… действие? Нет, мы взаимно неподвижны. Взаиморастворение, что ли…
Кажется, Леонид Андреев, или кто-то другой из современных ему классиков. Рассказ «Молчание». Дочь священника в гробу – молчит. Жена священника, парализованная – молчит. То есть – непрощающе не отвечает священнику, чересчур жёсткому человеку, своей жёсткостью загнавшему дочку в гроб и доведшему жену до паралича…
Разнообразное вселенское молчание, разнообразное вселенское звучание, и я – молчу/звучу вместе. В унисон? В том числе. Всяко…
Да, вселенская вибрация. Не очень точный термин, потому что вибрация всё же некое дрожание, что ли, а тут – вселенское напряжение. Напряжение, поддерживающее существование. И могущее перейти в дрожь. Задрожать – завибрировать… Расслабиться – значит рассыпаться, и тем самым перестать существовать.
А моё пиликанье на губной гармошке… Пытаюсь передать на ней вот это напряжение существования. Музыку, которую помню, и музыку, которая – сама во мне, даже не импровизация, а дрожь напряжения существования… Само. Не «удаётся», потому что не ставлю перед собой цель, чтобы что-то удалось. Прислушиваюсь к себе, к внутреннему напряжению, и вдуваю его в гармошку. И выдуваю…
Всё началось с покупки для лагерной игротеки игрушечных губных гармошек. Я обнаружил, что они вибрируют – издают звук – не только на выдохе, но и на вдохе. Я и стал это гармонизировать. Выдох – ритм, ударные инструменты, а вдох – мелодия. Меня учили в лагере технике пионерского барабанного боя. Правая рука – ритм, левая – фон. Я перенёс эту технику на гармошку. И усложнил.
Ну и всё-таки нужно хоть что-то слышать ушами. Слуховой аппарат нужен для того, чтобы слышать губную гармошку. Тогда лучше получается передача напряжения существования.
О. Е. В школе и я был барабанщиком отряда на «Зарнице», но только что узнал от вас о технике пионерского барабанного боя! Много интересного поведала и ваша книга, Александр Васильевич. И уж передать напряжение существования – достойного своего тёзки, а в чем-то и превосходящего существования, – вам удалось вполне.
А. С. Надеюсь, и будущий фильм многое прояснит. 9 октября были съёмки документального фильма о Загорском эксперименте. Режиссёр – Виктор Хохлов, продюсер – Юрий Бабаханов, операторы – Сим (Серафим) Фёдоров и Александр (фамилию пока не знаю).
С Виктором Хохловым мы знакомы более тридцати лет. Старшим школьником вместе с другими ребятами он ездил в Загорский детский дом, много общался с его воспитанниками, с тех пор прекрасно говорит дактильно (пальцевым алфавитом). Летом написал мне в мессенджере фейсбука, предложил возобновить знакомство, встретиться. Мы встретились, и он признался, что скучает о своём детстве, о том общении со слепоглухими ребятами, и хочет снять фильм о Загорском эксперименте. И теперь, ловя погоду, начать решили с поездки на Востряковское и Новодевичье кладбища. Особенно важно было успеть до зимы и дождей на Востряковское кладбище – могила Александра Ивановича Мещерякова и в сухую-то погоду труднодоступна, никакого асфальта, узенькая земляная тропинка между могильными оградками… До Эвальда Васильевича Ильенкова на Новодевичьем кладбище добраться много проще, но всё-таки тоже на улице, лучше успеть до настоящих холодов и слякоти.
Первым делом я вытер влажной салфеткой бронзовый бюст Александра Ивановича. Работы одного из четырёх слепоглухих студентов, его учеников, Юрия Михайловича Лернера, которого тоже нет в живых уже девятнадцатый год. Юра отлил бюст в гипсе, в бронзе ему помогли зрячие скульпторы.
Вытерев бюст, со словами «Сейчас будем разговаривать» я достал из сумки брайлевский органайзер, моноколонку, соединил их проводком, и включил траурный марш Бетховена. Потом – траурный марш Мендельсона, потом – Вагнера, из оперы «Гибель богов», потом – Шопена и наконец – Грабара. Выключил музыку и, помня, что впереди ещё Новодевичье кладбище, готов был уходить, но тут режиссёр начал задавать вопросы.
Прежде всего поинтересовался, почему, включая музыку, я сказал, что сейчас будем разговаривать. Я ответил, что всегда на кладбище у меня в душе звучит похоронная музыка, и когда появилась возможность её включать прямо на могилах, я этим воспользовался. Так настраиваюсь на общение с усопшим, и собственно, это прослушивание траурной музыки и есть такое общение. Слушаешь и думаешь об усопшем, обращаешься к нему.
Меня очень удивил вопрос режиссёра, не называли ли Александра Ивановича мечтателем за то, что он занимался обучением и воспитанием слепоглухих детей вплоть до высшего образования, которое удалось дать четвёрке. Мечтателем? Никогда раньше на моей памяти так не спрашивали. Мы жили в стране мечтателей.
За работой профессора Ивана Афанасьевича Соколянского, учителя Ольги Ивановны Скороходовой, пристально следили тогдашние крупнейшие учёные, да и не только учёные – со Скороходовой переписывался Горький. И в одном из писем Горький назвал слепоглухих существами для эксперимента.
Кто-то из больших советских психологов назвал Загорский Детский дом для слепоглухонемых Синхрофазотроном общественных наук. И четвёрка слепоглухих студентов воспринималась как логическое завершение Загорского эксперимента, его вершина, а не как осуществление несбыточной, казавшейся кому-то неосуществимой, мечты.
Но тут режиссёр договорил: в СССР. А, в СССР… Ну, мы во всём догоняли и опережали Америку. Вот у американцев Елена Келлер, а у нас Ольга Скороходова и четвёрка. Это было важно для партийных идеологов.
У Ильенкова разговор продолжился. Витя спрашивал, почему философ Ильенков занялся слепоглухими. Я ответил: потому что видел на их примере, «Откуда берётся ум» (так называется глава о Загорском эксперименте в брошюре Ильенкова «Учитесь мыслить смолоду»). Ну и вообще…
Я лично никогда ничего не имел против роли «существа для эксперимента». И однажды сказал Александру Ивановичу, чтобы он не стеснялся, я готов и согласен на участие в его экспериментах.
– Никакого эксперимента нет! – закричал он дактильно. –Мы просто хотим дать вам высшее образование, чтобы вы способствовали развитию своих младших товарищей, слепоглухих детей.
Ну, эксперимент-таки был. Андрей Дмитриевич Майданский, профессор Белгородского государственного университета, доктор философских наук, составитель и комментатор Собрания сочинений Э.В.Ильенкова, написал мне в WhatsApp:
«К слову «эксперимент» я отношусь иначе, для меня это – проверка теории практикой. Вы участник, на мой взгляд, самого замечательного эксперимента в науках о человеке за всю историю этих наук. Это далеко не «просто высшее образование» из гуманистических соображений».
Александр Иванович возражал обывательскому представлению об эксперименте и испытуемых как «подопытных кроликах». Но я и в юности отлично понимал, что судьба «подопытного кролика» мне ни в коем случае не угрожает. Потому что речь идёт о том, что в психологии называется формирующим экспериментом. Именно формирующий эксперимент – по формированию личности в особо экстремальных условиях более/менее глубокой сенсорной депривации, – и ставился в Загорском детдоме. И я готов был тогда и готов сейчас посильно отвечать на любые вопросы как экспериментаторов-исследователей, так и журналистов, писателей, и с огромным удовольствием и благодарностью – на Ваши вопросы, Олег Николаевич. Потому что надеялся и надеюсь, что это способствует лучшему взаимопониманию вселенных – вселенной зрячеслышащих и вселенной слепоглухих.
В моей только что вышедшей (7 октября сообщили, что отпечатан весь тираж – 500 экземпляров) книге «Эксперимент длиною в жизнь» есть эпизод, как Ильенков уговаривал меня не уходить из психфака МГУ в литературный институт Горького. Кроме прочего скулежа я пожаловался, что надоело писать заметки в стенгазеты Загорского детдома, опускаться до речевого уровня его воспитанников.
– Эка ты зазнайка! – вскипел Эвальд Васильевич. – А может, тебе не опускаться, а подниматься до ребёнка нужно?!
Так, каждый по-своему, они с Александром Ивановичем определяли суть и цель жизненного странствия четвёрки.
Мне было сложно воспринимать Виктора Хохлова режиссёром, потому что он для меня прежде всего участник «совместной педагогики», с юных лет друживший со слепоглухими ребятами, этой дружбой способствовавший их личностному росту.
Тут было наследование целей: Соколянский, Мещеряков, Ильенков доказывали обучаемость слепоглухих, а я доказывал необходимость для нормального воспитания/обучения дружбы со зрячеслышащими ребятами. То есть необходимость диалога вселенных. И вот будущий фильм Виктора Хохлова – одна из целей/результатов той совместности и в том диалоге…
Витя несколько раз повторил, что Александра Ивановича нет в живых почти полвека уже. Я ответил, что нынешней осенью исполнилось ровно пятьдесят лет с тех пор, как началось обучение четвёрки на психфаке МГУ. И в этом юбилейном смысле моя книга «Эксперимент длиною в жизнь» вышла очень вовремя.
После интервью я поговорил и с Эвальдом Васильевичем, включив сначала его любимый траурный марш Рихарда Вагнера, а затем траурно-триумфальную симфонию Гектора Берлиоза, которую много раз он ставил мне на пластинке у себя дома. Я сидел на полу рядом с самодельным музыкальным центром Ильенкова, прижимаясь поочерёдно обоими ушами к динамикам… И теперь эта музыка звучала на могиле через мою моноколонку.
О. Е. Хотелось бы пожелать благорасположения читающей публики вашей книге, а вам – музыки идей, музыки книг и музыки долгих прогулок… Но, раз уж мы тут толковали о странничестве, позвольте ещё один вопрос. Бердяев, рассуждая о странничестве, определяет главную его суть: взыскание Града Грядущего. Хотя вы и атеист, но всё же: какой вам видится эта цель странников на русских дорогах?
А. С. Итак, в чём суть и цель странничества? Вы цитируете Бердяева, что суть странничества – взыскание града грядущего. Ну а тут «взыскуются» жители этого «грядущего града» – любящие, умеющие любить, наследующие любовь. Я унаследовал любовь ко мне моей мамы, учителей, друзей… И сам учился любить…
О. Е. Человеколюбие – и есть суть вашего эксперимента, и вообще всего этого грандиозного эксперимента под названием жизнь на планете слепоглухих и зрячеслышащих, и вы правы, град грядущий без этого просто немыслим.

Беседу вёл Олег ЕРМАКОВ

Автор фотографии: Олег ГУРОВ