Жажда любви и голод власти

Рубрика в газете: Корону за коня!, № 2020 / 44, 26.11.2020, автор: Максим СЕВРИНОВСКИЙ

---

«Не знаю, что сказать. Мир измельчал. Орлам сесть негде, воробьям — раздолье. Когда шуты повылезли в вельможи, вельможам остаётся лезть в шуты». Так говорит безумный деспот из одноимённой пьесы Уильяма Шекспира Ричард III. А что он думает о русской литературе, о поэзии, о театре? Мы решили это узнать и встретились с Максимом Севриновским, актёром Театра имени Евгения Вахтангова, сыгравшим одного из самых жутких и несчастных шекспировских злодеев. Вас ждёт трагедия Ричарда III, границы между зрителем и актёром, бессмертие шекспировских пьес и несколько капель крови — в беседе артиста с Александром Рязанцевым.

---

 

– В институте у меня была мечта – сыграть двух героев: Сирано де Бержерака и Ричарда Третьего. Может, это не очень хорошо, потому что слишком конкретно, зато искренне.
– А почему Ричард Третий, а не, скажем, Гамлет или Макбет?
– Сейчас объясню. На первом курсе мы ставили отрывки из пьес. Среди прочих мне попался на глаза фрагмент из «Ричарда III» – тот, где Ричард выясняет отношения с леди Анной. Впервые прочитав текст, понял – это потрясающий материал, который я искренне хочу сыграть. Так у меня появилась мечта, которая счастливым образом воплотилась в жизнь.
– Как ты готовился к этой роли?
– Как и ко всем другим: постарался максимально погрузиться в контекст. Многократно перечитывал пьесу Шекспира, изучил историю конфликта между Алой и Белой розой, посмотрел все театральные постановки «Ричарда III», которые сумел найти: в первую очередь, советский спектакль Театра имени Вахтангова с Михаилом Ульяновым в главной роли, а также постановку Юрия Бутусова, где Ричарда играет Константин Райкин. Спектакль Бутусова мне всегда очень нравился, я его несколько раз посмотрел. Кроме того, изучил немецкую версию «Ричарда III» и постановку в знаменитом французском театре Одеон.
– В Театре им. Моссовета недавно тоже поставили «Ричарда III» с Александром Домогаровым в главной роли. Получается, вы теперь конкуренты?
– Я бы так не сказал. «Ричард III» – это настолько серьёзная пьеса, что её можно поставить совсем по-разному. Потому каждый имеет полное право показать историю Ричарда так, как он считает нужным. Ведь пьесы Шекспира – это мировая драматургия, которая не разделяет нас, а объединяет.
– Личный опыт помогает при работе над образом?
– Всё индивидуально. Про себя могу сказать так: если текст пьесы позволяет, то я всегда стараюсь опираться на свой жизненный опыт, в том числе и негативный. Очень хорошо, когда проблемы героя совпадают с твоими собственными. Когда ты играешь на сцене, то не только вживаешься в роль, но и что-то рассказываешь про себя, делишься тем, что тебя тронуло в пьесе.
– Что же тебя тронуло в «Ричарде III»?
– Знаешь, связь между жаждой власти, погубившей Ричарда, и его личной трагедией. Ричард уродлив, горбат, его терзает безразличие окружающих. Потому он хочет, чтобы его заметили, поняли, как сильно он мечтает о том, чтобы его хоть кто-нибудь полюбил, признал, подружился. Но Ричарда ненавидят и презирают за уродство и проблемы с психикой. Он не может заслужить любовь; остаётся её только завоевать. Так жажда любви порождает голод власти.
– Потому Ричард начинает грешить, разрушать себя?
– Да, он совершает ошибки и дурные поступки, с которыми приходится жить. Они никуда не исчезают, каждое злодейство остаётся на его совести. И под их грузом душа Ричарда разрушается, медленно, но верно.
– Зритель видит в Ричарде самого себя?
– Конечно. Ведь каждый из нас совершает плохие поступки. И тебе приходится жить с осознанием, что в какие-то моменты вёл себя неправильно, плохо, может, даже был злодеем.
– А чем Ричард Третий отличается от Макбета? Ведь и тот, и другой стали злодеями, хоть и по стечению обстоятельств.
– Я думаю, тем, что Макбет был не один. Я его всегда представляю вместе с женой. Тогда как Ричард III одинок, уродлив, безумен – и очень несчастен.
– Как думаешь, почему театры до сих пор ставят пьесы Шекспира? Им уже много веков…
– Потому, что пьесы Шекспира невероятны. Они наполнены событиями, подтекстами и мудрыми мыслями. Шекспир создаёт интересные ситуации, действительно важные – герой не просто чашку уронил, а попал в переплёт, когда неверное слово может лишить тебя жизни. Это очень плотные тексты, сильные. Такие и остаются в истории – если пьеса воздействует на зрителя, значит, она актуальна. И не важно, сколько ей – месяц или столетия. Тем более, что пьесы Шекспира – это стихи, а стихи – это красиво…
– Какие у тебя любимые поэты?
– В первую очередь – драматурги (улыбается). Ростан, Шекспир… Это невероятно.
– А из лирики?
– Маяковский. Мне кажется, он недооценённый поэт. Мы ведь привыкли его считать певцом советской власти, очень политизированным поэтом – но ведь он ещё и невероятный лирик! Его лирические стихотворения очень недооценены. Ещё очень люблю Мандельштама и Гумилёва.
– А в чём прелесть поэзии?
– Они нас окрыляют. Особенно стихотворные пьесы: слова, их ритм охватывает и актёров, и зрителей, дарят нам ощущение сказки – доброй или мрачной, в зависимости от пьесы.
– Может, затем мы и ходим в театр – чтобы ненадолго забыть о проблемах и окунуться в вымышленный мир, найти в нём ответы на свои вопросы?
– Мне тоже так кажется, да. Вообще, театр – это мостик между зрителем и актёром; любой спектакль зависит не только от того, как он поставлен и как играют актёры, но и от того, как его воспринимают зрители. Зритель пропускает спектакль через себя, тем самым внося вклад в создание общей атмосферы. Это обоюдный процесс, между актёром и зрителем нет преград. Театр не автономен от зрителя, он всегда с ним связан; причём каждый из нас воспринимает постановку по-своему – кто-то ужаснётся от злодеяний Ричарда, кто-то его пожалеет, а кто-то, может быть, увидит в нём родственную душу. Зрители всегда разные, потому каждая постановка одного и того же спектакля будет хоть и немного, но отличаться от предыдущих.
– Мы привыкли к тому, что пришли в театр и смотрим на актёров на сцене. А каково актёрам смотреть на зрителей со сцены?
– Всё зависит от спектакля. Бывают те, что построены на общении со зрителем – в детских спектаклях часто такой ход используется. Но даже если в спектакле есть «четвёртая стена», то это не значит, что зрители не участвуют в действии. Актёры всё равно ощущают их присутствие.
– Потому в театрах нужны живые зрители, живой диалог, а не онлайн-трансляции.
– Да, это так. Спектакль смотрится по Интернету словно кино, это уже не то. Онлайн-трансляции не заменят те ритуалы, что сопровождают каждую постановку. В назначенный час к вам пришли гости, заняли свои места, выключился свет – и началась сказка. За этим зритель и приходит. Не только для того, чтобы посмотреть интересный спектакль, но и чтобы стать частью атмосферы, исполнить все ритуалы, выйти в свет. В тяжёлые времена все мы хотим получить удовольствие, которое поможет в решении всех сложностей и проблем. И мы, актёры, искренне благодарны зрителям за то, что они к нам приходят, несмотря ни на что.
– Случались какие-нибудь забавные ситуации во время спектаклей?
– Было дело на «Женитьбе Фигаро», когда я с Сюзанны что-то снимаю, а в зале кто-то очень громко хохотнул. Раздаётся: «Ха-ха!», а я в ответ: «Тихо!». А был особый спектакль, где мы всё время с залом общались – зрители даже телефоны не выключали. Если у кого-то звонил, то мы ждали, пока зритель поговорит, потом начинали играть сцену, вскоре махали руками и говорили: «А давай заново!». И начинали заново. Потом, в спектакле «Сергеев и городок» есть сцена драки между моим героем и его противником. Мы ударились головами, я поцарапал лицо, потекла кровь. Играю, а сам смотрю на себя со стороны и думаю: «А ведь так подходит…».
– Вот ты и объяснил, почему в театре нельзя быть ни в чём до конца уверенным.
– Вообще ни в чём нельзя быть уверенным, я так думаю. В последнее время я всё чаще прихожу к такой мысли: чем дольше живёшь, тем крепче убеждаешься в том, что в жизни возможно всё. Ты многое начинаешь допускать, то, о чём раньше и не думал, считая, что подобное просто не может произойти. А потом понимаешь, что с тобой случиться может всякое, всё, что угодно – и мир не исчезнет. Чем старше становишься, тем больше вариантов развития событий допускаешь. Меньше иллюзий, больше конкретики.
– Вернёмся к Ричарду. Насколько я знаю, режиссёр этого спектакля, Автандил Варсимашвили, грузин. Получается, «Ричард III» – результат диалога не только между актёрами и зрителями, но и между двумя разными культурами?
– Да, это очень интересный спектакль получился. В нём соединилась традиция игрового грузинского театра и нашего, психологического.
– А чем отличается грузинская традиция от русской?
– Повторюсь, грузинский театр очень «игровой», он построен на причинно-следственных связях, диалогах, шутках, афоризмах, постоянном действии. Тогда как наш театр более психологический, у нас очень сильная психологическая школа. Мы анализируем мотивацию поступков героев, их переживания, эмоции, впечатления. Грузинская школа нацелена больше на актёрскую игру и события, а не на психологию. У них «театр представления», у нас – «театр переживания», и соединить их вместе – очень круто и необычно.
– Что насчёт литературы? Молодые актёры следуют моде и читают нон-фикшн или верны старым-добрым художественным романам?
– Честно говоря, книжки по психологии я не читаю. Знаешь, в эту область вообще лучше не лезть; я не уверен, что люди, которые сочиняют такое, действительно хорошо представляют, о чём они пишут (смеётся). Например, книжка про то, как стать счастливым. Автор будет учить тебя тому, как стать счастливым. То есть, он должен быть очень счастливым, а таких людей мало.
– Ты знаешь счастливых людей?
– Да. Они очень разные, но объединяет их одно – вера. Не обязательно в Бога. Вера в то, что всё, что они делают, очень важно и нужно, делала и делает их по-настоящему счастливыми. Я всего трёх таких человек встретил (смеётся). А знаешь, как я понимаю, счастлив человек или нет?
– Как?
– Они никогда не злятся. Находятся в гармонии с самими собой, и даже если их что-то напрягает, то они не исторгают из себя никакой тёмной энергетики. Они не рефлексируют, не ищут ответы на вопросы «кто я?», «что я делаю?», «зачем мне это надо?». Они просто делают своё дело. И верят во что-то – истово, на уровне религиозности. Я бы тоже так хотел, но пока не получается.
– Всё впереди. У тебя есть любимые прозаики?
– Я в восторге от Максима Горького. Вот недавно прочёл «Фому Гордеева». Гениальный роман! Читаю и думаю: «А почему он так недооценён?». Ведь во времена пандемии, эпохи нестабильности, Горький суперактуален (смеётся)!
– У Горького есть ещё потрясающий «Рассказ о безответной любви». О неразделённой любви очень редко пишут. А Горький смог идеально передать, каково это – любить безответно.
– Ну почему? Про неразделённую любовь очень много написано. «Сирано де Бержерак», например. Или «Ворон» Бунина. Бунин вообще очень много про любовь написал. Фатальную. Всё может стать жертвой фатальности, даже самое крепкое чувство. И любое расставание, неразделённая любовь – это маленькая смерть.
– То есть, Ричард III не раз умирал во время пьесы?
– Получается, что так (улыбается). Он умер задолго до того, как крикнул: «Корону за коня!».

Беседу вёл Александр РЯЗАНЦЕВ