Пауза вечности

№ 2009 / 14, 23.02.2015

Во всех пуб­ли­ка­ци­ях об Алек­сее Пар­щи­ко­ве его упор­но име­ну­ют по­этом 80-х. Меж­ду тем рас­цвет его по­эзии – се­ре­ди­на 70-х. В 73-м го­ду о нём на­пи­сал Ан­д­рей Воз­не­сен­ский в «Ли­те­ра­тур­ной га­зе­те», и он же по­про­сил про­рек­то­ра Ли­тин­сти­ту­та Алек­сан­д­ра Ми­хай­ло­ва взять Алё­шу в свой се­ми­нар

Во всех публикациях об Алексее Парщикове его упорно именуют поэтом 80-х. Между тем расцвет его поэзии – середина 70-х. В 73-м году о нём написал Андрей Вознесенский в «Литературной газете», и он же попросил проректора Литинститута Александра Михайлова взять Алёшу в свой семинар, разумеется, на заочное отделение. Чтобы поступить в Литинститут на дневное, требовался тогда так называемый рабочий стаж. Парщиков устроился на работу дворником. Каково это было сыну профессора из Донецка! Отец Лёши ныне живёт в Германии и успешно лечит людей. А в Донецке он работал в Ветеринарном институте, где Лёша поначалу учился. В результате появился великолепный стих «Корова»:

Расшитая, в шагу расклешённая корова, разъятая на 12 частей, тебя купает формалин – мычащая амброзия. От вымени к зобу не пятится масляный шар. Части твои разбрелись по свету, корова, продолжая свой рост. Лёгким левым и правым Киев основан, выдохнув Лавру и сварной мост. Твоим взглядом последним Рим зачарован, кукушки муляж каждый твой позвонок, корова – прозрачный пагоды этаж.

Алексей Парщиков на Патриарших прудах

Когда в 1976 году на своём первом выступлении в ЦДРИ собрались вместе Парщиков, Ерёменко и Жданов, и Алёша прочёл эти строки, какой-то комсомольский босс назвал их «безнравственными». Я этот вечер вел. Там присутствовал и Юрий Арабов. Он оставил воспоминание об этом в интернете. Казалось бы, ничего особенного не происходит: молодые поэты читают стихи. И только в 1989 году, в Кремле, на международной конференции по защите окружающей среды, куда собрали деятелей культуры, устроительница того вечера в ЦДРИ рассказала мне, что после пришли бойцы невидимого фронта из КГБ и всем дали шороху. Может, уже тогда завели они на меня дело «Лесник»? Дровосеки лубянские.

Парщиков и его жена Ольга Свиблова, студентка психфака, привели ко мне Александра Ерёменко, Ивана Жданова, киевлянина Александра Чернова. Позднее к этой компании присоединился Илья Кутик. Весело мы жили тогда, хотя и под надзором бдительных органов. Сейчас приходится только удивляться, как при такой ситуации Парщикову всё же удалось получить диплом, а я продержался на кафедре аж до 1986 года.

В день моего сорокалетия народ прощался с Брежневым. На экране телевизора двигалась бесконечная толпа. Я сказал: «Да зачем мы всё это смотрим?» Лёша тут же среагировал: «Смотрите, смотрите. Когда вы ещё такое увидите!» На следующее утро, когда гроб генсека неожиданно рухнул в могилу, и по экрану телевизора с карканьем пронеслась ворона, я невольно вспомнил строки из поэмы Парщикова:

Заводная ворона, разинув клюв, таким треугольником ловит сферу земную, но сфера удваивается, и – ворона летит врассыпную.

Я считал, что принципиальная новизна поэзии Парщикова даже по сравнению с футуристами – новая метафора, метафора в квадрате, или метаметафора.

А что такое море? – это свалка велосипедных рулей, а земля из-под ног укатила.

Меня нисколько не смущала перекличка с моим морем: «Море велосипедных колёс, / велосипедное море колёс». Всё это отголоски нашего путешествия в Симеиз. У подножия крымского погасшего вулкана стихи Парщикова были особенно убедительны.

Земля – конусообразна и оставлена на острие, острие скользит по змее, надежда напрасна.

Это было написано позднее, но и тут вибрация крымского прибоя слышна.

Идём, помню, по крутому серпантину дороги на Ай-Петри – я, Лена Кацюба, Оля Свиблова и Лёша Парщиков – и спорим о трагедии. Я объясняю, что гибель или смерть как неизбежность не могут именоваться трагедией. Трагедия по Аристотелю возникает там, где есть выбор. Где герой сам выбирает свою судьбу, как Прометей и Гамлет. Оля возражает: «Для меня трагедия, если Лёшу заберут в армию или вдруг вынырнет из-за скалы машина и нас собьёт. Тротуаров-то в горах нет». Тогда я спорил, а сейчас соглашаюсь. Смерть Лёши для меня трагедия. Хотя выбора ни у кого из нас не было. Его место в поэзии никогда не будет определено, потому что это место только его и никого другого. Он мог бы появиться и в 22-м веке, и где-нибудь в 30-х годах сразу после Хлебникова.

Когда родился сын Тимофей, Парщиков написал:

Ребёнки – зайцеобразны: снизу два зуба, а щёки! Так же зайцы детоподобны.

Он не уставал удивляться голографическому строению мира, где «дельфин – это долька моря».

Однажды Лёша пришёл ко мне в Литинститут на первомайское дежурство в кабинете проектора Евгения Сидорова. Эти дежурства – отрыжка сталинизма. Даже в праздник в кабинете должен был кто-то сидеть. Я сидел и с интересом изучал папку компромата на себя, найденную на столе. Там была записка, где дрожащей старческой рукой ректора Пименова перечислялись мои преступления: рассказывал о евреях Фрейде и Эйнштейне, рассказывал про бога, рассказывал про чёрта и дальше что-то неразборчивое, но я всё же прочёл – «Парщиков наизнанку». Имелась в виду моя метаметафора, или выворачивание космоса в человека и человека в космос. Тут как раз и пришёл Лёша с бутылкой портвейна. Интересный был разговор. Лёша говорил, что хотел бы, чтобы взгляд превратился в фотообъектив, «зеркальный сугроб», как сказано в его стихе. Я же ответил: «Фотоаппарат уже изобретён. Поэт Парщиков намного интересней». В это время у него возникла идея зарабатывать фотографией. Он купил дорогущий немецкий фотоаппарат с гармошкой и попытался снимать туристов на Красной площади. Из этого, конечно, ничего не получилось. Зато идея замечательно выражена в стихотворении «Тренога»:

Сплетая трубы, расширяется тренога, и соловей, что круче стеклореза и мягче глаза, заключён без срока в кривящуюся клетку из железа.

Что тут комментировать, когда тренога смотрит глазами поэта, а сам поэт ощущает в себе движение расширяющейся треноги? Это просто метаметафора или просто поэзия.

«Пусть время обратимо, мы – на прямой. Ваш Алексей Парщиков 12 02 2004». Это его последняя дарственная надпись на сборнике «Соприкосновение пауз». Теперь наступила пауза вечности.

Кон­стан­тин КЕ­Д­РОВ