Сергей ЕСИН. В МИРЕ СЛОВ И ПОСТУПКОВ (Из записок профессионального читателя)

№ 2017 / 44, 15.12.2017

В понедельник мы, верстая очередной номер газеты, решали, на какие полосы лучше всего поставить новый материал Сергея Николаевича Есина. И вдруг звонок из Литинститута: Сергей Николаевич умер… Прощайте, мастер!

Ленин, помнится, в пылу интернационального азарта, как-то воскликнул: не забывайте о сардах! Конечно, это были не жители острова Сардинии, а одно из наименований узбекских племён. Мне тоже хочется к чему-нибудь в литературе призвать. Ну, это ещё впереди, мысли есть, а пока вспомним о критике, которую, конечно, сейчас мы полу-забыли. А ведь есть некоторые занимательные образцы.

Я, конечно, не говорю здесь о той истошной её (критики) генерации, которая в газеты и на радио, читая подчас только аннотации, поставляет некие экстатически выкрики: купите, будет интересно! Я вот, знаю, например, одного пламенного и независимого обозревателя на независимой радиостанции, который как что-нибудь не похвалит, почти всегда этим предметом любви и привязанности станет книжка издательства АСТ. Такие уж они, данайцы! Но это один, другие собирают многочисленные интервью у модных писателей и модных дев. Они беседуют при помощи диктофона, и с вычёркиваниями потом получают иногда занятные ответы. Ах, этот диктофон, так упростивший дело! Зачем, собственно, формулировать. Мне, правда, помнится из истории журналистики, что наши и зарубежные публицисты самого первого ряда, ну, скажем, Ориана Фаллачи, да и моя покойная жена, критик Валентина Иванова не пользовались этим современным устройством. Валю побаивались в союзе кинематографистов. А Фаллачи в своё время произнесла: «Даже если все жители этой планеты будут думать по-другому, я буду думать так, как думаю». Да и читать-то интересно только то, где человек думает по-другому, чем известный говорильщик.

С кого начнём? А по журнальному старшинству – с «Нового мира». Конечно, куда-то в тёплые морские края отплыла Алла Латынина, так плотно поддерживавшая «своих», но интересно писавшая. Я её всегда прежде читал, теперь не пишет. Про Наталью Иванову из «Знамени» (тоже критическую львицу прошлой эпохи) чуть, наверное, позже. Она совсем недавно выпустила новую книгу о сегодняшней литературе, но это впереди, книга ещё не прочитана. В моём сознании, как новый убедительный советчик по литературе, утвердился сейчас Владимир Новиков, с которым у меня, вернее, у него со мною, были счёты в 90-е. Побороть себя всегда трудно, но справедливость призывает.

Собственно, почему я останавливаюсь на небольшой его статье в журнале? Во-первых, потому что отчасти она о знаменитой серии ЖЗЛ. Её ведь, книги серии, можно читать, а можно и ставить на полку. А здесь – я интригую читателя! – всё об едином авторе, написавшем за шесть лет шесть томов. Меня иногда удивляют сочинители, набивающие свои жзл-овские проекты обширными, как море, цитатами. Это в моё время цитату надо было добыть, переписать на карточку в библиотеке, найти ей место, перепечатать на машинке, потом вклеить в рукопись, да ещё проверить, не вкралась ли ошибка. Теперь с компьютеризацией технология другая, даже ошибки компьютер за тобою подчистит. Писать стало легче и веселей, но тиражи стали значительно меньше.

Недавно в «Нашем современнике» появилась недовольная рецензия сына классика: слишком уж обширны цитаты из повестей отца в жзл-овском произведении о родителе! Сына можно понять, а автору из ЖЗЛ иногда хочется, чтобы книжка была потолще, и здесь покойный классик тут как тут, и он почти жертва. Тенденция известная. Помнится, вместе с покойной Татьяной Винокуровой, замечательной журналисткой и в определённой последовательности женой не только поэта, но и прозаика Рыбакова, я записывал для журнала «Кругозор» интервью с Валентином Катаевым. Он тогда в разговоре, уже не под запись, сказал: некие длинноты в его романах одесской серии про Гаврика связаны с оплатой по объёму произведений. Как хорошо, тогда платили! Нынче часто платят количеством собственных экземпляров.

Статью Новикова о Владимире Высоцком, она появилась раньше, я пока пропускаю. Сейчас, когда один из наших народных депутатов заговорил о некой чистке в интернете произвольной тематики слишком вольных людей, под которую могут попасть и многие песни Высоцкого, я стою за него горой. А ведь было время, – я отмечал это в своём Дневнике, – когда мне казалось, что успешная криминализация России началась именно с его, Высоцкого, песен. Теперь понятно – с начальства, с интеллигенции. Стоит только взглянуть на список новых членов-корреспондентов Академии наук. В списке этом почти сплошь дети академиков. Теперь новым членам-корреспондентам можно передавать научно-исследовательские институты, знаменитые больницы и центры. А в банках, а в крупных корпорациях! Какие талантливые у наших талантливых руководителей выросли дети! Мне очень понравилось в Екатеринбурге, где я недавно побывал: там даже зона досмотра для бизнесс-класса и вип-пассижиров отделена от обычных, рядовых насельников непрозрачной стенкой. Нечего заглядываться на чужие шубы, и что те предъявляют!

Новиков и тогда меня убедил, и, пожалуй, впервые я взглянул на Высоцкого не только как на человека с голосом и гитарой, а как на поэта, предложившего свой мир.

В статье о «великолепной шестёрке» тема оказывается другой. Но сначала об этом самом Александре Ливерганте, который написал за шесть лет шесть книг в серии ЖЗЛ об англоязычных авторах. О том, что писатель должен в первую очередь писать, я совсем недавно говорил своим студентам, предъявляя им и рассуждения Новикова и «список Ливерганта». Список: Киплинг, Моэм, Уайльд, Фицджеральд, Генри Миллер, Грэм Грин. Но вообще-то я, может быть, на всё это внимания бы и не обратил, если бы года три назад в Вестминстерском аббатстве, где похоронены выдающиеся люди Англии, в так называемом «уголке поэтов», я не спросил у экскурсовода, кто такой Джонсон, прочитав табличку с фамилией. Доктору филологии так расписываться в собственном невежестве не следовало бы! Оказалось, что это автор XVIII века, человек, создавший первый английский словарь и прославившийся своими высказываниями, которые цитируется англичанами так же часто, как у нас Пушкин всегда и Путин сейчас. После этого я, естественно, и отыскал в центре города музей этого словарника и мемуариста. Здесь, осматривая экспозицию, я вспомнил моего покойного друга Льва Скворцова, тоже знаменитого учёного-филолога. А уже в Москве принялся слушать записи Джеймса Босуэлла, современника Самуэля Джонсона, который собственно и создал своими ежедневными записями речений великого просветителя и остроумца его огромную славу. Вот тут впервые и прозвучало имя Ливерганта – переводил! Почти вся эта история изложена у меня в Дневнике за 2016-й год. Том с этими записями скоро выйдет.

Новиков очень хвалит Леверганта за умение тактично, почти как в Европе, передавать в своих повествованиях сложные обстоятельства жизни этих неординарных людей. Здесь есть многое, чему следует поучиться, прежде чем браться писать книгу в этой прославленной серии. Но я всё это уклончиво изложил, чтобы перейти к одной архиважной для сегодня новиковской цитате. Здесь много разных аспектов, и я позволю свой комментарий. Профессор пишет, я другим шрифтом чуть комментирую: «Писательская биография – лидирующий жанр нашей словесности начавшегося столетия. – И не поспоришь, где новый, увлёкший всю страну роман?! – И прежде всего потому, что здесь неожиданное решение литературного героя. – А кого нынешнему писателю в герои брать? Полковника Егорова, так успешно на миллиарды долларов боровшегося с коррупцией, или балерину Волочкову, так удачно позиционирующую саму себя и в жизни и в интернете? – Мне как читателю герой всё-таки нужен. Чтобы было с кем отожествляться, пускаясь в чтение. Вступить в мысленный и эмоциональный диалог. Прослеживать житейские и духовные приключения. Дальше, пожалуй, и о том, что подчас делаю и я.

Эгоцентричная элитарная проза эту потребность не удовлетворяет: автор выдаёт за героя «себя любимого», может быть, и умного, и симпатичного, но слишком статичного, без развития. А профессионально сконструированные герои добротной беллетристики надолго в памяти и душе автора не задерживаются. Сколько виртуальных личностей ни напридумывал, например, романист Дмитрий Быков, а всё-таки его главная удача – нефиктивный герой по имени Борис Пастернак (см. книгу в серии «Жизнь замечательных людей»)… – Это только половина цитаты, но так приятно, что твоё робкое, утаённое от всех мнение подтверждено. Несколько раз я начинал романы Дмитрия Быкова читать, на всех углах кричал, как это почти гениально, но ведь не дочитывал до середины – скучно, всё ясно, всё рукотворно. Приятно, что кто-то подтверждает твоё мнение. Все мы немножко побаиваемся сказать: а король-то полуодетый! Но продолжу цитировать. Дороги и примеры. – А какого героя по фамилии Платонов вы вспомните в первую очередь? Иннокентия Платонова из недавнего романа Евгения Водолазкина «Авиатор»? Едва ли. Это чистейшей воды сюжетная функция, без вкуса и запаха. – Язык это самое сложное, – я снова позволяю себе вмешаться в чужие размышления, но хочется прибавить красок, – в нашей премиальной литературе, даже если сочинение вышло в ударной редакции Елены Шубиной, даже если автор крупный учёный. – Фамилия выбрана с тонким филологическим расчётом, но самый интересный Платонов – это всё-таки Андрей, писатель, о котором имеется книга в «ЖЗЛ», принадлежащая…». Знающие люди поймут, почему я оборвал цитату, а Алексей Николаевич меня простит…

Искусство кое-что констатировать – это непременное условие подлинной критики. А написать об усилиями издательства созданной почти культовой, но вибрирующей фигуре – это уже почти «не интеллигентно», а значит подвиг. После ударной фразы о Евгении Водолазкине я раздваиваюсь и расстраиваюсь. Новый огромный словарь Скворцова, «Взвод» Захара Прилепина или сразу переходить к публицистике «Нашего современника», которая иногда поразительным образом сливается с критикой? Я ведь пишу только о личном, что мне было интересным и что приплыло.

«Взвод» Прилепина, так удачно обойдённый большой критикой, потому что писатель умудрился влезть в неотведённое ему литературоведение – это не взвод, как многим думается, ополченцев Донбасса. Книга, продающаяся сейчас как бестселлер в вокзальных киосках, это ещё и некий укор всей спокойно и критически пишущей интеллигенции. Писатель – в войне, на службе отечества! Интеллектуалы девятнадцатого века на поле боя! Не литературного и не кафе. Невероятные подробности жизни казалось бы фатов, светских львов и галантных остроумцев. Здесь Державин, Денис Давыдов, Константин Батюшков, Пётр Вяземский. Русская, всегда отважная история. Скольким де кандидатским диссертациям, фигурально выражаясь, Прилепин сломал шею! Ещё до выхода книги я читал очерк о Чаадаеве, которого мы помним исключительно по стихотворению Пушкина и некоему письму, написанному по-французски, в журнале «Нижний Новгород». Кстати, повод сказать, что не в столице единой. Не исключено, что интеллектуальные центры, если мы с таким финансовым убожеством будем содержать наши столичные толстые журналы, могут переместиться и в другие менее залаченные места.

В очерке о Чаадаеве использовано довольно много документов эпохи, ранее не бывших (или только намеченных) в обороте. Чтение не только по литературе, но и по истории. Несколько по иному выглядит здесь и Война 1912-го года, Первая Отечественная, совсем не так, как даже в замечательном фильме Бондарчука, круче, трагичнее, а героизм той войны беспощаднее. И героизм не только Платона Каратаева и капитана Тушина, но и аристократов первой руки. Прелестные франты дорого платили за своё исключительное положение в обществе. Но, кстати сказать, приобретали и уникальный опыт, так необходимый, чтобы встать в первый ряд литературы. Прочти, товарищ! Как же бесконечна наша история! И что ещё в ближайшее время преподнесёт нам всегда и всерьёз воюющий Прилепин?

Огромный словарь Льва Скворцова уже месяца два стоит у меня на полке. Наука всё-таки движется вперёд. Силами ли государства или частной инициативы? Кажется, сын покойного Льва Ивановича всю подготовительную работу, перенос текста с рукописи на компьютер, делал сам, а уж потом включалось соответствующее издательство. Декану одного из престижных московских вузов это всё обошлось в один миллион рублей. Но слава, как я много раз говорил, стоит дороже. Вот и на стенах Суздальской районной библиотеки появилась доска выдающемуся лингвисту. Растите верных сыновей, писатели!

В комнате всё так и осталось после смерти автора, как было. Книги, многое, правда, из лингвистического собрания сейчас переехало в библиотеку Литинститута, но меня тогда, в эти печальные дни, поразили папки – двенадцать огромных папок с рукописью. Мелкий, хорошо мне знакомый почерк моего многолетнего друга. Он будто знал, как произойдёт: листы с уже типографской разметкой и почти без помарок. Бедный Лёва! Словарь не полный, хотя сейчас в нём 1300 страниц, от «А» до «М, мураш, мурашка…» Собственно, это первый опыт создания лингво-энциклопедического типа словаря. Как же надо любить слово и русский язык, чтобы день за днём наполнять, работая пером, эти бездонные папки…

Я тоже, как и уже упомянутый мною русский революционер и хороший экономист В.И. Ульянов-Ленин, люблю читать словари. И что же? Мой давний друг оттуда прислал мне весточку!

«ВАСЬКИЗМ, -а, -м. (шутл.-ирон.). Нарочито равнодушное или даже высокомерное отношение к критике в свой адрес, а также любой критике вообще. Проявлять в. Всем надоевший в. Время в. в политике.

[Меткое словечко васькизм возникло на базе известного крыловского выражения «А Васька слушает, да есть» и введено в общий оборот писателем С. Есиным, в середине 80-х годов ХХ в.]

Было дело, сказанул я такое на телевидении. Но сейчас все Васьки не стесняются!

Пишу так подробно, потому что есть обида за приятеля. Многие советские годы Лев Иванович сначала вместе со своим товарищем Леонидом Крысиным, а потом и один по воскресным дням вели на Всесоюзном радио огромную утреннюю передачу «В мире слов». Редактировала её Золя Люстрова, имя тоже известное тогда на всю Россию. Письма на передачу приходили мешками; я всё так хорошо знаю, потому что был в то время главным редактором литературных передач на Всесоюзном радио и подписывал эти передачи в эфир. Сейчас что-то подобное в плане русского языка по радио делается на «Эхо Москвы» – а я постоянный слушатель – журналисткой Мариной Королёвой. Это интересно, я с ревностью ей внимаю и всегда удивлялся, никогда она, видимо, грамотный и неплохой лингвист, не ссылалась на работы Скворцова, ученика между прочим С.И. Ожегова и редактора словаря Ожегова 2003-го года. Не ссылалась и не ссылалась, дело хозяйское. Лев Иванович по убеждениям был русским патриотом, может быть здесь причина? Люди на «Эхо» всегда отборные, претензий нет. Но вот недавно, слушаю я какую-то передачу, которую вместе с приглашённой гостьей ведёт уважаемая Марина Королёва и – ба! – вдруг эти гостья – фамилию не расслышал – ссылается на одну из работ Льва Скворцова. Обрадовался, конечно, но грустные мысли закрались: неужели надо умереть, чтобы кто-нибудь справедливое и доброе о тебе сказал?

У писателя в наше время трудная жизнь. Дело даже не в тиражах и скудном материальном обеспечении – почти нет отклика, разве только кто-нибудь из коллег позвонит по телефону… А какая радость, ведь и по одному звонку можно смоделировать: читают, следят, думают, сопоставляют! Я теперь о статье в «Современнике» старейшего нашего писателя и критика. У статьи, конечно, чуть грубоватое название «Мадам, рукопись на бочку!» и посвящена она – «вопросу об авторстве «Архипелага ГУЛаг». Но рукописи в литературных спорах великое дело. Помню отчаянное бодание у нас и за рубежом по поводу «Тихого Дона»: Шолохов или Крюков? Какие возводились словесные пирамиды, хотя любому пишущему было абсолютно ясно, кто автор, имитировать на продолжении жизни под кого-то невозможно. А почему некоторым хотелось, чтобы оказался Крюков? Падал бесспорный лидер литературы ХХ века, и менялась вся картина. Ну, на первое место, может быть, претендентов было немного, но сколько на второе? Но вот возникла новая отрасль – квантитативная лингвистика – и все волшебные сомнения растаяли. Но ближе к теме.

Может быть, и Владимир Бушин об этой давней истории не писал, и я бы ничего не комментировал, но это произведение было включено в школьную программу, есть даже специально под старшеклассника адаптированный и сокращённый текст. Мне-то всегда и всё интересно, тем более я помню, какое оглушительное впечатление произвёл сначала «Один день Ивана Денисовича», а потом и серия замечательных рассказов «Матрёнин двор», «Случай на станции Кречетовка». Одна очень любопытная и точная писательница, имя её я пока придержу, сформулировала устами своего героя, несколько маскируя имя писателя эвфемизмом: «Великий прошёл по литературе как слон по пустыне. Оставил следы, в которые потом собралась вода. Налетела мошкара: где вода – там жизнь. Жизнь возникла в следах….Сколько писателей воспользовались его открытиями…Из «Одного дня…» выросла лагерная проза, из «Матрёнина двора» – деревенская, из «Случая на станции…» – вся беллетристика об арестах и посадках. А «Архипелаг» вообще великая книга…». К этому я ничего не могу прибавить. Даже больше, первую свою повесть, в своё время отрецензированную К.И. Чуковским в личном письме ко мне, я написал, конечно, с оглядкой и примером Солженицына.

Бушин подверг довольно жёсткому и доказательному анализу историю создания этой книги. Всё не так просто, и, собственно, я привлекаю читателя к статье критика. Большую литературу надо знать досконально, особенно если это литература о родине – 9-ый номер за этот год. Бушину повезло, у него в руках оказалось самое первое парижское издание «Архипелага». Вот так рушатся авторитеты знаменитых славистов: «…издание, которое я приобрёл во Франкфурте, вышло в Париже в таком зачуханном издательстве, где по скаредности директора Никиты Струве нет ни редакторов, ни корректоров – ведь им надо платить!». Россыпь ошибок, которые приводит В. Бушин – оглушительна.

Бушин явно не любит «Архипелаг», полагая, что, видимо, этой книгой, как ломом, воспользовались, чтобы разрушить существовавший экономический и социальный порядок. Я к «Архипелагу» отношусь сдержаннее, хотя, казалось бы, за что мне любить советское прошлое? Дед у меня сидел по политической статье, отец тоже сидел по 58.10. Но дед был крестьянином, а стал общественным деятелем, и отец тоже не был обсевком в поле. Мне советская власть тоже кое-что дала, как и Солженицыну, образование. Но я всё-таки не стану приводить некоторые факты из биографии автора «Архипелага», отмеченные всё знающим Бушином: а здесь и война, и лагеря, и забытые друзья. В лагерях все выживали по-своему, да и на войне, видимо, тоже. Лагерный быт оставим в покое, в конце концов, я могу назвать несколько отечественных классиков, которые были агентами государства и приглядывали за соотечественниками и порядком. Ближе к литературе! Бушин приводит любопытный факт из истории создания огромной книги, которые можно и не верить. «Вот строки из воспоминаний бывшего американского посла в СССР и разведчика Д. Бима: «Когда мои сотрудники в Москве принесли мне ворох листов за подписью Солженицына, я вначале не знал, что мне делать с этим бредом. Когда же я посадил за редактирование и доработку десяток опытных и талантливых редакторов, я получил «Архипелаг Гулаг». Круто, конечно, но достоверно ли? Бушин опытный писатель, приводит некоторые сведения и на этот счёт. Но хватит на этом. Интересно?

Я уже несколько раз писал о «парных случаях», которые меня «преследуют». Может быть, я и не обратился бы к статье Бушина, но, как иногда говорят, «данные сошлись». Я здесь уже упомянул некую писательницу, которая кое-что в художественной форме рассказала о Великом, весьма конкретно называя повести и рассказы Солженицына. А кто его знает, где у писателя вымысел, а где и собственная история? У меня припасена ещё одна цитата, теперь уже в женской огласовке из повести «От обиды. Великий писатель и частное лицо»:

«Ещё один год печатались новые части мемуарной книги, и Гала старалась изо всех сил.

Переусердствовала, конечно.

Один из пасквилей, изданных в советское время в качестве контрпропаганды, Великий разбирал по косточкам, подробно. И, естественно, разбивал. Большие цитаты требовали проверки – рутинное правило журнала. Гала заикнулась о той книге. Первую просьбу пропустили мимо ушей, на вторую ответили, что трудно будет отыскать, но для неё постараются.

Сроки поджимали: Великий всегда сам указывал, в каком номере печатать его текст, а тут ещё оставил минимальное время на подготовку. И Гала отправилась в Ленинку. С десяти утра до семи вечера прокорпела в спецхране. Без сушек и чаю, в уборную не отлучалась. С любовным свиданием можно сравнить такое сидение… Болтая друг с другом, расслабляешься и нет-нет да ляпнешь то, что не думаешь и не чувствуешь. Заносит любого. А писатель отвечает за каждое своё слово. Входя в его рукопись, соприкасаешься с самым глубоким, что есть в человеке. Большая близость…

В первой же цитате Гала обнаружила неточность, а потом они пошли, как рыжики в еловом подлеске – косяками. Азартно было находить и попутно сортировать нечаянные описки и редкие сознательные искажения. Там фраза оборвана, тут падеж изменён… И если всё поправить, то где-то от аргументации придётся отказаться…

Оставив на рукописи многочисленные карандашные следы своей с ней встречи, Гала переправила её автору». – Цитата, конечно, хороша, я естественно в этот момент вспоминал не только, как «Телёнок бодался с дубом», но и достаточно убедительную книгу, оппонирующую Великому, Владимира Лакшина. Может быть, чувство благодарности вообще пора искоренить из литературы? Но если цитату продолжить, то возникает новый игровой момент. Создание собственного мифа – тяжёлое дело и требует определённой технологии. Впрочем, есть здесь и о женской верности и о том, что одной женщине – вдове Великого – мы обязаны новым появлением выпускного сочинения в школьных программах.

«– Бедная вы, бедная! – пожалела её жена Великого, когда они привычно сели рядом. – Такая огромная работа…

Он не изменил ничего. Кажется, даже ни одной запятой. Артель «Напрасный труд». Аукнулось…

А жена Великого, вкладывая в руку Галы большой мягкий ластик, перевела разговор.

– Мне только что принесли фотографии со свадьбы сына… Хотите посмотреть?

Она подождала, пока редакторша стирала пометки, смахивая на пол всё новые кáтушки. И только когда все улики такого долгого сидения были уничтожены, принялась демонстрировать цветные свидетельства семейного праздника».

Осталось только назвать автора, которого я поначалу утаил. Это Ольга Новикова, жена того самого критика, о котором я писал вначале. Бывают и случаются талантливые семьи. В конце концов, и меня в «Новом мире» редактировала всё та же Ольга Новикова. Сослужил ли я ей добрую службу, не знаю.

 

Сергей ЕСИН