Виктор ГРИШИН. ВЕЛИКОЕ ЕДИНСТВО (На конкурс “Расскажу о своём народе”)

№ 2017 / 45, 22.12.2017

Сколько времени я брёл по кочкарнику тундры, уже не помню. Часы, как и положено в таких случаях, отказали, солнце в эту пору заполошно бродит по небосводу и не думает закатываться. Оставалось только одно, идтипо направлению, которое показывала мне магнитная стрелка компаса и уповать, что я не попаду на магнитную аномалию, которая закрутит стрелку, как флюгер. Природа молча глядела на меня. Сколько раз на северных тропах у меня возникало ощущение, будто за мной наблюдают. Словно на меня постоянно кто-то смотрит – то из чащи, то из озёрной воды выглядывает, то с горы взирает. Это ощущение усиливает необыкновенная тишина северной природы. Её безмолвие. Это может свести с ума. Тяготы пути, избыток солнечного света и бесчеловечность пейзажа дают о себе знать. Для человека, не привыкшего к суровым условиям Севера, даже короткое пребывание за Полярным кругом – огромное испытание. Не зря тундре приписывают такое редкое явление психики человека, как меречение или арктическая болезнь.

Мы никогда не станем своими в тундре. Гостями – да, но хозяевами – нет. Тундра – дом для кочевников, а смысл кочевничества – быть дома в пути. Самое сложное, что предстоит понять приезжему на Север – иную, первозданную суть движения. Для городского жителя переезд сродни пожару. После дороги принято приходить в себя, отлёживаться, отсыпаться, отмываться. Дорога для оседлого человека предполагает трудности, которые он мужественно преодолевает. Цель пути вознаграждает путника за его усердие в её достижении. Дорога воспринимается как неординарное событие, разрывающее ткань размеренного бытия. У кочевников наоборот: дорога и есть размеренное бытие. Им не мерещится покой, не мучают миражи посёлков и городов, нет никакого конечного пункта, куда торопятся дойти и осесть, есть лишь бесконечная дорога длиною в жизнь.

Как мы не можем смириться с невозможностью куда-то окончательно дойти, так они не смогут смириться с покоем сидячей жизни. Кочевой ритм складывался веками как результат экологической и культурной адаптации к Северу, где само существование подразумевает гибкость и стремительность действий. Постоянные миграции, сменяющие друг друга стойбища – это всё жизненная тропа. Превыше всего кочевник ценит свободу перемещения.

Индустриальное освоение Севера принесло зло в просторы тундры. Советское правительство, чересчур «заботясь» о малых народностях согнало их с исторических погостов и разместило в посёлке Ловозеро. Это положило начало катастрофе. Разрушен оказался не только традиционный образ жизни саамов, но и их духовный мир. Кочевые тропы оленеводов – подобно тропам песни – проходили через сакральные места: священные камни, озёра, горы. Взамен кочевники получили подачки цивилизации и социальную мишуру: квартиры в блочных домах, ревущие «Бураны», школу, уничтожавшую их язык, больницу, в которой не лечили, да круглосуточные магазины с водкой. Подачка создаёт раба, – гласит саамская пословица, – а кнут – пса.

Возьмём, к примеру, квартиру. На первый взгляд, это означает горячую воду, газ и тёплую уборную. Но всё это не первично для саами. Они задыхались в бетонных жилищах. Ставили рядом с пятиэтажками свои куваксы (палатка, чум) и там жили. Историк Николай Плужников пишет, что раньше кочевники, вынужденные по каким-то причинам жить оседло, время от времени переносили свой чум – хотя бы на пару метров – чтобы «освежить воздух». Они чувствовали, как мысли и эмоции, пережитые в одном месте, сгущаются и образуют осадок, который постепенно начинает оказывать психическое давление, вызывает раздражение и провоцирует семейные ссоры. Выражаясь образным языком саами, XX век понаделал дырок в Ловозерских тундрах, а в людских головах оставил пустоту.

Так, размышляя о особенностях жития в тундре, я шёл в направлении, которое мне указывал компас, чтобы найти становище, затерявшееся среди Ловозерских тундр. Там меня должны ждать друзья, чтобы после ночёвки идти дальше в направлении размещения саамских петроглифов.

Полдня я шёл по тундре, размазывая по физиономии пот и кровь от укусов комаров. В ушах стоял звон от этих исчадий тундры. Хотелось пить, но вода не помогала. В голову лезла всякая чушь, что я попал под меречение, и стал вроде как зомби.

Неожиданно стойкую духоту освежил ветерок и принёс запах дыма. Я, как хищный зверь, потянул ноздрями, сомнений не было, где-то совсем рядом горел костёр. Я прибавил шагу и вскоре вышел на берег ручья, возле которого стояла саамская кувакса. Возле неё горел костёр, у которого сидел старый саами. Он молча посмотрел на меня, вывалившегося из зарослей карликовой берёзы и на моё приветствие «Тирвв» (здравствуйте) только кивнул головой и указал на место напротив себя. Это меня не удивило. В тундре вообще мало разговаривают. Не о чем. Вот она, тундра, лежит перед тобой, раскинувшаяся от моря до Хибинских гор. Что в ней может случиться. А светские новости для саами…знаете ли… Да и чего ему, саами, со мной разговаривать. Я для него – чужой, а чужой = значит Другой.

Старик невозмутимо курил трубку, рассматривая меня из-под набухших век. Я же отчаянно сдирал с ног надоевшие резиновые бахилы. Вдруг среди кустов промелькнула тень. Что-то пепельно-серое. Я не успел разглядеть. Только это «что-то» перепрыгнуло ручей и село возле саами.

– Боже мой, волк, – подумал я. А «Волк» не обращая на меня никакого внимания, глянул на старика, потоптался передними лапами и сел. Саами потрепал ему холку, а волк в знак признательности лизнул ему руку.

– Волк? – Удивлённо спросил я.

Старик саами только кивнул головой. В котелке, что висел над огнём, забулькало, и старик проворно снял его. Я молча наблюдал за его сноровистыми движениями. Он был стар, этот саами. Был невелик ростом, худощав. Одет в старую брезентовую куртку, затёртые штаны. Только на голове у него был традиционный саамский головной убор: шапочка с отростками, символизирующими оленьи рога.

Не спрашивая меня, буду ли я есть, он достал из куваксы две алюминиевые миски, явно позаимствованные у военных, и щедро наполнил их. Волк внимательно следил за руками старика, но не показал вида, что голоден. Саами не обращал на него внимания. Северные народы обязательно накормят собаку, но только после того как закончится обед. Ели в полной тишине, ибо нельзя разговаривать за едой, духов накличешь. После обеда старик вынул разваренные рыбные головы и отдал волку. Тот без жадности, можно сказать с достоинством, сьел предложенное, и, довольный, улёгся у ног хозяина. Саами снова закурил трубку. Всё. Можно попробовать поговорить.

– Откуда у вас волк? – Спросил я. Старик, казалось, не слышал вопроса и молча, невозмутимо курил трубку. Для пущей убедительности нежелания общаться он прикрыл набухшие веки. Разговаривать с ним было бесполезно, он был в великой Пустоте.

Пустота Севера, – утверждает Григорий Померанц, философ, писатель – это живой образ целого. Теперь, когда люди в изобилии предметов потребления, сенсаций ощущают потерянность, важна внутренняя сосредоточенность, какую даёт наблюдение пустоты в природе. Философ знал, что говорил – он был арестован в 1949 году по обвинению в антисоветской деятельности, осуждён на 5 лет, отбывал наказание в Каргопольлаге, где и открыл для себя силу пустоты. С незапамятных времён пустынники уединялись на севере. Они искали пустоту. Кочевникам ощущение внутренней сосредоточенности искать не нужно, оно в них заложено тундрой. «Окна кочевника – его глаза», сказал кто-то из философов – «достаточно просто слегка их приоткрыть».

 

 

Писатель, исследователь Севера Мариус Вильк добавляет: «С возрастом мне стало казаться, что я постепенно прикрываю ставень. Через узкие окна-бойницы мир видится более чётким, чем через окна, подобные вытаращенным глазам. По мнению римского архитектора Веттия Сира, так происходит потому, что узкие окна сгущают клин света: тормозя движение атомов, они деформируют края этого светового потока, так что картинка становится более чёткой, более контрастной и более впечатляющей». Нечто подобное я наблюдал за стариком саами, который прикрыл веки и всё. Он отключился от реалий существующего мира и ушёл в себя. Я ему не мешал, по опыту зная, что саами не среагирует на твои попытки вернуть его в действительность.

Облокотившись на локоть, я рассматривал такой привычный и такой разный пейзаж. Передо мной расстилалась огромная волнистая равнина, в складках которой укрылись вертлявые ручьи и блюдцеобразные озёра. Беспокойно кричал встревоженный сапсан. Бескрайняя заполярная степь, обманчиво ровная и обманчиво спокойная, в любую минуту готовая превратиться в мегеру и наслать на путника все мыслимые и немыслимые беды. В тундре не оставляет ощущение какой-то затаённой угрозы. Как бы ни мила она была в минуты слабости, ей нет доверия. Редкая солнечная погода воспринимается как проявление снисхождения, за которым последует расплата дождём, ветром и снегом. В тот вечер тундра явила милость – где-то над Баренцевым морем солнце пробило перистые облака, и рассеянный свет бродил по земле.

– Они у нас давно – вдруг произнёс саами. Я вздрогнул от неожиданности. Старик заговорил медленно, тщательно подбирая слова.

– Мы, саами, не любим волков. Это исчадие тундры, они убивают оленей, и мы убиваем их. Но наша семья держит волков. Держу я, держал мой отец, дед, дед деда. Старик снова замолчал. Я превратился в слух. Лезть в рюкзак за блокнотом было нельзя: замкнётся саами и всё пропало.

– Давно это было – снова заговорил саами – очень давно. Нас было много, и мы жили по всей тундре. Куда шли олени, туда шли и мы. Летом уходили к побережью, зимой возвращались на свои погосты (стойбища). Мы жили одни в тундре, так как не любим чужаков. Они опасны, бродяги тундры. Могут занести дурные болезни, могут украсть собаку, а то и ребёнка.

Мой дед был ребёнком, когда в наше стойбище зашёл человек. Кто он, откуда, мы не знали. Только он разбил куваксу на окраине погоста и стал жить там. Он был страшен, этот человек: на голове у него была содрана кожа. Наверное, он схватился с медведем и тот ободрал его. По лицу проходили шрамы от когтей. Он был крупнее наших мужчин и явно сильнее. Дети погоста с любопытством рассматривали пришельца. Они боялись его, но детское любопытство преобладало. Мой дед был самый маленький из них и подошёл совсем близко к незнакомцу. Тот долго и внимательно смотрел на мальчика, затем слегка кивнул ему.

На его, ещё молодом, лице выделялись глаза. В них горели гордость и мужество. В то же время они были мудрыми и излучали спокойствие и уверенность. Дед почему-то перестал бояться незнакомца и долго стоял у куваксы, пока испуганная мать не утащила его.

Люди с опаской, издалека, смотрели на него, но странник не делал попыток сблизиться. Все решили, что он побудет немного и уйдёт. Но незнакомец не уходил. Это раздражало наших мужчин. Проходя мимо тупы (зимнее жилище) мой дед, который был ребёнком, заметил, как мужчины возбуждённо переговариваются, поглядывая в сторону чужака, который сидел возле костра и курил трубку. Дед понял, что наши мужчины хотят расправиться с ним и решил предупредить его.

Выслушав деда, незнакомец улыбнулся своей изуродованной улыбкой и сказал, что мужчины ничего не смогут ему сделать. Только навредят себе. Но он не сторонник проливать кровь и уйдёт сам. На прощание он хочет рассказать ему, ещё мальчику, историю, которую рассказал его дед.

– Было ли это, не было, не мне судить, – сказал странник, – но мой дед утверждал, что это чистая правда, только очень древняя, когда на далёком севере существовало государство. В нём жил Герой. Он был храбрым и сильным и не раз выступал против многочисленных врагов, покушавшихся на его страну. Был у Героя друг, который помогал ему во всём. Это был Волк, которого он спас в тундре от верной гибели. Он заменил ему мать-волчицу, а когда Волк вырос, то стал другом Герою. Животное и человек являли собой одно целое.

Их народ жил долго и счастливо. В лесах их страны водилось много зверя, в озёрах и реках плескалась рыба, а стада оленей прирастали с каждым годом. Но случилась беда. Враги вторглись в земли народа Героя и осадили их погосты. Силы были неравные, и саамские стойбища исчезали под мечами захватчиков. Держался только самый главный погост, который оборонял Герой со своим другом Волком. Шаманы врагов поняли, что единство друзей непобедимо и приказали своим лучшим воинам разлучить их. Они хитростью выманили Волка из укрытия и заманили в ловушку, пока Герой отбивался от наседавшего на его врага. После этого враги отступили, увозя Волка с собой. Герой, узнав, что его друг попал в беду, бросился в погоню. Он догнал врагов, но силы били неравные и чужие воины изрубили Героя. Связанный Волк был обречён смотреть, как его друг погибает. Он мог только выть от отчаяния. Тягучий, полный тоски и боли вой разнёсся над тундрой, и его услышали Боги. И произошло то, что неподвластно пониманию людей. Шерсть Волка выпала, кожа побелела, и он превратился в Героя. А тело Героя покрылось шерстью, он стал Волком, волком стянутым путами врагов. На глазах напуганных врагов, Герой порвал свои путы и с голыми руками бросился на чужеземных воинов. Он выхватил у вражеского воина меч и крушил врагов, отнявших у него друга. Те в страхе бежали, чтобы никогда не приходить в эту землю, где люди превращаются в зверей, чтобы защитить себя и свою страну. Герой склонился перед Волком, который лежал, стянутый ремнями. Волк только посмотрел на Героя и ушёл в иной мир.

Печальной была встреча со своим народом. Герой нёс своего друга на руках. Шаманы его народа пели нескончаемые песни, а по их пути горели траурные костры. Долго проводились обряды в погосте Героя, народ тундры оплакивал друга Героя, его Волка.

С тех пор Герой замкнулся, в душе у него поселилось одиночество, в глазах – печаль. Ему не хватало друга. Вскоре он ушёл из погоста. Ушёл навсегда. Охотники видели его на побережье моря, рядом с ним шёл призрачный зверь. Это был Волк.

Шаманы тундрового народа говорили, что после смерти Героя душа его воссоединилась с душой спутника и стала одним целым. Спасённая ценой жизни друга, она живёт вечно. Раз в поколение в тундре рождается человек с душою наполовину человеческой, наполовину звериной. Он обречён искать себе друга равного Волку, чтобы после смерти продолжить этот Круг душ.

Мой дед, тогда ещё мальчик, слушал, как заворожённый. Он смотрел во все глаза на незнакомца и вдруг увидел, как тот изменился. Один глаз у него засиял северной звездой, другой … другой стал кошачьим. Его голос стал вкрадчивым.

Дед не заметил, что вокруг куваксы собрались мужчины. Толпа угрожающе гудела. Это заметил незнакомец. Он напрягся, сделал неуловимое движение, и дед смог заметить только молнию, метнувшуюся в сторону толпы. Толпа растаяла и наступила тишина. Мой дед смотрел и не верил своим глазам. Возле странника сидел волк. Этот сильный тундровый хищник вызывал уважение у саами своей силой, хитростью. А ещё дед заметил, что глаза у волка были такие же, как у странника: один ярко-звёздный, другой – кошачий.

Странник улыбнулся деду. Он сказал, что продолжил Круг душ после Героя.

– Я прошёл множество испытаний и обрёл друга. Он со мной рядом. – Странник посмотрел на волка. Тот поднял голову и потёрся о его руку.

– Мы оба готовы отдать жизнь друг за друга, – продолжил странник. Я странствую много лет, но сегодня, впервые я встретил одного из нас, продолжателей Героя и Волка. Это ты. Да, да, не удивляйся, мальчик. У тебя такой же взгляд. Ты пока мал и не нашёл своего друга. Я помогу тебе. Он отвернулся к своему мешку и вытащил… – дед от удивления приоткрыл рот… – волчонка. Он был совсем маленький, этот зверёныш, но это был будущий волк. Откуда он мог взяться в пустой куваксе, дед не понял. Но он лежал на широкой ладони странника и тихо поскуливал.

Странник передал волчонка оцепеневшему деду со словами: – Ты обрёл друга, теперь всё в твоих руках. А теперь прощай.

Странник вышел из куваксы со своим другом Волком, и они исчезли в синей ночи тундры.

С тех пор прошли годы. Дед вырос, стал воином. Он потерял счёт годам. Его друг Волк всегда был рядом с ним. Они не раз защищали нашу страну от захватчиков. Не единожды друзья были ранены, и там, где проливалась их кровь, оставались камни, напоминавшие капли крови. Эти камни стали священными для нашего народа. Их так и зовут «лопарская кровь».

Дед жил очень долго. Он стал глубоким стариком, молодыми оставались только его глаза: один яркий, как северная звезда, другой – кошачий. Рядом с ним всегда сидел Волк, молодой сильный с такими же, как у деда, глазами.

Я завороженно слушал старого саами. Его рассказ был фантастическим, напоминал легенду. Если бы мне рассказали эту историю в городе, я бы прослушал её и отнёс к разряду саамских сказаний. Но мы были в тундре. Совсем недалеко курилось озеро Духов, с которого, словно туманы, сползались саамские легенды и сказания. Озеро Духов издревле пользуется специфической славой. Некогда оно было местом саамских обрядов, магии, жертв, запечатлённых в скалах мифов. Я шёл в сторону саамских петроглифов, возраст которых насчитывает семь тысяч лет. Я знаю людей, встречавших там снежного человека, разговаривал с теми, кому довелось пережить там собственную смерть, и слышал о тех, кто пропал там без следа.

Каждый раз, когда я произношу названия Ловозерских тундр – как вот сейчас, то вижу нойдов, танцующих на стенах скал, и группы сейд-камней, точно вырезанных из воздуха. Поэтому не верить старику саами я не мог, его устами говорила тундра.

Старик саами замолчал. Он устал и неудивительно: для лопаря такая длинная речь нетипична. Волк, который, казалось, тоже слушал эту историю, поднял голову и посмотрел на своего хозяина. Старик, повернул голову в сторону волка, в этот момент вспыхнул костёр и я явно увидел, что один глаз у старика яркий, а другой – мягкий, зелёный…

Саами встал и, не прощаясь, ушёл в куваксу, за ним ушёл и Волк. Я долго не спал, смотря на святую для лопарей звезду, Полярную. Она ярко выделялась на небосводе и что-то мне напоминала…

Утром я не обнаружил хозяина куваксы, так гостеприимно приютившего меня. Я не удивился исчезновению, их поглотила тундра, вечная, загадочная. Они растворились на её просторах: Герой и его верный Друг – Волк.