БЛЕСК ИМПЕРСКИХ ДОСПЕХОВ

№ 2009 / 2, 23.02.2015

С последнего интервью петербургского писателя Павла Крусанова нашей газете прошло несколько лет.
С тех пор многое переменилось.
С последнего интервью петербургского писателя Павла Крусанова нашей газете прошло несколько лет.
С тех пор многое переменилось. Наверное, говоря пушкинскими словами, покорный общему закону, переменился и сам Павел Васильевич. Поэтому я позволил себе начать нашу беседу – для сравнения – с цитирования прошлого интервью.

– «Я считаю себя патриотом идеального государства, которое у меня находится в голове». И всё-таки, как же быть с любовью к «земной» Родине, которую, как и родителей, не выбирают?
– Хороший вопрос. Мой случай любви к Родине выглядит примерно так. Морды эти чиновные, казённые, людоедские не терплю. Свору эту лживую – неповоротливую до дела, шуструю до отката. Новую Орду, все соки из собственной страны, точно из покорённой басурманщины, высосавшую, данью её обложившую на каждый вздох. Продукты, бензин, ширпотреб, жильё – в России одни из самых дорогих в мире. В Питере у среднеимущих уже входит в практику обновлять гардероб в Хельсинки, потому что это выходит дешевле даже с учётом дороги. Притом, я ведь не либерал, прикормленный забугорными грантами, я за власть сильную, потому что мне в доме порядок нужен. Чтобы мусор по углам не копился. Но за такую власть, которая врагам – неприступная крепость и беспощадный бич, а своему народу даже в последнем медвежьем углу – заступница и мама родная. Умная такая мама, которая не захребетников растит, а деток с совестью, смекалкой и делом в руках, которая их на ноги ставит и всегда им в нужде поможет, случись беда. Родина для меня – не государство и власть. Родина для меня – земля и великий замысел о ней, незримое покрывало, ангелами этой земли сотканное из счастливых снов, тихих шорохов и вздохов ветра.
– «Чтобы было в России хорошо, хуже должно быть как минимум в Америке». Сегодня Америка переживает не самые лучшие времена, но стало ли лучше от этого в России?
– Великобритания, а следом и США – её геополитические преемники, в партитуре своей Большой Игры, довольно хорошо описанной в документальной литературе, последовательно выступали за ослабление России, используя для достижения этой цели как арсенал горячих войн, так и прохладных шпионских. Политические интриги с целью дестабилизации и развала нашего государства, сетевые войны, поддержка элит, занятых использованием государственных должностей в целях укрепления личного имущественного положения, и дискредитация элит, пашущих на ниве государственного строительства и сближения ныне разделённых территорий, – будничная практика сегодняшнего времени.
Надо признать, что в лучшие дни Россия отвечала своим вечным оппонентам тем же. Сближение с атлантистскими силами и замораживание этой смертельной распри происходит лишь на время борьбы с третьей силой, угрожающей могуществу Британии, а ныне и США. Бонапарт, кайзер Вильгельм, Гитлер… Только страх перед этими фигурами заставлял атлантистов искать в лице России союзника, чтобы во многом её же руками избавиться от опасности. Потом конфигурация поля противостояния неизменно восстанавливалась. Сегодня лишь страх перед встающим на дыбы Китаем или чрезвычайные внутренние проблемы могут заставить США забыть о своей исторической фобии по отношению к России и оставить её в покое. Как патриот своего отечества, я, разумеется, желаю внутренних проблем Америке, поскольку только так в данный момент возможно оградиться от её злокозненности. Если верхушка политической элиты будет соответствовать тому образу, который на себя наводит, Россия, несомненно, сможет воспользоваться неурядицами за океаном и касающимся всех нас образом укрепить своё положение.
– «Гуманизм из-за некоторой своей закоснелости всегда боролся со злом, тем самым уничтожая и добро». Вы по-прежнему считаете, что со злом – ради сохранения добра – бороться не стоит, а надо только перераспределить его (тем самым вольно или невольно умножая зло)?
– Со злом бороться стоит, хотя результат вовсе не гарантирует обретения благодати – договоримся, что по умолчанию под злом мы понимаем действительно зло, а не всего лишь чужое и непривычное. Но не следует обольщаться – эта борьба неизменно потребует жертв, то есть породит новое зло. Соизмеряя размеры существующего зла с тем беззаконием и теми жертвами, которые придётся принять либо принести ради его искоренения, и следует принимать решения. Иной раз овчинка просто не стоит выделки. Это путь ответственного деяния. Или ответственного недеяния. Что касается перераспределения добра и зла (а зачастую именно это и происходит, когда нам мнится, что мы со злом боремся), то оно не предполагает умножения ни того, ни другого, но лишь перетекание его из одного вместилища в иное.
– Не так давно у нас была мода на литературные манифесты. Кстати, помнится, вы также были автором манифеста, провозглашённого писательской группой, носившей таинственное название «Носители коллективной беззаветной Санкции Объединённого петербургского могущества». Сегодня время манифестов прошло?
– Не автором, а одним из авторов – в нашем случае это было коллективное действие по большей части игрового характера. А мода на литературные манифесты закончилась ещё в начале прошлого столетия. Тогда было принято в литературу входить стайками. Сейчас манифест уже не считается достаточным поводом для того, чтобы заинтересовать читателя в выборе той или иной книги. Пиар-менеджеры вооружаются другими технологиями.
– Чем сейчас занимаются, какие устраивают акции писатели, входящие в сетевой проект «Незримой империи»? Что в этом движении игра, а что серьёзно?
– Участники проекта «Незримая империя» сейчас ушли в тень для перегруппировки и выработки новой стратегии в условиях меняющейся реальности. Когда они выйдут из тени, блеск их доспехов затмит редкое в наших краях солнце.
– Кстати, интересно, а как поклонник «Незримой империи» относится к другому «имперскому» автору – Александру Проханову? Чем отличается его «пятая империя» от вашей?
– Есть ещё «Третья империя» Михаила Юрьева. Весьма достойный проект. Однако Незримая империя не поддаётся счёту, потому что она – единственная. Незримая империя – эйдос, невещественный образ, замысел об империи как таковой. Это – главное отличие.
– Насколько идея имперской всемирности отличается от идеи всемирной отзывчивости русского народа?
– Вторая идея является условием существования первой. Как вера является условием существования Церкви. Но при этом вера не является условием существования Бога.
– У питерских фундаменталистов есть что-то общее с таким старинным направлением в русской общественной мысли как почвенничество? Или фундамент – это уже не почва? А с русским евразийством?
– Дело в том, что петербургских фундаменталистов объединяет не идеологическая и подчас даже не эстетическая платформа, а душевная приязнь и отказ от политкорректности как лёгкого транквилизатора, не способствующего выздоровлению, а лишь усугубляющего немощь. При этом есть в нашей среде как сочувствующие почвенничеству, так и евразийству. Хотя между этими, пусть и довольно разными, вещами нет прямого противопоставления.
– Питерский прозаик Дмитрий Орехов, рассказывая о литературном клубе Айрапетяна, куда входит Орехов, Герман Садулаев, Александр Карасёв и Валерий Айрапетян, определил основное направление деятельности клуба как борьбу с толерантностью. В числе борцов с этим новоявленным злом он назвал и ваше имя. Это действительно так?
– Отказ от политкорректности и желание называть вещи своими именами – это и есть борьба с прекраснодушной и особенно злонамеренной толерантностью, ведущей к повышению эластичности хребта и беспринципности натуры. При этом следует отметить, что такой отказ никоим образом не противоречит идее всемирной отзывчивости русской души. Напротив – он становится гарантом её сохранения.
– Мы живём в эпоху глобальных кризисов – экономического, экологического, нравственного и т.д. Настанет ли когда-нибудь расцвет, ренессанс, или всё хорошее – удел прошлого или небесной «Незримой империи»?
– Действительно, опыт не позволяет нам питать иллюзий в отношении будущего. Благодаря этому золотой век мы всегда отсылаем в прошлое. И всё же я мечтаю о покрытом благодатью русском мире, который непременно воссияет не как часть какого-то общего, глобального мира, а как шар сам по себе, возможно, замкнутый в какой-то другой шар – знаете, есть такие китайские, непонятно как сделанные штучки. Причём внешняя сфера для шара русского мира по-прутковски всегда будет шаром меньшего размера.
– Писателя во многом можно понять и оценить через его отношение к истории. Например, Илья Бояшов (кстати, историк по образованию) определил историю как идеологическую служанку власти, как вымысел. А как вы относитесь к истории?
– История – фокусник, всегда готовый вынуть из шляпы то, что пожелает заплативший деньги зритель. В этом смысле история, конечно, не наука, поскольку позволяет интерпретировать факты как угодно и обращать победу в поражение, а отсутствие событий – в событие. Математика для всех одна, история для всех разная. Словом, история – искусство толкования прошлого, а подчас и измышления прошлого, угодного тому, кто властен это искусство заказывать. По французской версии Бонапарта победил русский мороз, по русской – те, с кого писались портреты для эрмитажной галереи героев 1812 года, по британской – английская политика, герцог Веллингтон плюс орды казаков и калмыков, по советской – Денис Давыдов с мужиками. Вы что выбираете? Дело в пристрастии.
– Сегодня, когда усиленно насаждается построение в России гражданского общества, писатель «гражданином быть обязан»?
– Ничуть не в большей степени, нежели пирожник, сапожник, швец, жнец и на дуде игрец.
– Осталось ли сегодня, по-вашему, то неповторимое обаяние (от архитектуры, от людей, от города в целом) Петербурга, которое было присуще ему в советские годы? Что нынче обезобразило город и что, наоборот, украсило?
– В советские годы Ленинград очаровывал тихим обаянием увядания, безобидными городскими сумасшедшими, возможностью выпить из-под полы портвейна в пирожковой. Ну и всем тем, чем очаровывает нас юность, поскольку моя юность прошла именно тогда и там. Недавний строительный бум, подновив кое-какие фасады, чуть не уничтожил Петербург, как он фактически уничтожил Москву. Хвала финансовому кризису и бестолковым городским скульптурам, подаренным городу на 300-летие правительствами всевозможных государств. Эти скульптуры, разбросанные там и сям по скверам и дворикам, спасли своим присутствием эти места от практически неизбежной уплотнительной застройки – не все инвесторы были готовы идти на международный конфликт. Но вообще, уродование Петербурга – это отдельная, большая и злая тема. Не хочется касаться её вскользь.
– С интересом узнал, что вы летом отдыхаете на Псковщине (прежде всего потому, конечно, что это пушкинский край, а ещё потому, что оттуда родом одна из моих бабушек). Если не секрет, что это за место, и почему выбрали именно его?
– Деревня под Новоржевом, в тридцати километрах от Пушкинских Гор. Дом стоит над рекой. Чудесные места, Бежаницкая возвышенность, удивительное разнообразие пейзажей. Здесь вотчина моего тестя – он художник, и глаз его не подводит.
– Где вам лучше работается: в городе или в деревне?
– В деревне, разумеется. Там минимум отвлечений и огромное количество разлитой вокруг красоты. Особенно если ты приучен в обыденном видеть чудесное.
– С годами не тянет переселиться из мегаполиса в провинцию?
– Я люблю свой город, хотя вполне был бы готов часть года жить в провинции. Но жизнь заставляет всё время крутить педали, чтобы поддерживать материальное положение на необходимом уровне. Я, знаете ли, не рантье.
– Вы входите в жюри литературной премии «Дебют». Зная ваше критическое отношение к молодым авторам, интересно, что (или кого) же вы, работая в «Дебюте», ожидаете для себя открыть? Или, может быть, молодёжь перестала самовыражаться и сквернословить?
– У меня нет никакого предубеждения перед молодыми авторами. Во всяком поколении есть средний фон, и есть художники, блестяще его прорывающие. А сам средний фон не удовлетворяет меня в принципе, какое бы поколение его ни продуцировало. Ну а то обстоятельство, что среди двадцатилетних есть весьма интересные авторы, премия «Дебют» демонстрирует из года в год. На этот раз меня чрезвычайно порадовали Сергей Красильников, Алексей Олин, Екатерина Репина и Михаил Енотов. Что характерно – все они родом из провинции. И это ещё раз подтверждает простую мысль, что провинция и столица обретаются не на карте, а в наших головах.
– Не жалеете, что окончили педагогический институт, а не, скажем, Литинститут?
– Не жалею. Более того – не понимаю, за что здесь может зацепиться сожаление. Обидно только, что в своё время не выучил языки.
– В своём известном романе «Укус ангела» вы уловили «имперские» настроения в обществе. Какие настроения, идеи носятся в воздухе сегодня? Другими словами, о чём и о ком будет ваш новый роман?
– Новый роман уже в финальной стадии. О чём? О любви и ненависти, обретении надежды и осознании её иллюзорности, о мире, у которого вышел срок годности. Корни героев романа тоскуют по райской земле, но действительность катастрофична даже тогда, когда надевает маску благополучия и процветания. Попытки героев вернуть обществу зрелища статус реальности, вновь обратить клюквенный сок в горячую кровь, раз за разом терпят поражение. Но найденный ими «душ Ставрогина», природа которого так до конца и остаётся непостигнутой, даёт им шанс в образе перволюдей вновь обрести эдем. Такая история. Надо сказать, довольно запутанная.Беседу вёл Илья КОЛОДЯЖНЫЙ