Мне ничего ни от кого не надо

№ 2009 / 28, 23.02.2015

Елена Тагер была человеком непростой судьбы. В юности она грезила Пушкиным. Ей казалось, что можно будет прожить одними стихами. Иллюзии исчезли в гражданскую войну, которая отняла у неё мужа.

У НАС БЫЛА ВЕЛИКАЯ ЛИТЕРАТУРА

Елена Тагер была человеком непростой судьбы. В юности она грезила Пушкиным. Ей казалось, что можно будет прожить одними стихами. Иллюзии исчезли в гражданскую войну, которая отняла у неё мужа. А потом поэтессе пришлось выдержать три ареста. Когда же лагерные кошмары наконец закончились, Тагер вдруг услышала: «Хватит с нас этой возни с реабилитированными». И кто это сказал? Вера Панова,

у которой самой первый муж безвинно погиб в тюрьме. Нет, именно Панову Тагер ни в чём не обвиняла. Но ведь Панову тут же поддержала орава доносчиков. Как это стерпеть? И Тагер на все эти нападки в 1959 году ответила стихами. Она с возмущением писала:

Мы слышали ваш благородный смешок… Амнистий мы не просили. Мы наших товарищей клали в мешок И молча под сопки носили. Задача для вас оказалась легка: Дождавшись условного знака, Добить Мандельштама, предать Пильняка И слопать живьём Пастернака. Но вам, подписавшим кровавый контракт, В веках не дано отразиться, А мы уцелели. Мы живы. Мы факт. И с нами придётся повозиться.

1930-е годы

Елена Михайловна Тагер родилась 2 ноября 1895 года в Петербурге в семье железнодорожного служащего. После окончания гимназии М.Стоюниной она училась на историко-филологическом факультете Высших женских (Бестужевских) курсов, занималась Пушкиным и сочиняла неплохие стихи, которые иногда печатала под псевдонимом Анна Регатт.

Как я понимаю, Пушкин помог ей обрести первого супруга – Георгия Маслова. Этот симпатичный паренёк из Симбирска тоже до безумия был увлечён русской поэзией. Страсть к пушкинским стихам привела его в известный семинар С.А. Венгерова. Но когда он увидел там бестужевку Тагер, всё для него сразу померкло. Юный пушкинист тут же безудержно влюбился.

Стеснённые рамками пушкинского семинара, ученики Венгерова уже в 1914 году создали свой литературный кружок, главным заводилой в котором стал Маслов. «Мы, – вспоминал один из кружковцев Всеволод Рождественский, – сходились по вечерам, соблюдая строгую очерёдность, то в крошечных чердачных комнатушках, то в благопристойных буржуазных квартирах». Студенты дерзостно мечтали о сокрушении символизма. «Ни один спор, – рассказывал Рождественский, – не обходился без Анны Регатт, девушки с бледным, удлинённым лицом и широко раскрытыми, «мистическими» по тогдашней моде, глазами. Стихи её отличались тонким вкусом».

Осенью 1916 года Маслов и Тагер поженились. Новый, семнадцатый год они решили встречать в «Привале комедиантов» в людном подвале у Марсова поля. «Мы с мужем заняли отдельный столик, – вспоминала потом Тагер. – Нам никого не было нужно, нам нравилось «одиночество вдвоём». У нас не хватило денег на вино, но мы опьянели от этой причудливой обстановки». Кстати, в ту новогоднюю ночь молодые впервые увидели острый профиль Осипа Мандельштама и услышали, как он «пел, не сдерживая сил», свои стихи («он выигрывал на ударениях – и, вероятно, эти донельзя насыщенные, эти предельно эмоциональные стихи невозможно было бы донести до слушателей иными средствами»).

Когда случились февральские события, молодая пара отправилась к родным Маслова в Симбирск, где с энтузиазмом включилась в подготовку выборов в Учредительное собрание. Но потом произошёл октябрьский переворот. Я так понимаю, что к новой власти Маслов и Тагер отнеслись резко отрицательно. Не случайно Маслов вскоре вступил в один из добровольческих отрядов.

Пока Маслов и Тагер отстаивали в Симбирске идеи белого движения, их приятели подготовили книгу стихов «Арион». В сборник вошли семь авторов: В.Злобин, Дмитрий Майзелис, Георгий Маслов, Николай Оцуп, Всеволод Рождественский, Виктор Тривус и Елена Тагер, которую составители представили под её выбранным ещё в 1915 году псевдонимом Анна Регатт. Все семеро – участники кружка искусств «Арион». Книга вышла из печати в октябре 1918 года. А уже через несколько дней в петроградской газете «Жизнь искусства» на неё появилась одобрительная рецензия Николая Гумилёва. «Семерых поэтов, собранных в сборнике, – подчёркивал Гумилёв, – нельзя упрекнуть в пристрастии к политике… Все они разные, но их всех объединяет молодая серьёзность чувства и решение войти в искусство через дверь, а не через окно… Хорошо, что они при своём выступлении не стремятся произвести шум, как это было принято ещё так недавно, потому что спокойный голос имеет все шансы быть услышанным в толпе буянов от искусства» («Жизнь искусства», 1918, 1 ноября).

Особо Гумилёв в сборнике «Арион» отметил семь стихотворений Маслова. Признав несомненную одарённость поэта, он, правда, высказал неясную тревогу. «Только какая-то неинтенсивность чувства, – писал Гумилёв, – печальный дар оставаться в стороне от того, о чём говорится, заставляет несколько опасаться за будущее поэта».

Гумилёв оказался провидцем. Маслов, когда красные подступили к Симбирску, предпочёл в составе одного из добровольческих отрядов отступить. Через Самару и Уфу он потом добрался до Омска, где вступил в армию Колчака. Но затем его свалил сыпной тиф. Умер он 15 марта 1920 года на больничной койке в Красноярске.

Тагер о происшедшей трагедии узнала уже из писем бывших сослуживцев её мужа. Сама она все страшные годы гражданской войны провела в Поволжье. В Симбирске у неё родилась первая дочь – Аруся, названная в честь героини последней поэмы Маслова – баронессы Авроры Шернваль-Демидовой-Карамзиной. Позже писательница вспоминала: «Три года провела в Поволжье, видела гражданскую войну, голод, разруху. В последний вечер 1920 года я, как из другого мира, возвратилась в Петроград. Поезда ходили вне графиков и расписаний, и никто не встретил меня. Извозчиков не было. На Московском вокзале нашёлся бойкий гаврош с салазками. Я привезла родным неслыханный дар: три пуда муки. Мой мешок улёгся на салазки, а я пошла за ними, направляясь к Летнему саду. Я шла, как оглушённая, едва узнавая пустые неосвещённые улицы с их глухо закрытыми парадными, с их сугробами снега до вторых этажей».

Несмотря на всё пережитое, Тагер тогда ещё продолжала смотреть на мир глазами романтика. Как она обрадовалась встрече со своим соавтором по сборнику «Арион» Всеволодом Рождественским. Кто бы подумал, что через каких-то полтора десятилетия (даже раньше) приятель её молодости станет официальным обвинителем многих ленинградских литераторов на закрытых процессах.

Николай Кофанов. Канал Грибоедова

В Петрограде Тагер устроилась переводчицей в Американскую администрацию помощи (АРА). Но тут бдительные органы заподозрили её в шпионаже. 14 марта 1922 года она была арестована и на два года вместе с малолетней дочерью выслана в Архангельск.

Поначалу Тагер работала экономистом в каком-то лесхозе. Одновременно она попыталась заняться наследием покойного мужа. В журнале «Печать и революция» в 1923 году даже было напечатано следующее её извещение: «В ближайшем будущем я приступаю к изданию литературного наследства моего мужа Георгия Владимировича Маслова (лирический поэт, хорошо известный читательским кругам Сибири, автор поэмы «Аврора» и мн. др.). 1 том, подготовляемый мною к печати, включает лирику, поэму и пьесы; он выйдет в г. Архангельске осенью текущего года» («Печать и революция», 1923, № 5). Тагер просила читателей прислать ей все сохранившиеся у кого-либо масловские рукописи. Однако архангельские власти по цензурным соображениям издание сочинений Маслова так и не допустили (кто-то донёс, будто бы Маслов не только сочувствовал Колчаку, но и принял активное участие в белом движении).

В Архангельске Тагер сблизилась с местными историками. По их просьбе она в 1924 году для сборника Архангельского общества краеведение «На Северной Двине» написала обстоятельную статью «Искусство и быт Севера», в которую включила текст записанной на Мезени песни, исполнявшейся до революции в поморских сёлах при проводах солдат.

Кто-то удивится: почему по истечении срока ссылки Тагер сразу не вернулась на родину? Всё потому, что она ждала второго ребёнка. Мария родилась в 1925 году. Тагер, видимо, хотела, чтобы сначала дочь окрепла, а потом уж возвращаться домой. Позже в своих воспоминаниях она призналась, что семь лет заняли у неё жизненные битвы. «Только в конце 1927 года я обосновалась опять в моём родном городе, теперь уже принявшем имя Ленинград».

Первую книгу стихов «Поясок» Тагер выпустила в 1929 году. Одновременно она издала сборник рассказов «Зелёный берег».

Страна тогда приучалась жить и мыслить пятилетками. У издателей в моду вошли, как теперь бы сказали, социальные заказы на книги о громких стройках. Начальство было не прочь чуть ли не за каждым писателем застолбить какие-нибудь отдалённые регионы.

Эти новые веяния не обошли стороной и Тагер. В 1930 году она попала в «Северную бригаду» издательства ленинградских писателей. Кроме неё, в эту бригаду были включены также Николай Чуковский, Сергей Спасский и Георгий Куклин. Четверым литераторам предстояло добраться до Мурманска и совершить путешествие по всей береговой линии Кольского полуострова. По свежим впечатлениям они общими усилиями потом сочинили две очерковые книги: «Шальная вода» и «Сквозь ветер». Третья книга, «Остров Кильдин», готовилась к печати уже без участия Тагер.

Сегодня все согласны, что к литературе творческие отчёты «Северной бригады» никакого отношения не имели. Но тогда функционеры всех мастей пели этой бригаде лишь одни дифирамбы. И больше всех старался Николай Чуковский. Но этих восторгов никак не понимала бывшая аспирантка Института истории искусств Лидия Гинзбург, выросшая потом в крупнейшего литературоведа двадцатого века. В 1931 году после первого заседания детской секции ленинградских писателей она сделала такую запись: «Коля Чуковский с гордостью рассказывал о деятельности «Северной бригады». Это он, Спасский, Ел. Тагер и Куклин; они ездили в Карелию и совместно написали книгу. Очевидно, что важно работать коллективно на производстве; очевидно, что важно и хорошо коллективно ездить в дикие места, потому что экспедиция имеет практические возможности, которых лишён одинокий путешественник; но почему хорошо, если четыре писателя напишут книгу совместно? Будущим историкам литературы придётся научиться распознавать эти словесные аберрации, эти пересаженные лозунги и игрушечные смыслы».

Вновь к проблемам Севера Тагер вернулась в 1935 году. Известный северовед и переводчик Михаил Сергеев хотел, чтоб она занялась литературной обработкой эпических сказаний и преданий кочевых народов для новой книжной серии издательства «Советский писатель». По плану серию должен был открыть сборник «Якутский фольклор». Тексты для него отобрал и перевёл сын бывшего православного священника Андрей Попов, который владел якутским языком как родным. Елене Тагер предстояло не просто тщательно отредактировать папку с подстрочниками, но и найти нужный ритм. Когда работа над якутским томом подошла к концу, издатели тут же передали писательнице для литературной обработки подстрочники уже долганских текстов.

1960-е годы

Повторю: да, Тагер не владела ни якутским, ни долганским, ни другими языками народов Севера. О том, как она работала над северными томами, подробно рассказал известный исследователь малочисленных народов Арктики Михаил Сергеев. В вводной статье к книге «Долганский фольклор» учёный сообщил, что Тагер «была ознакомлена с текстами А.А. Попова путём неоднократного чтения этих текстов вслух. Чтение это сопровождалось максимально точной разметкой ударных и неударных, долгих и кратких слогов, и таким образом в результате этого чтения и соответственных записей возникла точная ритмическая запись, передававшая фонетическое своеобразие долганской народной речи. Одновременно А.А. Поповым был произведён возможно более точный, с максимальным приближением к подлиннику, подстрочный (дословный) перевод текстов. Работа художественного переводчика Е.М. Тагер состояла в соединении двух указанных выше материалов – ритмической записи и дословного перевода – в один, удовлетворяющий требованиям художественного слова, литературно воспринимаемый текст. Последний, являясь результатом изучения как ритмической, так и словесной фактуры подлинника, должен был отразить весь строй долганской народной поэзии, сохранить специфику её образности и тональности, соблюсти все характерные синтаксические особенности языка».

После переводов долганских олонхо издатели хотели предложить Тагер заняться фольклором других народов Севера. Но она удержалась от соблазна поставить переложения северных сказок на поток. В это опасное время писательница нашла в себе силы завершить очень важную для неё повесть «Праздник жизни».

Во второй раз Елену Тагер арестовали в марте 1938 года. Её младшая дочь Мария позже вспоминала, как в двенадцатом часу ночи в их квартире раздался роковой звонок. «Громадный чёрный фургон подогнали вплотную к подъезду. Целую мать и передаю ей собранный бабушкой узелок, заглядываю в фургон. В нём тесно-тесно сидят безмолвные фигуры с тоской на серо-синих лицах. В фургоне синяя лампочка. Потеснились, уступив место, дверь захлопнулась, и наши судьбы разошлись. Мать в расцвете сил, ей сорок два, а мне двенадцать, бабушке – семьдесят пять». Добавлю: перед этим, буквально за несколько месяцев до ареста у Тагер от перитонита в возрасте восемнадцати лет умерла старшая дочь Аруся.

В НКВД дело Тагер вёл младший лейтенант Лупандин. У него было задание собрать компрометирующие материалы на руководителя Ленинградской писательской организации Николая Тихонова. Чекисты рассчитывали, что нужные показания им даст Николай Заболоцкий. Но автор «Столбцов» даже под пытками ни на кого клеветать не стал. А вот Тагер издевательств не выдержала и сломалась. Она подтвердила, что «вокруг Тихонова примерно с 1931 года группировались антисоветски настроенные писатели: Заболоцкий Н.А., Корнилов Б.П., Добычин Л.И., О.Мандельштам, Целсон, Колбасьев С.А., Эрлих В.И., Дмитроченко И.Т., Калитин П.». «Тихонов Н.С. и его группа, – утверждала Тагер, – пользовались большим вниманием и поддержкой Бухарина, безотказно печатавшего их литературные произведения на страницах «Известий».

Но пока шло следствие, за Тихонова кто-то из сильных мира сего заступился и руководитель ленинградских писателей остался на свободе. Заболоцкому же, которого Тагер в своих показаниях назвала «контрреволюционным поэтом правотроцкистского блока», дали пять лет лагерей. Впрочем, Елене Тагер досталось ещё больше: 23 сентября 1938 года её приговорили к десяти годам исправительно-трудовых лагерей и отправили на Колыму.

Такой Север Тагер даже во снах не снился. Как она выжила на лагерном пункте «Балаганное», уму непостижимо. Надежда на спасение у неё появилась лишь летом 1943 года после перевода в Магадан. «Там, – писала она в воспоминаниях, – я связалась с товарищем моей пушкиноведческой юности Юлианом Григорьевичем Оксманом». Общение с Оксманом вернуло хоть какой-то интерес к жизни. Оставалось главное: узнать, что стало с родными. Окольными путями до Тагер дошли известия о том, что её мать и сестра скончались в блокаду, но дочь вроде сумела вырваться из осаждённого Ленинграда. Только в 1946 году Елена Михайловна узнала, что дочь после школы попала на фронт и провоевала до самой победы.

Когда колымский срок закончился, Тагер вынуждена была поселиться на Алтае в Бийске. Но там как пушкинист она никому не требовалась. Свободные вакансии имелись лишь на заводе. Добрые люди помогли ей устроиться табельщицей. Но кто-то донёс, что начальство чересчур гуманно к бывшим врагам народа, поэтому писательницу тут же поспешили перевести в чернорабочие на покраску деталей.

Вновь за Тагер пришли в 1951 году. Сначала чекистов интересовал только Заболоцкий. Однако Тагер уже имела горький опыт, поэтому все прежние обвинения, подписанные под пыткой в 1938 году, она подтверждать не стала. Неготовый к такому повороту дел следователь 14 сентября 1951 года отправил в Москву рапорт, в котором сообщил, что Тагер «на допросах в данное время ранее данные показания отрицает». Но от суда эта позиция поэтессу не спасла. Только в этот раз она попала не в лагерь, её направили на спецпоселение в Северный Казахстан.

Освободили Тагер 25 сентября 1954 года. Однако Москва и Ленинград по-прежнему оставались для неё запрещёнными городами. В итоге она уехала к дочери в Саратов. Но там писательницу никто на работу никуда не брал. В отчаянии Тагер послала письмо с мольбой о помощи Константину Федину. Она надеялась, что один из основателей «Серапионовых братьев», используя своё влияние, пристроит её хотя бы в библиотеку или университет. Но её расчёты не оправдались. Автор романа «Города и годы» на обращение Тагер никак не откликнулся.

Все хлопоты о Тагер взвалила на себя семья Корнея Чуковского. Они прислали Елене Михайловне в Саратов и деньги, и какие-то вещи, а главное – предложили работу. Корней Иванович, схоронивший перед этим свою жену, позвал Тагер к себе на дачу в подмосковное Переделкино, чтобы совместными усилиями выверить для печати новую книгу воспоминаний о Репине. И весь месяц, пока Тагер жила в Переделкино, Чуковский продолжал звонить в прокуратуру, добиваясь для Елены Михайловны полной реабилитации. Хотя это было не просто. В июле 1955 года Чуковский отмечал в своём дневнике: «Хлопоты о Тагер упёрлись в тупик. Полковник Ковалёв уехал в отпуск, и милая девушка, работающая в прокуратуре («зовите меня просто Вера»), утверждает, что дело ещё на рассмотрении в Ленинграде».

Когда книга о Репине ушла в издательство, Елена Тагер вновь засобиралась в Саратов. Она тогда писала своей подруге Любови Шапориной: «В Переделкине хорошо, то есть тихо, зелено, основательно, но сколько подводных драм под этой тихой поверхностью! Я очень поправилась, отдохнула. Месяц в Переделкине прошёл, как светлый сон. На мой закат печальный блеснул луч такой прекрасной дружбы. Сколько внимания, теплоты и заботы израсходовал на меня Корней Иванович. Здесь я надышалась таким творческим воздухом, насмотрелась на такую неутомимую художественную и исследовательскую работу, даже приняла в ней некоторое участие. Горько мне теперь возвращаться в Саратов к очередям и кастрюлям».

Полностью Тагер реабилитировали лишь в марте 1956 года. По возвращении в Ленинград власти дали ей крохотную комнатку на Васильевском острове на Гаванской улице. Наконец, к писательнице изменили отношение и издатели. Хотя как изменили? Да, в 1957 году ленинградцы переиздали книгу «Зимний берег». Но воспоминания об Александре Блоке печатались в 1961 году уже в Тарту. А лагерную поэзию долго не принимали ни в столице, ни на окраинах.

Возможность записывать собственные стихи у Тагер появилась, видимо, в 1943 году, после перевода в Магадан. Судя по всему, сначала она перенесла на бумагу вот это обращение:

Приснилось мне, что старые друзья Опомнились, раскаялись, вернулись И что ко мне, тревожа и дразня, Приветливые руки протянулись. И, дружеские руки отстраняя, Я говорю без гнева, без досады: – Друзья мои, не трогайте меня, Мне ничего ни от кого не надо.

Известно, что лагерные стихи Тагер очень высоко ценила Анна Ахматова и Корней Чуковский. Ахматова, когда дарила ей свой томик из серии «Библиотека советской поэзии, на титульном листе синими чернилами даже оставила такую надпись: «Елене Тагер, чьим стихам я предрекаю долгую и славную жизнь».

Примерно тогда же, или может на несколько месяцев позже, И.Михайлов предложил Тагер составить книгу стихов. Получился сборник «Сквозь пурги…» из 49 стихотворений. Однако официальные издательства выпускать его отказались. Книгу в количестве восьми (!) экземпляров вручную отпечатал Борис Тайгин. Естественно, этих экземпляров не хватило даже для самых близких друзей.

В какой-то момент Тагер попыталась вернуться к увлечению своей молодости – к пушкинистике. У неё возникла идея написать книгу о балладе Жуковского «Светлана», в основе которой лежала баллада Бюргера «Ленора». Но что-то у писательницы эта работа не заладилась. В декабре 1963 года творческие планы Тагер даже стали предметом обсуждения Анны Ахматовой и Лидии Чуковской. Последняя 14 декабря 1963 года записала в своём дневнике: «Елена Михайловна уже несколько лет работает над повестью о «Светлане» Жуковского – там Александра Андреевна Протасова, Воейков, Машенька Мойер, и где-то поблизости брезжит Пушкин. Я не слыхала ни строки, Анна Андреевна слышала отрывки.

– Слишком долго Елена Михайловна пишет эту повесть. Я заметила, если человек пишет что-нибудь очень уж долго, – он не кончает.

(Так у меня с Герценом.)

– А главы – хорошие?

– В книге слишком много свадеб, и каждый раз подробно описана дата. Нельзя так. Свадьба должна быть на всю книгу одна и похороны тоже одни».

Понимала ли это Тагер? Умом, думаю, да. Она действительно хотела от всего отрешиться и полностью погрузиться в пушкинскую эпоху. По-другому закончить повесть о «Свадьбе» никак было нельзя. Вот только сердце её принадлежало не балладам Жуковского. Оно постоянно напоминало о пережитом в тюрьмах да лагерях. Поэтому в начале 1960-х годов главным жанром для писательницы стали не исторические повести, а мемуары.

Тагер не обманывалась. Она понимала, что её воспоминания скорей всего постигнет та же участь, что и лагерные стихи. Поэтому писательница не бегала по издательствам. Она искала понимающих слушателей. Не случайно прежде всего её потянуло к Чуковским.

«Была Ел. Мих. Тагер, – зафиксировал 28 июля 1962 года в своём дневнике Корней Чуковский, – читала свои воспоминания о Мандельштаме. Вначале вяло (вернее: начало вялое): витиевато, чуть-чуть напыщенно, с красивостями дурного тона, но потом – когда дело дошло до его гибели – очень сильно, потрясающе».

Впервые воспоминания Тагер о Мандельштаме были опубликованы в 1964 году, но не у нас, а в Вашингтоне. Они вошли в первый том собрания сочинений поэта-мученика, который составили Глеб Струве и Борис Филиппов. К Струве материалы Тагер попали через Юлиана Оксмана, который в свою очередь часто опирался на помощь американки Кэтрин Фойер. Правда, американские издатели, боясь навредить мемуаристке, на всякий случай её фамилию нигде в первом томе сочинений Мандельштама указывать не стали. Но предосторожность оказалась лишней.

Тагер скончалась 14 июля 1964 года в своей новой, ещё толком не обжитой ленинградской квартире на улице Ленина, 34 (она её получила почти перед самой смертью). Об этой трагедии какое-то время даже никто и не знал, поскольку Елена Михайловна в последнее время жила в полном одиночестве.

Лишь через два года после кончины Тагер издатели наконец выпустили её «Повесть об Афанасии Никитине». А вот роман о декабристах писательница завершить не успела.

Вячеслав ОГРЫЗКО