Вектор и его производные

№ 2009 / 30, 23.02.2015

Повторять вслед за всеми насколько хорошо то или иное ставшее уже известным имя – занятие достойное, но не требующее внутреннего напряжения, особенно если уже давно покинувшего этот мир автора так и не прочитал.

Повторять вслед за всеми насколько хорошо то или иное ставшее уже известным имя – занятие достойное, но не требующее внутреннего напряжения, особенно если уже давно покинувшего этот мир автора так и не прочитал. Куда тоньше и сложнее определиться в отношении к нему, когда прочитал его одним из первых и когда он был для тебя просто Игорем, Владимиром или Женей.

Поэт В.Гандельсман однажды сказал об этом так:

Пластинки шипящие грани, прохлада простынки льняной. Что счастье? Крюшон после бани, малиновый и ледяной. Которой ещё там – концертной? – прохлады тебе пожелать? Немного бы славы посмертной при жизни – да и наплевать.

Эдуард Хвиловский – поэт. Родился в Одессе. По окончании филфака университета работал в школе, в газете. С 1993 года живёт в Нью-Йорке. Автор двух поэтических сборников. Публиковался в «Новом журнале», «Новой Юности», в журналах «Слово», «Стороны света».

Эдвард ХВИЛОВСКИЙ

– Эдуард, моё зрение устроено так, что когда я думаю о другой стране, она рисуется мне зелёным или жёлтым лоскутом на карте мира. Потом я вглядываюсь, и тогда уже появляется средний план… Ну, реки там, вулканы. Потом я ещё приближаюсь, появляется крупный план: человеческие лица… Расскажите о Ваших окулярах.

– Они устроены примерно так же, но в самом начале находится слово – название страны. Совершенно отчётливый вкус для меня имеет само слово «Франция», само слово «Италия» (в нём нет и не могло быть буквы «р»), само слово «Германия» (в нём не могло не быть буквы «р») – и так с каждой страной. По этому признаку я люблю Финляндию, Чехию, Венесуэлу, Японию, Латвию, Польшу, Словению. Не люблю Чад, Камерун, Бурунди, Норвегию, Андорру, Буркина-Фасо, Занзибар. Мы находимся в приятном плену у слов, и мне это приятно филологически. Уверен, что если бы звучный Сан-Франциско назывался Камнепадовск, туда никто не стремился бы даже на экскурсию. То же и с Нью-Йорком. Представьте, что он назывался бы Чучминск… А американец с удовольствием поедет в русский Чучминск или Камнепадовск, поскольку для него это такой же «загадочный» набор слогов и букв, как для нас Солт Лейк Сити, что Солегорск по-нашему. Интереснейшее явление, в связи с которым у меня не могло бы случиться жены Лизы или Клавы. И не случилось.

После слова тоже следует очертание страны на карте, но всегда зелёного цвета. Даже в Африке. Потом – реки, холмы, города. Никогда – овраги и вулканы! Потом – лица. А вот здесь уже начинается литература, поскольку за любым лицом стоит жизнь, которой на один роман точно хватит. Но большинство это явление игнорирует и продолжает, не замечая друг друга, нестись по эскалаторам, просто жить и работать, а мы ходим за ними и что-то записываем.

После этого следует погружение. И здесь лучше всего обратиться к классикам мировой литературы, а самому помолчать.

Вот такая схема.

– Когда Вы слышите слово «Россия», мне кажется, Вы не вспоминаете про берёзы. Во всяком случае сразу… Один человек мне говорил, что каждая страна у него по-особому пахнет…

– Именно берёзы сразу и вспоминаю. И ансамбль Московского Кремля. А из запахов стран различаю только два – миролюбивый и воинственный. По этим двум запахам можно легко и многое определить.

Здесь непременно нужно сказать, что до первого посещения и детального ознакомления с какой-либо страной многие предварительные представления о ней в большинстве случаев ошибочны. Путешествовавшие хорошо это знают. Сомерсет Моэм писал: «Чтобы хоть отчасти понять чужую страну, надо не только пожить и в ней, и в своей родной стране, но непременно хотя бы ещё в одной».

– Иосиф Бродский в интервью Адаму Михнику сказал, что в разговоре о России речь должна идти об отдельном человеке. Пускаться в вольные рассуждения о двухстах миллионах людей непозволительно. Вы согласны?

– Безусловно согласен. В сравнении с другими странами качественный разброс личностных характеристик в России особенно велик – от святости и жертвенности до отнюдь не ритуальных убийств с пристрастием, поэтому подход в нашем случае необходим хорошо дифференцированный. Любое явление имеет два полюса и очень много составляющих. При этом у всякого народа есть объединяющие черты, что отнюдь не перечёркивает сказанного Иосифом Александровичем. Он ведь говорил о подготовленном наблюдателе.

В этой связи всегда вспоминаю рассказ не то сестры, не то племянницы Антона Павловича Чехова, которая после того, как поводила меня одинокого по Дому-музею Чехова в Ялте, в котором она и жила, рассказала благодаря кому этот дом был сохранён во время оккупации Крыма немецкой армией. А сохранился он благодаря майору Вермахта, который читал Чехова и хорошо понимал кто это, в связи с чем, вместо того чтобы по «законам военного времени» одним снарядом покончить с препятствием, взял дом под личную охрану и опекал его вплоть до отступления своих войск.

Во время оккупации Одессы моей маме и её младшей сестре офицер того же Вермахта однажды принёс недельный запас еды…

– Когда вы были в России в последний раз очень удивлялись?

– В силу занятий поэтическим сочинительством в России я бываю ежедневно. Соответственно, последний раз пришёлся на вчера. Удивляюсь и тому, сколько хорошего произошло за время моего отсутствия, и тому, сколько плохого. Поскольку я наношу эти визиты из другого измерения, то меня впечатляет большей частью только хорошее, и более всего театры. Взгляд из-за кулис навсегда освободил от некогда имевших место быть неприятных воспоминаний и оставил большей частью приятные. Всё видится по-иному не только с разных географических точек, но и с временных. Сегодня разглядывал фотографии Одессы, любовно сделанные московской туристкой. На одной из них дом, расположенный напротив некогда моего. В своё время я смотрел на него лет сорок, но не видел таким, каким увидела его она. Теперь я гляжу на него и тоже удивляюсь! Так что в жизни всегда есть место удивлению. Эта способность входит в обязательный набор прерогативы занятия любым видом творческой деятельности. Фраза «я уже ничему не удивляюсь» в таком контексте тоже выражает удивление.

– В том же интервью Иосиф Александрович сказал, что состоит из трёх частей: античности, литературы абсурда, лесного мужика. Из чего состоит ваша кровь?

– Из Одессы, словесности и Хорошо Темперированного Клавира..

– Нью-йоркский журнал «Стороны света», с которым тесно связана ваша жизнь, возник как доказательство, что перекрёстки Востока и Запада, Севера и Юга могут составлять некое подобие родины для многих людей. Ваши американские хайку тому подтверждение…

– Да, могут, и в данном случае, помимо перекрёстков как таковых, сам журнал выполняет для делающих его людей именно эту функцию. Думаю, что и для создающих журналы в России они её в определённой степени тоже выполняют. Так же и в случае взаимоотношений художника со своими картинами и композитора с партитурами. Не будь этого, ничего значительного не было бы создано. Внутренний эмигрант, в особенности художник, – это занятие, которым где-где, а уж в России овладело достаточное количество людей. Нынешняя свобода, которая до тайн творчества не дотрагивается, изменила в этом плане немногое. «Эпоха на колёсах нас не догонит, босых», – навсегда вырубил в скале Иосиф Александрович. Перекрёстки культур оказывают живительное влияние на того, кто занимается непроизводством средств производства или предметов потребления.

– Журнал «Стороны света», возглавляемый Олегом Вулфом и Ириной Машинской, многим литераторам Москвы не знаком. Вас это удивляет? Воистину велики слова Гандельсмана о том, что «настоящий поэт заслуживает оглушительной неизвестности»…

– Нет, не удивляет. Меня это радует, и я достаточно долго шёл к такому состоянию. В этом месте мы коснёмся парадоксального, из которого в большой степени состоит наша жизнь. Для того чтобы это максимально близко рассмотреть, нужно как можно дольше пожить в достойном вопроса окружении. Начало этого вектора находится у никогда не публиковавшихся Иисуса и Будды; продолжение – у Сократа и на площади в Афинах, где обратившийся с речью к народу философ на одобрительный возглас толпы в адрес его сентенции заметил: «Видимо, я опять сказал какую-то глупость»; в строках Бориса Леонидовича «Быть знаменитым некрасиво»; Максимилиана Волошина – «Мои ж уста пускай замкнуты… Пусть! Почётней быть твёрдимым наизусть и списываться тайно и украдкой, при жизни быть не книгой, а тетрадкой», в упомянутых вами словах В.Гандельсмана. Все награды, «шорт-листы» и Букеры «перечёркивают», не перечёркивая, сказанное этими людьми. Ещё один парадокс. Именно на этом векторе находятся сочинения Кафки и чуть ли не вчера обнаруженные в частной коллекции в Париже сто пятьдесят никогда не публиковавшихся поздних стихотворений Поля Валери. По словам его переводчика Алексея Кокотова, их открытие – «главное событие в мировой литературе за все эти шестьдесят лет».

Журнал «Стороны света» возник интересным образом и возглавляется достойными и преданными делу людьми. За время своего существования он помимо предоставления своих страниц талантливым и большей частью неизвестным авторам двоим из них – по их же словам – вернул волю к жизни. Считаю это самым большим его достижением. Именно в нём я открыл замечательного и неизвестного мне ранее писателя Игоря Фролова, после чего для собственного удивления издал небольшим тиражом книгу его рассказов. Её нет и никогда не будет в продаже. Она есть только у тех, кому Игорь Фролов действительно нужен. Я выступил и против попыток, направленных на вхождение журнала в известный читателям интернета «Журнальный зал». У каждого должно быть своё место. В данном случае журнал ничьё место не занимает и благодаря этому чувствует себя абсолютно свободно. Отбор материалов идёт очень жёсткий. Номера выходят не часто. Мне весьма импонирует, когда его редактор и мой друг Олег Вулф отклоняет мои материалы и работы других своих друзей, если они не соответствуют его требованиям. В таких случаях после первой минутной растерянности я восклицаю «Браво!» и мы переходим к следующей теме. Изложенное не есть Закон всемирного тяготения, но этот вектор заслуживает уважения.

– Вам нравятся разговоры об элитарности, об избранности и нетиражируемости демиургов?

– Нет. Мне нравится, когда демиурги играют в любительских спектаклях, купаются в реке, дурачатся, ездят без охраны в метро, в автобусах и играют зимой с детворой в снежки.

– Преступно превратить разговор с поэтом в чистую прозу. Можете прямо сейчас поделиться с читателями самым последним своим стихотворением?

– Вот написанное только вчера:

Читая Поля Валери

Я плакал ночь и радовался денно, и мог две сотни птиц пересчитать в одну минуту и попеременно мог два трамвая разных обогнать, «Ты, как младенец», – вспомнив, – «спишь, Равенна». В поры те мимо разных паровозов мелькал лишь нужный мне локомотив. Я машинистом был своих извозов под нами обусловленный мотив ввиду всех приближавшихся морозов. Обычное окно от многих зданий мне открывало створчатый залив и выполняло перечень заданий вразрез с плакучей ветренностью ив под смех сквозь слёзы добрых начинаний. Но ничего давно уже не снится, и копия печатями верна всем чувствам, как последняя страница, там, где жива ещё моя страна и в тайнике лежит твоя ресница.

Валерия ОЛЮНИНА