Перегореть от обид и огня

№ 2010 / 32, 23.02.2015

Дмитрий Кедрин предчувствовал свою судьбу. В двадцать три года он написал:
Знаю, я знаю, совсем не случайны
Все совпаденья вещей и имён,
В чьи сочетанья, покрытые тайной,
Я от рожденья ещё заключён.

Дмитрий Кедрин предчувствовал свою судьбу. В двадцать три года он написал:

Знаю, я знаю, совсем не случайны

Все совпаденья вещей и имён,

В чьи сочетанья, покрытые тайной,

Я от рожденья ещё заключён.

И, если должен бесцельно истлеть я,

Перегореть от обид и огня,

Дым потечёт из столетья в столетье,

К вечности вновь приобщая меня.

Дмитрий КЕДРИН

Жизнь поэта сложилась трагически. Если верить официальным источникам, он родился 4 (по новому стилю 17) февраля 1907 года в Донбассе на Богодуховском руднике в семье железнодорожного бухгалтера и секретарши коммерческой школы. Но в действительности всё было не так.

Настоящая фамилия поэта – Руто-Рутенко-Рутницкий. Его дед происходил из шляхтичей. В своё время он проиграл родовое имение в карты и долго не женился. Когда ему стукнуло 45 лет, приятель шляхтича поставил на кон свою пятнадцатилетнюю дочь Неонилу. Потом была свадьба. Неонила родила разорившемуся вельможному пану пятерых детей: Людмилу, Дмитрия, Марию, Неонилу и Ольгу. Впоследствии Рутницкий всех дочерей определил в Киеве в институт благородных девиц. Сложнее оказалось с сыном: он в восемнадцать лет из-за несчастной любви покончил жизнь самоубийством. Позже проблемы возникли с самой старшей и с самой младшей дочерьми: они долго не могли выйти замуж. Впрочем, с Людмилой Рутницкий потом выход нашёл. Он пообещал одному бывшему военному Борису Кедрину, жившему после изгнания из полка на долги, сто тысяч, если тот возьмёт в жёны его старшую дочь. А что делать с Ольгой, никто не знал.

В конце 1906 года жена Рутницкого заметила, что младшая дочка забеременела. Предвидя бурную реакцию отца, она посоветовала Ольге на время переехать к сестре Неониле в Подольскую губернию в город Балту. Ну а та в свою очередь переправила родственницу в какое-то село к знакомой молдавской семье.

Когда у Ольги родился сын, Неонила предложила своему мужу ребёнка усыновить, но наткнулась на категорический отказ. После этого Ольга, оставив малыша у молдаван, поспешила к старшей сестре в Юзов. Людмилин муж оказался более сговорчивым, он согласился записать Ольгиного ребёнка на свою фамилию Кедрин. Назвали же сёстры малыша Дмитрием – в память о рано погибшем брате.

После смерти деда и Бориса Кедрина Ольга, забрав сына из молдавской деревни, вернулась в 1914 году в Екатеринослав, где стала жить под одной крышей со своей матерью и старшей сестрой Людмилой. Позже Дмитрий Кедрин признался: «Три женщины в младенчестве качали колыбель мою». Позже он окончил в Днепропетровске коммерческое училище и в 1922 году поступил в техникум путей сообщения.

Интерес к литературе Кедрин унаследовал в первую очередь от бабушки. Она хорошо знала русскую, украинскую и польскую культуру и к тому же сама неплохо сочиняла стихи.

В 1924 году Кедрин, бросив техникум, перешёл в комсомольскую газету «Грядущая смена». Поэты Пролеткульта внушили ему, что всё прошлое состояло из одних ужасов, и призвали его отречься от старого мира. Подражая Михаилу Голодному, Кедрин уже готов был принести в жертву даже свою родню. «За то, что она исповедует примус, / За то, что она меж людьми, как в лесу, / Мою угловатую непримиримость / К мышиной судьбе я, как знамя, несу!»

Но власть не поверила в искренние порывы молодого поэта. Его постоянно упрекали за дворянское происхождение и из-за этого даже не приняли в комсомол.

Арестовали Кедрина в 1929 году. Поэта обвинили в недонесении. Он не сообщил чекистам, что отец его приятеля был при Деникине белым генералом. Кедрина посадили на два года, но уже через пятнадцать месяцев за примерное поведение освободили.

Дальше оставаться в Днепропетровске Кедрин смысла не видел. Он понимал, что каждый его шаг теперь будет контролироваться местными чекистами. Надо было срочно хотя бы на время затеряться. Для этого лучше всего годилась Москва.

Кедрин очень рассчитывал на помощь своих земляков Михаила Голодного и Михаила Светлова. Незадолго до ареста они уже оказали ему одну услугу, пробив в журнале «Октябрь» его поэму «Казнь». Теперь поэт хотел, чтобы старшие собратья его куда-нибудь пристроили на работу и помогли с жильём.

Работу Кедрин нашёл на Мытищинском вагоностроительном заводе. Его взяли в многотиражную газету «Кузница». А жильё ему дали на окраине села Черкизово, где раньше располагался дачный особняк купца В.Новикова. Но он-то мечтал совсем о другой доле. Поэту нужна была не фабричная среда. Ему очень недоставало общения с интеллектуалами.

В начале тридцатых годов Кедрин перешёл работать в литературную консультацию издательства «Молодая гвардия». Он думал, что теперь-то окунётся в поэтическую среду и будет только сочинять стихи. Но Владимир Луговской сбросил на него всю подёнщину, заставив каждый месяц писать до двухсот кратких отзывов на стихи разных графоманов.

Однако Кедрин продолжал на что-то надеяться. Он искренне хотел понять, всё-таки ради чего после семнадцатого года надрывались Ленин, Горький и Дзержинский. В стихотворении «Кукла» поэт писал:

И когда сквозь дремоту

Опять я услышу, что начат

Полуночный содом,

Что орёт забулдыга-отец,

Что валится посуда,

Что голос твой тоненький плачет, –

О терпенье моё!

Оборвёшься же ты наконец!

И придут комсомольцы,

И пьяного грузчика свяжут,

И нагрянут в чулан,

Где ты дремлешь, свернувшись в калач,

И оденут тебя,

И возьмут твои вещи,

И скажут:

«Дорогая!

Пойдём,

Мы дадим тебе куклу.

Не плачь!»

Это стихотворение Кедрин предложил журналу «Красная новь». Оно заинтересовало Горького. Когда осенью 1932 года на московской квартире буревестника революции собралось чуть ли не всё советское правительство, тот даже не утерпел и послал в редакцию за рукописью специального человека, чтобы потом упросить Владимира Луговского почитать «Куклу» вслух лично Сталину. Вождь вроде бы тоже, как и Горький, расстроился. Но на издательских делах поэта похвалы Горького и Сталина почему-то никак не сказались.

Первый раз рукопись своей первой книжки «Свидетели» Кедрин отнёс в Гослитиздат сразу после посиделок у Горького. Редактором сборника был назначен Василий Казин. Но тому восторгов буревестника оказалось мало. Он решил подстраховаться отзывами классиков. Мэтры снисходительно признали: да, что-то у Кедрина есть, но всё вязнет в мелкотемье. Классики продолжали считать Кедрина глубоким провинциалом («Кедрин, – писал Эдуард Багрицкий, – один из талантливейших провинциальных поэтов»). Ещё дальше пошла Вера Инбер, записавшая поэта в «талантливые неудачники». Ну а потом на пути Кедрина встал один из руководителей Союза советских писателей Ставский, который не раз прилюдно называл поэта дворянским отродьем.

В общем, дебютная книга у Кедрина вышла лишь в 1940 году. И её тут же в «Вечерней Москве» обругал некто Ильичёв. Рецензента не устроила предложенная поэтом интерпретация древней истории.

Кедрин действительно серьёзно пересмотрел отношение к своей юности и, по сути, отрёкся от комсомольских взглядов на старину. Он по-новому взглянул на фигуры Василия Блаженного и сподвижницу Степана Разина – московскую юродивую воительницу Алёну-Старицу, посвятив им свои поэмы «Зодчие» и «Песня про Алёну-старицу». Поэт писал:

Все звери спят.

Все птицы спят.

Одни дьяки людей казнят.

В этих строках, обращённых к событиям семнадцатого века, ревнители режима обнаружили прямые созвучья сталинской эпохе.

Много кривотолков вызвала в среде писателей и художников и опубликованная перед войной в «Октябре» поэма Кедрина «Рембрандт». Михоэлс был просто восхищён, он хотел по этой поэме сделать в своём театре грандиозный спектакль. Не прочь эту драму был поставить в Малом театре и актёр Михаил Нароков. Но кто-то считал, что поэт в своей драме всё исказил.

В общем, перед войной Кедрин вновь угодил в поле зрения спецслужб. Чекисты заставили соседского подростка войти в доверие к семье поэта и подробно информировать органы о настроениях в доме вольнодумца.

Когда началась война, Кедрина из-за плохого зрения (минус шестнадцать) оставили в Подмосковье. Но уже через несколько месяцев немцы вплотную подошли к селу Черкизово. Поэту предложили вместе с семьёй немедленно эвакуироваться. Он отправился на Казанский вокзал. То, что поэт там увидел, потрясло его до глубины души. Люди готовы были друг друга раздавить. Всюду царил хаос. Он потом под впечатлением пережитого написал потрясающие стихи «16 октября». Кедрин рассказывал:

Стоял октябрь, а всем казалось – март:

Шёл снег, и таял, и валил сначала…

Как ворожея над колодой карт,

История загадочно молчала.

Сибирский поезд разводил пары,

В купе рыдала крашеная дама:

Бабьё коробку паюсной икры

У дамы вытрясло из чемодана.

Зенитка била где-то у моста,

Гора мешков сползала со скамеек.

И подаянья именем Христа

Просил оборванный красноармеец.

Вверху гудел немецкий самолёт,

В Казань бежали опрометью главки.

Подпивший малый на осклизлый лёд

Свалился замертво у винной лавки.

Народ ломил на базах погреба,

Несли муку колхозницы босые…

В те дни решалась общая Судьба:

Моя судьба, твоя судьба, Россия!

Ганс ЛИСКА. Лесное сражение

Проведя три дня на Казанском вокзале, Кедрин, махнув на всё рукой, вернулся в подмосковное Черкизово. Дочь поэта позже вспоминала: «Середина октября, но уже летают первые снежинки, холодно. Мы мечтаем о том, что придём домой и вскипятим чаю, и мама развернёт Олежку, а папа истопит печку. Но когда мы пришли, то увидели, что на нашей двери висит большой амбарный замок, повешенный соседями. Мы начинаем их ждать на холодной незастеклённой террасе. Бабушка вся согнулась и сидит на чемодане, мама с братом на руках ходит к соседям и просит вернуть ей вещи. В одном доме пьянка, поют «Шумел камыш», и мама два или три раза стучит, прежде чем ей открывают дверь и бросают на землю таз и чайник. Мама счастлива: есть в чём вскипятить чай. Папа мрачен и неразговорчив, он всё время курит. А мама, принеся эти вещи, отправляется за другими. Подходит вечер. Мы голодны, нам ужасно холодно, вокруг всё больше темнеет. Только светится огонёк папиной папиросы. И вдруг к нам приходит сосед из дома рядом и предлагает занять его квартиру: они завтра эвакуируются, правда, он предусмотрительно просит подписать бумагу, в которой сказано, что через полгода после их возвращения мы должны будем освободить их квартиру. Папа молчит, он даже не смотрит в сторону соседа, а когда тот уходит, говорит маме: «Наша комната здесь, я никуда отсюда не уйду». А мама с братом на руках, бабушка и я плетёмся в дом по соседству. Мама там подписывает предложенную ей бумагу, а потом кипятит воду, мы с жадностью её пьём и кое-как устраиваемся на ночь. И в это время приходит папа, на него страшно смотреть: он бледен, на лице написано отчаяние. Но мама наливает ему кипяточку, суёт сухарик, успокаивает, убеждает, и папа постепенно приходит в себя» («Знамя», 2007, № 2).

Под впечатлением пережитого в первый год войны Кедрин подготовил свою вторую книгу «Русские стихи». Но все три рецензента – критик Евгения Климович и прозаики Пётр Скосырев и Николай Замошкин – рукопись категорически отвергли. По их мнению, поэт взял не ту ноту.

Кедрин, когда прочитал отзывы своих оппонентов, понял, что с третьей книгой «День гнева» соваться не то что бесполезно, но и опасно. Его запросто могли обвинить в антисоветизме и упадничестве. Ведь что поэт утверждал в стихотворении «Глухота»? Всё очень трагично.

Война бетховенским пером

Чудовищные ноты пишет.

Её октав железный гром

Мертвец в гробу – и тот услышит!

Но что за уши мне даны?

Оглохший в громе этих схваток,

Из всей симфонии войны

Я слышу только плач солдаток.

Позже Владимир Луговской сказал, что поэзия Кедрина «не похожа на обычную фронтовую лирику. Читаешь стихотворения 1942–1944 годов, а войны как будто нет. Но она там есть, там говорится о России, о свойствах русской души».

Весной 1943 года Кедрин добился, чтобы его взяли в армию. Он был направлен на Северо-Западный фронт в редакцию газеты 6-й воздушной армии «Сокол Родины». «Газета, – писал мытищинский краевед Юрий Петрунин, – выходила шесть раз в неделю. Примерно через номер на её страницах появлялись кедринские стихи и другие материалы. Только для первой публикации, состоявшейся 21 мая, поэт использовал «домашнюю заготовку» – написанное почти за полгода до того стихотворение, начинающееся словами «Россия! Мы любим неяркий свет твоих сиротливых звёзд». Однако в газетном варианте «неяркий» свет стал «спокойным», сами звёзды оказались «серебристыми». Из четвёртой строки исчез «погост» – его место занял «лесов буйный рост» – поблизости от передовой цензура не дремала… Скорее всего поэтому Кедрин долго потом не пытался напечатать в «Соколе Родины» что-нибудь ещё из «Русских стихов». И стал работать на местном материале. Что-то из сочинённого на фронте так и шло в газете за подписью поэта, а для стихотворений сатирического, прикладного плана пригодился придуманный в редакции псевдоним общего пользования «Вася Гашеткин». С появлением в штате профессионального литератора псевдоним закрепили за ним одним».

Впрочем, Кедрин был реалистом. Он понимал, что его газетные сочинения отличались лишь актуальностью. В письме жене поэт признался: «Стихи не имеют отношения к «высокой» литературе, зато они живые и быстрее доходят».

После войны Кедрин строил очень большие планы. Он собирался написать полуфантастический роман о войне. В голове созрела идея новой поэмы «Электричка идёт в Свердловск», героями которой должны были стать старый фрезеровщик и его дети-фронтовики. Но издатели по-прежнему относились к Кедрину достаточно прохладно. Поэт даже хотел пожаловаться, но не знал, куда лучше обратиться: в Союз писателей или прямо в ЦК партии.

Судя по всему, Кедрин вскоре кому-то сильно наступал на хвост и для кого-то стал очень неудобен. Один из приятелей попытался его завербовать в осведомители наших доблестных органов, пообещав все блага. Но поэт на эту удочку не клюнул и спустил вербовщика с лестницы.

В начале осени сорок пятого года Кедрин заметил за собой слежку. Первое предупреждение он получил пятнадцатого сентября. Какие-то хулиганы попытались его столкнуть с платформы Ярославского вокзала. Но тогда вмешались пассажиры, вызвавшие милицию. Вторая встреча с неизвестными бандитами закончилась трагедией.

Всё произошло восемнадцатого сентября сорок пятого года. Утром поэт собрался в Москву за гонораром. Но вечером в своё Черкизово он не вернулся. Родные забили тревогу. Тело поэта удалось найти лишь на следующий день на мусорной куче недалеко от платформы Вешняки. Эксперты пришли к выводу, что драма разыгралась накануне в одиннадцать вечера. Якобы кто-то на ходу вытолкнул Кедрина из тамбура электрички. Но тогда почему в свидетельство о смерти врачи вписали перелом всех рёбер и левого плеча?

Похоронили Кедрина 24 сентября 1945 года на Введенском кладбище. Но спустя несколько лет родным сообщили, что поэта вроде бы видели в каком-то лагере (якобы его посадили за антисоветчину). Позже поэт В.Замятин дал вдове Кедрина слово, что перед смертью скажет всю правду и назовёт имя настоящего убийцы Кедрина. Но сдержать своё обещание у него не получилось.

После гибели Кедрина семья поэта переехала к соседке, в комнату тёти Фроси. Светлана Кедрина вспоминала: «Комната была нам дорога ещё и потому, что одной своей стеной она примыкала к маленькой комнатке, где мы жили с папой. Мама даже прислушивалась порой, ей казалось, что там раздаётся голос папы. «Тише, тише», – говорила она нам с братом и долго слушала, надеясь услышать родной голос. Но это ветер выл в трубе, а электрическая лампочка качалась – такой был сквозняк в комнате. В стенах были большие дыры, и мы с мамой старательно затыкали их тряпками, потом засыпали завалинку снегом, чтобы меньше дуло по полу. И всё же, просыпаясь, мы видели, что вода в ведре замёрзла. Но мы всё равно были счастливы от мысли, что у нас есть своя комната. Как бы папа порадовался вместе с нами, узнав это! Мы даже прикидывали, как бы папа поставил свой стол, где разместил этажерку и повесил картину Левитана. А потом спохватывались и замолкали, грустно глядя друг на друга. Это было очень трудное для нас время: мама сдала на лето комнату одному студенту, а мы перебрались в тёмный чулан с крошечным окошком. Мама готовила студенту еду и убирала комнату, получая за это какие-то гроши. 6 июня 1948 года мой братишка пошёл вместе со студентом купаться и… утонул в речке Клязьме».

Самого Кедрина широко печатать стали лишь уже в хрущёвскую оттепель.

Вячеслав ОГРЫЗКО