Знал ли Высоцкий русский язык?

№ 2011 / 18, 23.02.2015

Был такой ленинградский писатель, ныне прочно забытый – Борис Тимофеев-Еропкин. Всю жизнь он пробавлялся баснями, песенными текстами, плакатными стишками.

Рис. Игоря НИКИТИНА

Был такой ленинградский писатель, ныне прочно забытый – Борис Тимофеев-Еропкин. Всю жизнь он пробавлялся баснями, песенными текстами, плакатными стишками. Под конец Тимофеев-Еропкин, успевший окончить гимназию при царе, написал книжку «Правильно ли мы говорим?» – сдержанный крик в защиту великого и могучего в хрущёвскую эпоху, когда железобетонный канцелярит скрещивался с молодёжным жаргоном стиляг и фарцовщиков, приводя в отчаяние пуристов дореволюционной закалки. Помимо старческих сетований на искажение правильного литературного языка, там мало что есть примечательного. Но один пассаж вполне по существу – автор осторожно критикует Сталинского лауреата Василия Лебедева-Кумача (спустя десять лет после кончины того) за незнание элементарных основ русской речи. В одном из стишков, обращаясь от лица мужчины, орденоносец пишет: «Мой шурин – лауреат, мой деверь – депутат». Тогда как деверь – это брат мужа. От себя добавим, что ляп особенно примечательный, поскольку Лебедев-Кумач родился в семье сапожника.

Выпадение из обихода названий для обозначения степени родства – само по себе удивительно, ведь все эти золовки и свояченицы никуда не исчезли. Одно дело, когда непонятными становятся значения супони или облучка, другое – когда то, что (кто) реально продолжает существовать, теряет своё имя. Думаю, что это связано с тем, что шуринья, зятья и прочие свекрови имели в традиционном обществе жёстко закреплённые социальные роли, с ними связывались определённые модели поведения. В наше же время каждый живёт по своему усмотрению, мало считаясь с традициями. Вспоминаю, как я гостил в одной американской семье. Хозяин всё время называл в разговорах со мной свою супругу по имени¹. Я спросил у него – а почему так, а не просто «жена»? Он ответил, что для них человек в первую очередь – индивидуальность, а не социальная роль.

Владимир Высоцкий начал писать свои песни на тридцать лет позже, чем Лебедев-Кумач. В отличие от него, он являлся уже целиком продуктом советской эпохи, когда язык, который окружал его с детства, был предельно упрощён – и государственной пропагандой, не терпевшей сложностей и разнообразных оттенков, и засильем выбившихся наверх низов, тащивших с собой бескультурье и дурновкусье вкупе с претензиями на образованность. Солженицын не зря называл советскую интеллигенцию образованщиной. В её среде исконные русские слова были не в чести как «мужицкие». И вот в 1973 году Владимир Высоцкий, плоть от плоти этого социального слоя, сочиняет, быть может, самую известную свою песню, «Диалог у телевизора»:

А тот похож – нет, правда, Вань, –

На шурина – такая ж пьянь.

Ну нет, ты глянь, нет-нет, ты глянь, –

Я – вправду, Вань!

– Послушай, Зин, не трогай шурина:

Какой ни есть, а он – родня, –

Сама намазана, прокурена –

Гляди, дождёшься у меня!

То есть – о чём идёт речь? Жена героя называет вдруг своего родного брата «шурином», что, в общем-то, из её уст звучит странно, и всячески его клянёт как «пьянь». Напротив, муж защищает брата жены, и требует от неё его «не трогать»! Более того, он объясняет, что её родной брат им приходится какой-никакой роднёй!

Понятно, что Владимир Высоцкий, сочиняя заслуженно бессмертную песню, не особенно вдумывался в значение слова «шурин», более того, скорее всего, он его и не знал.

Как говорится, Платон мне друг, но истина дороже. Владимир Высоцкий не был большим певцом, актёром, поэтом или музыкантом. Но на пересечении всех этих профессий он стал гениальным бардом, не знающим себе равных в русской культуре. Ментально же он представлял собой типичного «интеллигента» первых послесталинских лет, когда столичные молодые люди с высшим образованием, увлечённые «Хэмом» и джазом, были страшно далеки от своих корней. Интерес к православию, иконам и простой русской жизни проснулся десятилетием позже. Высоцкий, чуткий до народных настроений, уловил этот будущий тренд – вспомним его «Баньку по-белому». Но и в этой, и в других песнях Высокий оставался не аутентичным, а именно – интеллигентом, спустившимся до уровня простого человека, и оттого нетвёрдо владевшим его языком, что, впрочем, никак не снижает силы их воздействия.

В своё время тот же Солженицын ругал Галича, процветавшего при Сталине окололитературного халтурщика, за песни, написанные от лица зеков и прочих жертв культа личности. В этом патриарх был явно неправ, перепутав этическое с эстетическим. Галич (и Высоцкий) как художник имел право надеть на себя любую маску, и петь от её имени.

Лицедейство – оно вне морали, и оценивается по другой шкале. Но вот знать матчасть, наподобие «шурина», художник слова обязан.

¹ Примечательно то, что я, как истинно русский человек, моментально забыл, как их зовут, едва уехав.

Максим АРТЕМЬЕВ