Террор в Кёльне, покой в Венгрии

№ 2011 / 22, 23.02.2015

Язык мой, но враг он – твой. Так я ска­зал бы ино­му фи­ло­ло­гу по­сле слу­чая на Лю­бек­с­кой ули­це в Кёль­не. Но тог­да фи­ло­ло­га не по­па­лось, а сей­час го­во­рю вам.
В сам го­род я при­был по при­гла­ше­нию про­фес­со­ра Вольф­ган­га Ка­за­ка.

Заметки филолога дальнего следования

Петру Васильевичу Палиевскому

Язык мой, но враг он – твой. Так я сказал бы иному филологу после случая на Любекской улице в Кёльне. Но тогда филолога не попалось, а сейчас говорю вам.

В сам город я прибыл по приглашению профессора Вольфганга Казака. Мне нравилось, что я не в Москве. Тогда моя жена с дочерью из Москвы тоже уехали: в Венгрии дочка пошла в первый класс, надо было научиться по-венгерски не только говорить и читать, но и писать. Это в Москве обеспечить для девочки было трудно; и ради детского сада и первого класса сыновья тоже так делали.

Ну, а переписка с Венгрией из Кёльна как раз тоже удобнее, чем из Москвы: три дня, и письмо дошло.

Описал я в гостинице для них весь свой первый день пребывания там и пошёл на почту. Отстоял в очереди – и первое недоразумение. Марки есть, а конвертов на почте не продают. Надо идти в писчебумажную лавку – Schreibwarengeschaft (шрайб-варен-гешефт, по-ихнему).

А на Любекской улице столько гешефтов, что найти нужный нелегко. Спросишь одного – иди, говорит, туда-то. Там не нашёл лавку – показывают в другую сторону. Я замаялся и вернулся к зданию почты.

Вдруг вижу, навстречу идёт приличный вроде молодой человек лет двадцати пяти. Я остановил его вопросом:

– Простите, где здесь писчебумажный магазин? А то я запутался.

– Простите, я не кёльнский житель. Да я вообще, честно говоря, не немец, а приезжий.

Чёрт возьми, опять не везёт. И хоть чтоб сделать хорошую мину, я осведомился, а кто же он по национальности.

– Да я… венгр, – отвечал мне собеседник несколько смущённо. Но мило, вежливо по тону.

Больше обрадовать меня было нельзя. Так сказать, почти товарищ по несчастью и почти соотечественник. Я с энтузиазмом перешёл на венгерский:

– Да? Да? Да я как раз в Венгрию и хотел послать письмо!!! Я, можно сказать, и сам наполовину венгр: жена моя венгерка и сейчас в Венгрии. Туда и пишу, а что конвертов на почте здесь не продают, совсем не знал…

Молодой человек слушал меня, и вежливая улыбка как-то сходила с его лица. Я ещё не кончил свою тираду, а он побелел как плат.

И я понял: он понял, что я заговорил по-венгерски. Он этого не ожидал, ибо на деле-то языка того не знал: только прикинулся, чтобы как можно меньше рисковать. В «Моей прекрасной леди» венгерским как раз тоже прикрывались. По мьюзиклу, что мы учили когда-то наизусть, Хиггинс так и намечает. Выдать Элизу за венгерку королевских кровей – и ей простят кое-какие шероховатости в английском:

I will tell that she was born Hungarian! Hungarian! And with the royal blood!

Поймать же на незнании венгерского – некому. А тут номер не прошёл. (Хотя, кажется, и к Элизе на том рауте приставал какой-то неприятный, цыгановатый субъект – с виду румын, что угрожало разоблачением – но я позабыл: не румынский, конечно, а сюжет в его дальнейшем развитии.) Мой же встречный в Кёльне был застан врасплох.

Он в ужасе развернулся и пустился от меня бежать вдоль по Любекской улице. Вскоре завернул за угол и не стал виден. Я тогда нарочно сбегал туда же, на перекрёсток. Смотрю: далеко парень, а всё бежит.

Свой писчебумажный гешефт я потом разыскал. Снова отстоял очередь на почте, отправил письмо. Но вписать историю с ложным венгром не догадался. А жажда поделиться с людьми была. Забежал на факультет славистики. Вольфганга Казака не было, а декан профессор Обст – странная фамилия, значит фрукт – устранился от беседы: сказал, что торопится на лекцию.

Только утро принесло мне облегчение, когда я явился на завтрак в гостинице. «Господа! – громко обратился я к десятку присутствовавших постояльцев. – Что со мной вчера случилось! Что я вам расскажу».

Я и рассказал, и добавил свою версию: не был ли тот молодой человек на самом-то деле русским?

Гости улыбались, разводили руками. Среди них была одна пара: супруги-старики лет под восемьдесят. Старушка деловито читала свежую газету: я газету уже листал и знал, что нашли какого-то серба, похитившего юную дочь миллиардера с пикантной фамилией Флик.

– Нет! – старуха подняла голову от газеты и торжественно провозгласила на всю залу:

– Это был не русский. Это был террорист!

Прям какая-то история по Агате Кристи. Старушка и походила на одну из её героинь. И всем захотелось рассмеяться, но из вежливости собравшиеся только хмыкнули, а кто-то даже согласился.

Потом в Венгрии, однако, много у родных было смеху по этому поводу.

А так-то что: если парень был русский, я его понимаю. Я и сам, когда в одиночку ходил по Будапешту, любил прикидываться испанцем. Никто не разберётся, и даже как-то обласкают. Откуда им знать, что Испания – сибирячка.

А вот ещё случай. Зашёл я однажды зимой, в городке Дюла, в так называемую «Рыбацкую забегаловку». Прикинулся, правда, когда подсел к людям за стол, французом – ещё не знал, что за Трианон и территориальные утраты венгры недолюбливают как раз злодеев-французов: якобы те пособничали наглецам-румынам.

Итак, передо мною сидят за ухой два старика, тоже лет под восемьдесят. Узнав, что я француз, один из них воодушевился: он в первую войну был пленным во Франции. И у него, видать, воспоминания о плене были светлые. Старик протянул мне руку со стопкой палёнки и радостно крикнул:

– Так тогда либерте! Эгалите! … ФРАНЦИЯТЕ!

«Либерте» и «эгалите» вы, конечно, поняли: свобода и равенство. А «франция» по-венгерски значит, как ни странно, «французский».

Выпили за французского и дружески разошлись.

***

Да, чуть не забыл: тогда по приезде в Кёльн я и вправду чуть не пострадал от терроризма. Выхожу на привокзальный тротуар искать такси. Два тяжеленных чемодана тащить далеко не хочется. Поставил я их на юру у жерла какого-то туннеля и двинулся к скоплению машин налегке.

Оглядываюсь – а к чемоданам тихонько крадутся двое. Я обратно: а на голове у меня был чёрный берет, вроде не вполне выглядел по-русски. Эти типы мне и говорят:

– Твои чемоданы?

– Мои. Да я за такси только отошёл.

– Ты, знаешь, поосторожнее. Здесь и сопрут недорого возьмут, – дружелюбно заметил один: – Француз, наверное?

И он ласково подмигнул мне, простодушному иностранцу. Тут искомое такси подъехало само, и мы расстались довольные друг другом.

Ну, это Кёльн. А доведёт ли когда язык до Киева? Тут сложнее. У меня есть концепция; я её изложил в рассказе «Анька, Горби и Япония». Однако, повторяю, решение нелегко.

Между тем Киев… Ну, вкратце говоря, я так давно не видел маму.

Мы о чём? Мы о Есенине: он скорбел в «Анне Снегиной», что земля прекрасна, а люди враждуют. Хотя в конце поэмы он не зря согласился: мы все в эти годы любили – но значит, любили и нас.

Полюбят и вас, подзапаситесь только культуркой. Но это я не русским братьям говорю, а лжефилологам, которые якобы тоже дальнего следования. И на всякий пожарный случай надо ещё оснастить себя таким арсеналом, чтобы если что – крепко вдарить наглого визави по морде. Впрочем, это будет уже не культурка, а высшее образование.

Сергей НЕБОЛЬСИН