ИЗУМЛЯЕМСЯ ВМЕСТЕ С АЛЕКСАНДРОМ ТРАПЕЗНИКОВЫМ

№ 2011 / 23, 23.02.2015

Другой поэт, современный. Любопытно сравнить его творчество с поэзией Сергея Наровчатова. Представляю публике: Дмитрий Тишинков, книга называется «На уровне глаз», издана в славном городе Костроме.

ГОНЯТЬ СТИХИ ГОЛЫМ ПО КВАРТИРЕ

Другой поэт, современный. Любопытно сравнить его творчество с поэзией Сергея Наровчатова. Представляю публике: Дмитрий Тишинков, книга называется «На уровне глаз», издана в славном городе Костроме. Что же у него находится «на уровне глаз», какое такое «главное»? Буду цитировать его стихи, а заодно давать размещённые в книге отзывы вип-персон. Но прежде хочу заметить, что автор слишком уж угодливо благодарит за издание губернатора Костромской области Игоря Слюняева, зампреда областной Думы Ижицкого и всю администрацию научной библиотеки. Ладно, дело личное, но поэт не должен бы публично лебезить перед сильными мира сего. Наедине там ещё туда-сюда. А так как-то не по-пушкински. Итак, начнём с первой страницы.

…Сладко чипсы с паприкой

Хрустнули в конце.

Кэмерон с Ди Каприо

я в одном лице…

Приметы времени: там была война, здесь – чипсы с Голливудом. И восторженный отклик певички Аниты Цой: «Димка, ты лучший папарацци в мире!» Так кто же он, доктор Зорге? Поэт или папарацци? С лейкой и блокнотом… Следующие строки:

Не глухой

и вроде бы не пень.

Понимаю

и иврит, и идиш.

Что ты мне талдычишь

целый день:

«Вот увидишь, Дима,

вот увидишь!»

Видел я кунсткамеру

твою.

Тесен, дорогой,

сегодня мир-то.

Детки в заспиртованном

раю

так и не попробовали

спирта…

Я в этих строчках, «Дима», ничего «не увидел», сколько бы мне кто «не талдычил». Может, потому что идиш не понимаю. Но предоставим слово тому, кто в нём разбирается – Александру Гордону: «Дмитрий Тишинков – прекрасный поэт из Костромы. Иногда невыносим, но я его люблю и помню». Запомнился, значит, невыносимый. Идём дальше.

У меня была собака.

Я её любил.

Но предательством, однако,

Я её убил.

Свежая мысль, но где-то я уже об этом слышал. А вот Ксении Собчак нравится: «Спасибо Вам! Прекрасные стихи!» Ну, Собчак, что с неё взять? Она и сама эпатировать умеет, на ней где сядешь, там и слезешь.

Я вчера наступил на дерьмо.

И об этом забыть не могу.

Неприметно лежало оно

на весеннем крутом берегу.

Поэтические, тютчевские строки, прямо в стиле Тимура Кибирова. И комментарий другого Гордона, Гарри: «Очень рад, что у Тишинкова выходит четвёртая книжка. Я, правда, не устаю повторять: «Меньше ёрничай!» Потому как у него и без этого даже в самых грустных стихах просачивается ирония…» Логично, согласен. Кто же не загрустит, если вляпается в дерьмо на берегу Волги?

Мечтаю о Париже,

о Нью-Йорке.

Стихи же, пробормотанные

вслух,

шуршат, как на конвейере

в ликёрке

поллитры мутноватых

бормотух.

Хорошо хоть сам честно признается, о чём тайно мечтает, и что там у него по ночам «шуршит». А вот актёру Льву Прыгунову эта «мутноватая бормотуха» тоже нравится: «К Дмитрию, как к поэту, отношусь с большим уважением». Ну и? как апофеоз, последнее:

И гоняю этот стих

По квартире голым.

В общем, правил никаких

Нет у литробола.

Тоже откровенное признание, за что автору честь и хвала.

Постскриптум. А лучший отзыв принадлежит певцу Ренату Ибрагимову: «…Побольше бы духовности».

ШЛЯЮЩИЙСЯ ЧЕЛОВЕК

Об этой толстенной книге говорить много нечего. Станислав Буркин «До свидания, Сима», издательство «Эксмо». Автор – лауреат премии «Дебют-2007». Герой романа, мальчик в пубертатном возрасте, тайно влюблён в свою тётушку Серафиму (она старше его всего на восемь лет), они весело проводят время, даже укладываются на ночь в одну кровать, где тётя Сима позволяет кое-какие вольности. Но не до конца. Потом как-то идут кататься на коньках по неокрепшему льду, и Серафима проваливается в прорубь. А мальчик в ужасе смотрит на неё и не в силах помочь. Тётушка тонет. На этом кончается первая глава. А далее мальчик взрослеет, читает диалоги Платона, странствует по миру. Собственно, это и составляет основную часть книги.

Как написано в аннотации: «Весёлый, молодой и красивый шпион духа, наследник настоящих интеллигентов с чертовщинкой в биографии… Он готов к чужому самоубийству во время семейного ужина. Везде у него знакомые и работа. Всюду ему находится дело. Поучаствовать в охоте за лидером урановой контрабанды или в промышленной бондиане на строительстве мостов. Он – словно рыцарь эпохи географических открытий, попавший в ХХI век. До него совершены все подвиги, открыты все Америки, совращены все прекрасные дамы. Жить поздно и умереть рано». В общем, такая верная мысль: «поздно – рано». Однако жить никогда не поздно, да и умирать никому не покажется рано. Но тётю Симу действительно жалко. О чём непрестанно жалеет, вспоминая её, и герой книги. И тут очень уместен эпиграф к роману «из Марка Твена»: «Человек, который не похоронен, скорей станет везде шляться, чем тот, который устроен и лежит себе спокойно на своём месте».

Постскриптум. Словом, роман хорош, написан доброкачественным русским языком, много интересных наблюдений и размышлений о жизни. Метафоричен и остроумен. Но уж больно толст. Читая его, я заснул. Лучше бы Буркин из него повесть сделал. А то и рассказа бы хватило.

ГЛАВНОЕ

В 1979 году известнейшему в те давние времена поэту Сергею Наровчатову было присвоено высокое звание Героя Социалистического Труда. А через два года, когда ему не было ещё 62 лет, его не стало. И вот – последняя на сегодняшний день книга, изданная усилиями его дочери, тоже, кстати, поэтессы – «А главное, дул береговой ветер» (ЗАО «Московские учебники – СиДипресс). Почему «береговой ветер» и почему это – «главное»? Тут следует немного коснуться биографии поэта. Он родился 3 октября 1919 года. В красивейшем городе Хвалынске, на берегу Волги, где вокруг – меловые горы, яблоневые сады, целебные родники и густые лиственные да хвойные леса. И детство его прошло как в раю, в чудесной, любящей семье. Дед был уездным библиотекарем, приохотившим внука к чтению, отец поднялся из самых низов общества к вершинам образования ценой упорного труда, мать работала историком. Но в начале 30-х годов идиллия оборвалась. Отец был оклеветан, арестован и сослан на Колыму. Мать, проявив решимость и тв`рдость, отправилась вслед за мужем в Магадан, взяв с собой подростка-сына. Конечно, это была семейная драма. Но как знать, а проявились бы иначе и в ином месте в юном Сергее поэтические чувства. Ведь райская жизнь лишь умиротворяет, а адские испытания выковывают характер, обостряют чувства.

Сам Наровчатов начнёт много позже свою автобиографию словами: «Родился на Волге, жил в Москве, воспитывался на Колыме». Север действительно воспитал в Сергее Сергеевиче важнейшие черты личности: умение ориентироваться в чрезвычайных обстоятельствах, решимость, веру в свои силы перед лицом судьбы, желание встать над ней в любых злоключениях, чувство сыновнего и товарищеского долга. Всё это пригодится ему потом на фронтах Великой Отечественной войны. А ещё Магадан дал ему чисто физическую закалку, любовь к риску и большим расстояниям, азарт, интерес к людям. Так что Колыма не так плоха, как её малюют. Он вспоминал: «Я до сих пор горжусь, что плавать меня учил Новиков-Прибой, а улей диких пчёл мы брали вместе… Был интересный человек Н.Никандров, от которого я, семилетний мальчишка, запомнил одну-единственную фразу из его рассказа: «А главное, дул береговой ветер». Много раз вспоминал я эту фразу, когда выходил в открытое море жизни и поэзии. Всегда меня сопровождал «береговой ветер».

Рыбалка, охота, спорт, драмкружок – таков был круг интересов юных колымчан тех лет. Меткая стрельбы, навыки ходьбы на лыжах, привычка к холоду сослужили службу С.Наровчатову на финском фронте, куда он пошёл добровольцем буквально через несколько лет. А стихи он начал сочинять лет с пяти, ещё не умея толком писать. Это был эмоциональный набор слов (но в рифму) на смерть В.И. Ленина. Удивительное это и почти мистическое дело: будущий поэт широкого общественного звучания ещё в младенчестве сочиняет стихотворение, посвящённое политическому факту. Реб`нок будто сам выбирал свою поэтическую судьбу. А вот на Колыме уже началось постоянное литературное творчество. Горы исписанных тетрадок, которые будут порваны Наровчатовым по возвращении в Москву.

В этой книге, где собраны его дневниковые записи, письма с фронта и неопубликованные стихи, он пишет, вспоминая свою юность: «…Кто это – мы? Майоров и Коган, Луконин и Кульчицкий, Отрада и Гудзенко, Слуцкий и Самойлов, Воронько и Глазков, Молочко, Львовский, я и ещё десятка два ребят, фанатично влюблённых в поэзию. Мы нашли друг друга в последнее четырёхлетие перед войной и плечо к плечу, локоть к локтю вступили в её огненные ворота. На военных дорогах мы нашли новых друзей, но они не оттеснили прежних, а встали рядом с нами. Суворов и Дудин, Орлов и Недогонов, Львов и Замятин, Максимов и Субботин, Межиров и Соболь, Друнина и Жуков – всех сразу не назовёшь. Я объединяю живых и погибших – они стоят в одном ряду, и разъединение их немыслимо, ибо все вместе они составляют поколение». Да, именно так, военное поколение поэтов, о которых, к сожалению, сейчас мало кто помнит. Данность времени – сейчас иные кумиры, крикливые и пустые. Пойдут они воевать за Россию, как же, ждите. На сторону врага сразу же и переметнутся.

Постскриптум. Будучи разносторонне талантливым писателем, Сергей Наровчатов далеко шагнул за рамки военной тематики. У него есть и исторические поэмы, и публицистика, и лирика, и литературоведческие работы. И всё же в сознании людей и в собственной оценке он, прежде всего, воспринимается как человек фронтового поколения, могущего гордиться главным делом своей жизни – победой над фашизмом. Очень просто, с расстояния лет, он скажет об этом в своём стихотворении «О главном»:

…ни главнее, ни важнее

Я не увижу в сотню лет,

Чем эта мокрая траншея,

Чем этот серенький рассвет.

Его дочь прояснила эти строки так: «Траншея, где в намокшей плащ-палатке, надвинув на глаза каску, стоял солдат Сергей Наровчатов, мечтающий скорее вырваться из этой серости в наступление и дорваться, наконец, до «главного» в жизни. А оно началось там и осталось с ним до конца».