К людям придёшь
№ 2011 / 36, 23.02.2015
Малочисленные народы исчезают с языковой карты с удручающей скоростью. Впрочем, тут необходимо поправиться: не люди перестают быть, а меняются их языки. Значит, язык есть жизнь этноса? Похоже на то.
Малочисленные народы исчезают с языковой карты с удручающей скоростью. Впрочем, тут необходимо поправиться: не люди перестают быть, а меняются их языки. Значит, язык есть жизнь этноса? Похоже на то.
 |
| Виктор СЕРГИН |
Немного статистики от Института этнографии им. Н.Н. Миклухо-Маклая:
В современном мире насчитывается примерно две тысячи народов (этнических общностей), но всего лишь на 257 народов, численность каждого из которых превышает одни миллион человек, приходится 96,2 % обшего населения земного шара… Народы численностью до ста тысяч составляют три четверти, а до миллиона – семь восьмых общего числа всех народов мира. Таким образом подавляющее большинство народов нашей планеты – малочисленные народы. (Данные по сб. «Расы и народы», выпуск 11, за 1981 год, так что динамика, возможно, изменилась, но едва ли намного. – Р.В.)
И вот это подавляющее языковое большинство неумолимо растворяется в небольшом проценте многочисленных народов. (А тот парадокс, что одновременно с уменьшением языков на планете увеличивается количество государственных образований, к нашей теме не относится.) Такова и судьба вепсов, причём не только в России. У нас это можно назвать русификацией, не придавая факту негативной оценки – по причине его объективности.
В литературной сфере тоже возобладала русскоязычность.
Жил в Карелии поэт милостью Божьей Виктор Сергин. На моей памяти он лишь однажды доверительно обмолвился о своих вепсских корнях. Перечитывая друга сейчас, думаю, что обмолвка та не была случайной. Имела какое-то значение. С важностью показывал он гостям на острове Кижи «Дом Сергиных», музейную гордость рода своего. О нём у поэта есть стихи, так и названные – «Отчий дом». Но кто же тогда о национальных корнях думал-то? Писателя в принципе числят по ведомству языка. Маяковский вполне мог бы сказать и так: Да будь я и вепсом преклонных годов, и то без унынья и лени я русский бы выучил только за то, что им разговаривал… Но мы-то выучили русский отнюдь не за то, что кто-то что-то им говорил (вообще-то говорят не «им», языком, а на нём), а за то, что это «великий и могучий» магнит. И угодившему в его поле остаётся лишь оглядка на корни.
Скажем так, «вепсскость» В.Сергина ушла из паспорта в саму его поэзию. Кстати, когда из паспортов изъяли графу «национальность», чего добились? Всеобщей неразличимости и – страшно вымолвить! – убийства того этнического многоцветия, которое задано природой. Прости меня, Господи, но уж не геноцид ли это 96,2 процентов населения?
У вепсов, как и у других финно-угорских племён, весьма крепка языческая память. Она у них в крови. Культ воды, камня, дерева засел и в душу русскоязычного поэта. Лучшая книга его называлась «Людный лес». За поэтической актуальностью В.Сергину не нужно было идти на руководящий голос критики. Прочтите стихотворение «Отец» – о работе лесоруба. С детства виденная картина валки дерева никак не влезает в усиленно рекомендованную «тему труда». Привожу малый отрывок. Имеющий уши да услышит, как ещё не осознаваемый трагизм пронизывает мажорное звучание текста:
И ничего похожего на смерть я не увидел в радостном паденье, в торжественном и гулком приземленье, когда взметнулся к небу снежный смерч.
И светлая настала тишина, и только чуть звенело пылью снежной, и мир казался колыбелью нежной, в которой крепким сном спала сосна. Я побежал к вершине, что в снегу почти наполовину утонула, и сам увяз и дальше не могу… и мне вершина ветку протянула.
И что-то вдруг соединило нас, когда я эту ветвь несмело тронул… |
Вот это и есть лес людный. Автора легко упрекнуть во многословии, ан не удаётся: сюжетное стихотворение по внутреннему объёму и содержанию равно небольшой поэме – о мире людей и судьбе человека. Человека, которого судьба смертною связью соединила с каждым деревом леса – задолго до того, как «партии зелёных» ударили в набат, ополчаясь на погубителей природы. Не о тех ли временах, когда спохватимся, и другие стихи Сергина? Например:
Тебя ничем не заменить, хоть говорят, что не убудет!.. О, лес! Ты будешь знаменит, когда тебя уже не будет… |
Тут, сдаётся мне, поэт недооценённый проговорился о чём-то личном. Но эта горечь вообще свойственна пиитам, особенно в наше время тотальной невостребованности стихов. Конечно, не лесом единым жива поэзия Виктора Сергина. Хотелось бы лишь напомнить блоковский тезис о необходимости некой «генеральной мысли», единящей творчество поэта. Речь, собственно, о целостности мировоззрения. Оно присуще и Сергину-прозаику:
Ради Бога, не подумай, что вот увидел сосновый бор – и вдохновился, стихи полились, самоцель какая-то… Это и так, и не так! Я ведь и вправду люблю этот сосновый бор, и осинки и берёзки на том берегу, на вырубке, и не могу на словах объяснить, какой жалостью я всё это жалею! Я не только красоту леса вижу, я чувствую какое-то неизъяснимое родство с ним…
Художественная проза Виктора Сергина почти не знает различия между героем повествования и личностью автора. Воистину без вепсского язычества в крови неизъяснимое родство! Между тем ещё Блез Паскаль считал такую слиянность знаком подлинности в литературе:
Когда читаешь произведение, написанное простым, натуральным слогом, невольно удивляешься и радуешься: рассчитывал на знакомство с автором, а познакомился с человеком. Но каково недоумение людей, наделённых хорошим вкусом, которые надеялись, что, прочитав книгу, узнают в её создателе человека, а узнали только автора.
И действительно, человека или автора больше в таком, например, перевоплощении? –
А если суждено судьбою встать под топор – придёт беда – весь лес я заслоню собою и стану деревом тогда. |
В финно-угорской мифологии дерево служило мировой осью, связуя сей мир с потусторонним. И Виктор Сергин, пусть неосознанно, но опирался-таки на миф, наделяя жизнью даже мёртвое дерево:
Когда в лесу стоит сушина, она не безобразит лес, её иссохшая вершина не застит солнечных небес.
И ствол её, бескровный, гладкий, не оскорбляет общий вид, и сучьев серые остатки сушина всё ещё хранит.
Одно лишь только отличает её от братии лесной: всех ветер клонит и качает, её ж обходит стороной.
И в этой позе неподвижной есть тот обманчивый покой, когда уже не только жизни, но нет и смерти никакой. |
Судите как хотите, а мне в последней строфе слышится классическая медь. Ну, а насчёт мифологии что сказать? Даже в знаменитой, удостоенной всяческого признания двухтомной Энциклопедии «Мифы народов мира» (1992) о вепсах ни слова. Не забыты мифы эстонские, марийские, удмуртские и другие, а вепсские поверья – увы! Та же ситуация и в капитальном труде финского исследователя Сеппо Лаллукка «Восточно-финские народы России» (СПб, 1997). Вепсы и тут как будто вымерли. Между тем смертность, эта объективная, этнически неразборчивая штуковина, и у малых народов не может быть больше, чем у великих числом…
Какое-то время В.Сергин «служил» – заведовал отделом поэзии в журнале «Север». Но вскоре уволился с должности, подался опять в лесники – как в прежние долитинститутские годы лесничил он на Киваче, при знаменитом водопаде. А все ли знают, что труд лесника – отнюдь не созерцание собственного пупа на лоне природы? Потому что кто будет выполнять, например, план по сдаче веников? И между прочим чистить лес, убирать железо банок и осколки бутылок после туристских заходов, беречь ветвистую сень от огнеопасных затей и браконьерских уловок? Но чтоб написать нечто стоящее, надо жить в невыдуманном мире. Так что то был духовный порыв поменять кабинетные обои на зелень леса и синь озёр. Чем не языческий поступок? И это не был побег от злобы дня, потому что поэт понимал её иначе, не как новостные факты. Потому и писал простосердечно:
Если ты вышел на светлую просеку – к людям придёшь. |
Думаю, что невытравленным вепсом из глубины души продиктован этот не всеми тогда понятый шаг. Казалось бы, разве стены помеха вдохновенному перу? Если писать только пером, то разумеется нет. Если же вспомнить о неоспоримой взаимосвязи слова и поведения, то дело предстаёт в ином свете. Ян Парандовский, который в своей «Алхимии слова» всесторонне исследовал житейские проблемы многих лучших писателей, пришёл к однозначному выводу: поэтическое творчество не из одних стихов состоит – им является и вся жизнь истинного поэта.
И поэт вернулся в родной лес. А тот упорно внущал ему свои образы – и, переступая через бесчисленные древесные корни, Сергин видел в них то мощь и силу земных якорей, то внедрённые в почву когти могучих птиц, то пытливые пальцы во прахе веков… Едва ли ошибусь в догадке, что подобные художественные тропы метафорически возвращали автора к собственному, подсознательно-материнскому «вепсству». Ведь его стихи и рассказы о матери – одни из самых проникновенных. А что ещё остаётся от вырубленного на 96,2% леса, как не корни в земле?
Свою просеку в русской поэзии Виктор Сергин проложил с дохристанской простотой и прямотой. И к людям пришёл: помолчим – и услышим зелёный, широкий шум его стихов.
Роберт ВИНОНЕН,
г. ХЕЛЬСИНКИ,
Финляндия
Роберт Иванович ВИНОНЕН родился в 1939 году в Ленинградской области. Окончил в 1966 году Литинститут. В 1972 году защитил кандидатскую диссертацию. Автор многих поэтических сборников. В лихие 90-е годы переехал из Москвы в Финляндию, оставшись российским гражданином.
Добавить комментарий