К людям придёшь

№ 2011 / 36, 23.02.2015

Ма­ло­чис­лен­ные на­ро­ды ис­че­за­ют с язы­ко­вой кар­ты с уд­ру­ча­ю­щей ско­ро­стью. Впро­чем, тут не­об­хо­ди­мо по­пра­вить­ся: не лю­ди пе­ре­ста­ют быть, а ме­ня­ют­ся их язы­ки. Зна­чит, язык есть жизнь эт­но­са? По­хо­же на то.

Малочисленные народы исчезают с языковой карты с удручающей скоростью. Впрочем, тут необходимо поправиться: не люди перестают быть, а меняются их языки. Значит, язык есть жизнь этноса? Похоже на то.






Виктор СЕРГИН
Виктор СЕРГИН

Немного статистики от Института этнографии им. Н.Н. Миклухо-Маклая:


В современном мире насчитывается примерно две тысячи народов (этнических общностей), но всего лишь на 257 народов, численность каждого из которых превышает одни миллион человек, приходится 96,2 % обшего населения земного шара… Народы численностью до ста тысяч составляют три четверти, а до миллиона – семь восьмых общего числа всех народов мира. Таким образом подавляющее большинство народов нашей планеты – малочисленные народы. (Данные по сб. «Расы и народы», выпуск 11, за 1981 год, так что динамика, возможно, изменилась, но едва ли намного. – Р.В.)


И вот это подавляющее языковое большинство неумолимо растворяется в небольшом проценте многочисленных народов. (А тот парадокс, что одновременно с уменьшением языков на планете увеличивается количество государственных образований, к нашей теме не относится.) Такова и судьба вепсов, причём не только в России. У нас это можно назвать русификацией, не придавая факту негативной оценки – по причине его объективности.


В литературной сфере тоже возобладала русскоязычность.


Жил в Карелии поэт милостью Божьей Виктор Сергин. На моей памяти он лишь однажды доверительно обмолвился о своих вепсских корнях. Перечитывая друга сейчас, думаю, что обмолвка та не была случайной. Имела какое-то значение. С важностью показывал он гостям на острове Кижи «Дом Сергиных», музейную гордость рода своего. О нём у поэта есть стихи, так и названные – «Отчий дом». Но кто же тогда о национальных корнях думал-то? Писателя в принципе числят по ведомству языка. Маяковский вполне мог бы сказать и так: Да будь я и вепсом преклонных годов, и то без унынья и лени я русский бы выучил только за то, что им разговаривал… Но мы-то выучили русский отнюдь не за то, что кто-то что-то им говорил (вообще-то говорят не «им», языком, а на нём), а за то, что это «великий и могучий» магнит. И угодившему в его поле остаётся лишь оглядка на корни.


Скажем так, «вепсскость» В.Сергина ушла из паспорта в саму его поэзию. Кстати, когда из паспортов изъяли графу «национальность», чего добились? Всеобщей неразличимости и – страшно вымолвить! – убийства того этнического многоцветия, которое задано природой. Прости меня, Господи, но уж не геноцид ли это 96,2 процентов населения?


У вепсов, как и у других финно-угорских племён, весьма крепка языческая память. Она у них в крови. Культ воды, камня, дерева засел и в душу русскоязычного поэта. Лучшая книга его называлась «Людный лес». За поэтической актуальностью В.Сергину не нужно было идти на руководящий голос критики. Прочтите стихотворение «Отец» – о работе лесоруба. С детства виденная картина валки дерева никак не влезает в усиленно рекомендованную «тему труда». Привожу малый отрывок. Имеющий уши да услышит, как ещё не осознаваемый трагизм пронизывает мажорное звучание текста:







И ничего похожего на смерть


я не увидел в радостном паденье,


в торжественном и гулком приземленье,


когда взметнулся к небу снежный смерч.



И светлая настала тишина,


и только чуть звенело пылью снежной,


и мир казался колыбелью нежной,


в которой крепким сном спала сосна.


Я побежал к вершине, что в снегу


почти наполовину утонула,


и сам увяз и дальше не могу…


и мне вершина ветку протянула.



И что-то вдруг соединило нас,


когда я эту ветвь несмело тронул…



Вот это и есть лес людный. Автора легко упрекнуть во многословии, ан не удаётся: сюжетное стихотворение по внутреннему объёму и содержанию равно небольшой поэме – о мире людей и судьбе человека. Человека, которого судьба смертною связью соединила с каждым деревом леса – задолго до того, как «партии зелёных» ударили в набат, ополчаясь на погубителей природы. Не о тех ли временах, когда спохватимся, и другие стихи Сергина? Например:







Тебя ничем не заменить,


хоть говорят, что не убудет!..


О, лес! Ты будешь знаменит,


когда тебя уже не будет…



Тут, сдаётся мне, поэт недооценённый проговорился о чём-то личном. Но эта горечь вообще свойственна пиитам, особенно в наше время тотальной невостребованности стихов. Конечно, не лесом единым жива поэзия Виктора Сергина. Хотелось бы лишь напомнить блоковский тезис о необходимости некой «генеральной мысли», единящей творчество поэта. Речь, собственно, о целостности мировоззрения. Оно присуще и Сергину-прозаику:



Ради Бога, не подумай, что вот увидел сосновый бор – и вдохновился, стихи полились, самоцель какая-то… Это и так, и не так! Я ведь и вправду люблю этот сосновый бор, и осинки и берёзки на том берегу, на вырубке, и не могу на словах объяснить, какой жалостью я всё это жалею! Я не только красоту леса вижу, я чувствую какое-то неизъяснимое родство с ним…



Художественная проза Виктора Сергина почти не знает различия между героем повествования и личностью автора. Воистину без вепсского язычества в крови неизъяснимое родство! Между тем ещё Блез Паскаль считал такую слиянность знаком подлинности в литературе:


Когда читаешь произведение, написанное простым, натуральным слогом, невольно удивляешься и радуешься: рассчитывал на знакомство с автором, а познакомился с человеком. Но каково недоумение людей, наделённых хорошим вкусом, которые надеялись, что, прочитав книгу, узнают в её создателе человека, а узнали только автора.


И действительно, человека или автора больше в таком, например, перевоплощении? –







А если суждено судьбою


встать под топор – придёт беда –


весь лес я заслоню собою


и стану деревом тогда.



В финно-угорской мифологии дерево служило мировой осью, связуя сей мир с потусторонним. И Виктор Сергин, пусть неосознанно, но опирался-таки на миф, наделяя жизнью даже мёртвое дерево:







Когда в лесу стоит сушина,


она не безобразит лес,


её иссохшая вершина


не застит солнечных небес.



И ствол её, бескровный, гладкий,


не оскорбляет общий вид,


и сучьев серые остатки


сушина всё ещё хранит.



Одно лишь только отличает


её от братии лесной:


всех ветер клонит и качает,


её ж обходит стороной.



И в этой позе неподвижной


есть тот обманчивый покой,


когда уже не только жизни,


но нет и смерти никакой.



Судите как хотите, а мне в последней строфе слышится классическая медь. Ну, а насчёт мифологии что сказать? Даже в знаменитой, удостоенной всяческого признания двухтомной Энциклопедии «Мифы народов мира» (1992) о вепсах ни слова. Не забыты мифы эстонские, марийские, удмуртские и другие, а вепсские поверья – увы! Та же ситуация и в капитальном труде финского исследователя Сеппо Лаллукка «Восточно-финские народы России» (СПб, 1997). Вепсы и тут как будто вымерли. Между тем смертность, эта объективная, этнически неразборчивая штуковина, и у малых народов не может быть больше, чем у великих числом…


Какое-то время В.Сергин «служил» – заведовал отделом поэзии в журнале «Север». Но вскоре уволился с должности, подался опять в лесники – как в прежние долитинститутские годы лесничил он на Киваче, при знаменитом водопаде. А все ли знают, что труд лесника – отнюдь не созерцание собственного пупа на лоне природы? Потому что кто будет выполнять, например, план по сдаче веников? И между прочим чистить лес, убирать железо банок и осколки бутылок после туристских заходов, беречь ветвистую сень от огнеопасных затей и браконьерских уловок? Но чтоб написать нечто стоящее, надо жить в невыдуманном мире. Так что то был духовный порыв поменять кабинетные обои на зелень леса и синь озёр. Чем не языческий поступок? И это не был побег от злобы дня, потому что поэт понимал её иначе, не как новостные факты. Потому и писал простосердечно:







Если ты вышел на светлую просеку –


к людям придёшь.



Думаю, что невытравленным вепсом из глубины души продиктован этот не всеми тогда понятый шаг. Казалось бы, разве стены помеха вдохновенному перу? Если писать только пером, то разумеется нет. Если же вспомнить о неоспоримой взаимосвязи слова и поведения, то дело предстаёт в ином свете. Ян Парандовский, который в своей «Алхимии слова» всесторонне исследовал житейские проблемы многих лучших писателей, пришёл к однозначному выводу: поэтическое творчество не из одних стихов состоит – им является и вся жизнь истинного поэта.


И поэт вернулся в родной лес. А тот упорно внущал ему свои образы – и, переступая через бесчисленные древесные корни, Сергин видел в них то мощь и силу земных якорей, то внедрённые в почву когти могучих птиц, то пытливые пальцы во прахе веков… Едва ли ошибусь в догадке, что подобные художественные тропы метафорически возвращали автора к собственному, подсознательно-материнскому «вепсству». Ведь его стихи и рассказы о матери – одни из самых проникновенных. А что ещё остаётся от вырубленного на 96,2% леса, как не корни в земле?


Свою просеку в русской поэзии Виктор Сергин проложил с дохристанской простотой и прямотой. И к людям пришёл: помолчим – и услышим зелёный, широкий шум его стихов.



Роберт ВИНОНЕН,


г. ХЕЛЬСИНКИ,


Финляндия



Роберт Иванович ВИНОНЕН родился в 1939 году в Ленинградской области. Окончил в 1966 году Литинститут. В 1972 году защитил кандидатскую диссертацию. Автор многих поэтических сборников. В лихие 90-е годы переехал из Москвы в Финляндию, оставшись российским гражданином.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.