Исповедальная связь

№ 2011 / 43, 23.02.2015

Од­на из при­ме­ча­тель­ных осо­бен­но­с­тей твор­че­ст­ва се­го­дняш­них мо­ло­дых (и не толь­ко мо­ло­дых) пи­са­те­лей за­клю­ча­ет­ся в из­бы­точ­ной пре­тен­ци­оз­но­с­ти, ко­то­рая не оп­ла­чи­ва­ет­ся ор­га­нич­но­с­тью пе­ре­жи­то­го и ос­мыс­лен­но­го жиз­нен­но­го опы­та.

Одна из примечательных особенностей творчества сегодняшних молодых (и не только молодых) писателей заключается в избыточной претенциозности, которая не оплачивается органичностью пережитого и осмысленного жизненного опыта. Форсирование голоса в сочетании с популярными темами, изощрёнными формальными приёмами и навязываемыми общественному сознанию групповыми пристрастиями в новом газетно-журнальном агитпроме может на время впечатлить иного современного книгочея. Однако подобный «успех» оказывается порою препятствием на пути к настоящему искусству, для которого искренность художественного высказывания (при глубине чувства и значительности мысли), а не холодная (пусть и талантливая) постмодернистская игра добытыми в чужом опыте смыслами составляет непременное условие.

И именно подлинность изображаемого, порождающая выходящие за его конкретные пределы общие и важные ассоциации, отличает новеллу Сергея Шаргунова «Бабушка и журфак». За внешней обыденностью и непритязательностью описываемых событий и поступков без какого-либо дидактизма, естественно и ненавязчиво, проступает подспудный драматизм существования юного поколения в постсоветской России, не обретающего твёрдой почвы под ногами и ясных идеалов в условиях невнятных социальных перемен, утраты исторических и культурных традиций, при невыработанности новых ценностей. Отсюда экзистенциальная маета бесстержневой личности, невольно подчиняющейся причудливым комбинациям складывающихся обстоятельств и жёстких приколов, бесхребетно-подражательным стереотипам и инстинктам тусовочной микротолпы.

Автор чутко и зримо раскрывает действие парниковых эффектов инфантилизма под стеклянным колпаком для «золотой» молодёжи, искусно находит верный ситуативный штрих или необходимую динамичную деталь для воссоздания своеобразной социально-психологической атмосферы, в которой добро и зло, «бесподобная гадость» и «необыкновенная тонкость» могут завязываться в тесный неразрубаемый узел. Скупыми выразительными средствами им воспроизводится достоверный характерологический объём самых разных индивидуальностей (уборщица, охранник, преподаватель литературы и др.). При этом он не спрямляет углов и не избегает противоречий (в том числе и в собственных поступках или непоступках), ненарочито показывая, например, что ни сентиментальная забота о попугае, ни разнообразная внешняя культура, ни пример служения людям хирурга-отца не спасают юношу Кешу от нравственного одичания и скотского, по определению бабушки повествователя, отношения к простому народу.

Чуждый рассказчику мир инфантилизма встречается в его сердце и уме с воплощённым в образе бабушки целительным миром исторической памяти, непрерывающегося семейного предания, подлинных трудностей бытия, житейской мудрости, сохранённого внутреннего достоинства и благородства, несмотря ни на какие испытания. И здесь всё имеет значение: рассказы бабушки о войне и деревенской жизни в вятской тайге, её реакции на проявления инфантилизма и пристрастие к письмам, рассуждения о порче малолетних детей славой, поведение во время болезни и ожидание смерти…

Исповедальная связь с бабушкой оказывается для испытывающего чувство одиночества студента журфака чем-то вроде спасительного якоря: «Она была моим прибежищем, лесная, загадочная… я черпал силы, чтобы завтра вновь войти под стеклянный колпак». Раскрытая в рассказе живая и врачующая душу связь времён и поколений, всё далее отстоящих друг от друга, наводит читателя и на размышления более общего характера. Вспоминаются державинские строки о двойственной человеческой природе: «Я царь, я раб, я червь, я бог». В нынешнюю эпоху разлития социал-дарвинизма, всепоглощающей корысти, конкурентной борьбы и цинических расчётов, утилитаризма и гедонизма всё более начинают оживляться в человеке рабские и червивые свойства (зависть, тщеславие, сребролюбие, властолюбие, сластолюбие и т.п.) и усыхать царские и божественные (честь, совесть, благородство, милосердие, самоотверженность и т.п.). Можно представить себе, чем чревато окончательное исчезновение в человеке божественного и царского начала, реальные носители которого пока ещё присутствуют в нашем сознании и через сохраняемую историческую, родовую, семейную, индивидуальную память и тем самым помогают нам не утрачивать собственную человечность. И в этом отношении символичен эпизод с гребнем бабушки, вытащенным молодым человеком после её кончины из отбросов помойного ведра и торопливо им поцелованным.

Борис ТАРАСОВ,
ректор Литературного института им. А.М. Горького