Проза образованцев

№ 2014 / 14, 23.02.2015

Когда-то был среди разных прочих романов (воспитания, путешествия, писем, плутовства, приключений и прочая) роман философский.

Когда-то был среди разных прочих романов (воспитания, путешествия, писем, плутовства, приключений и прочая) роман философский.

Не так уж давно по меркам истории литературы он стал интеллектуальным. Чувствуете разницу?

То есть отвалилась любовь и мудрость, бытие как предмет философии, целостный взгляд на мир, а вместо них остался голый интеллект («мыслю, следовательно, существую»), то самое отвлечённое начало, о котором предупреждал Владимир Соловьёв.

Но это было бы ещё полбеды, прожили бы и на голом интеллекте как-нибудь, живут же люди и так, если бы роман интеллектуальный не эволюционировал сперва в роман для интеллектуалов, а затем и вовсе в роман для тех, кто числит себя таковыми.

Вот такая нехитрая эволюция, не противоречащая тенденциям развития общества и культуры в целом: от горячего, скандального, в апостольском смысле, философско-художественного осмысления проклятых вопросов к неторопливому псевдоинтеллектуальному умствованию, которое в одинаковой мере тешит самолюбие и читателя, и писателя.

Что и говорить, дистанция тут большая.

Можно, конечно, долго спорить о том, правильно это или нет, но писатели не критики, как правило, себя такими рассуждениями не утруждают, пишут по новым лекалам. Есть спрос, будет и предложение.

В философском романе можно и должно было искать глубин и вообще свободно растекаться мыслию по древу. В романе для интеллектуалов никакой свободы не надобно. «Мужики не поймут». Есть рамки, строгие параметры, свойства и тактико-технические характеристики, по которым человек признаётся интеллектуалом, а художественный продукт для него предназначенный – интеллектуальным. Отступление от неписаного ГОСТа нежелательно.

Не буду томить публику. Поделюсь собственными читательскими наблюдениями по поводу особенностей этого ГОСТа.

Роман для интеллектуалов имеет нехитрую формулу.

Во-первых, он должен быть титаническим по объёму. Уже сам вид пухлого тома должен действовать на интеллектуала, взявшего его в руки как кантовское возвышенное. «К культуре приобщаюсь, к интеллекту. Дело нелёгкое».

Во-вторых, он должен быть максимально скучным. То есть настолько, чтоб мухи падали на лету, а сил у читающего хватало лишь на то, чтобы одолеть страницу-две на сон грядущий. Глубокое не может не быть скучным – это прописная истина. Потому нудность изложения и полное изгнание интереса из книги создаёт у читателя, который зачисляет себя в интеллектуалы, не желание выбросить пухлый том, а наоборот брать в руки, брать приступом как крепость, как твердыню, раз за разом. Потому что здесь не скука, здесь смакование борьбы, самоистязания.

В-третьих, роман должен быть максимально удалён от жизни. Последнее условие весьма приятно и удобно для автора. Оно практически всегда выполняется. Современные книги в этом смысле не исключение: герои либо едут куда-то далеко-далеко (в Панджруд какой-нибудь, как у Волоса), либо сидят в какой-то дикой глуши (Казахстан, сектанты, это уже Шаров), находятся в другом времени (подобно герою «Лавра» Водолазкина), а то и вовсе внаглую существуют только в авторском воображении (как в леоновской «Пирамиде»).

Удалённость от жизни позволяет автору ничего не объяснять, и не стеснять себя обязательствами правдоподобия и психологической достоверности. Роман идей – какое тут правдоподобие? Зачем оно? Здесь о высоком и глубоком. Ну и это не просто Древняя Русь или СССР, а так их идейный, интеллектуальный образ, непонятно что ли? Так что не надо, при чтении, к примеру, «Возвращения в Египет» Шарова лезть с претензиями по поводу того, что советские граждане не могли так крепко сидеть на религиозном опиуме, и думать только судьбе народа израилева и Египта в светлую годину строительства коммунизма.

Апелляция к идеям (не для дураков писано), снимает потребность в создании хоть какой-то видимости действия. Какое такое действие, какой такой интерес? Не видишь, мы думаем!

Претензия на интеллектуализм делает необязательным то, за что автора обычного произведения, неинтеллектуального, давным-давно бы уже побили каменьями с криками «сюжет? сюжет где?»

Здесь сюжет необязателен. Можно и нужно писать долго, нудно и коряво. Ведь роман-то интеллектуальный. Хотите сюжета и действия? Читайте Д.Х. Чейза и Картера Брауна.

Впрочем, толщина, скука и удалённость от жизни, это ещё не все требования к прозе для интеллектуалов. Это так, требования к внешнему виду. Перейдём к содержательным компонентам.

Поскольку роман пишется не для тех, кто в самом деле умён, а для тех, кто только мнит себя интеллектуалами, можно, не стесняясь, отбросить всякий интеллект, и заменить его интеллектуализмом. Так даже лучше. Ведь ароматизатор идентичный натуральному, интеллектуальный глутамат натрия действуют вернее натурального компонента. Интеллектуализм отличается от интеллекта тем, что напоминает энциклопедизм незабвенных флоберовских героев – Бувара и Пекюше. Последние любили знание и науки, как известно в основном поверхностно и количественно, за вкус, а не за питательность. Поэтому, накопленная ими груда представлений характеризовалась полным отсутствием системности и поверхностностью. В интеллектуализме главное не мысль и логическая связь, главное потрясающие «интеллектуала» объёмы – «глобальные проблемы человечества», «вызовы современности», «экзистенциальная тоска», и винегрет из дико перемешанных отрывочных сведений из религии, литературы, истории, философии. В его рамках возможны отдельные тонкие замечания, остроумные находки (это, напротив, поощряется), которыми можно блеснуть, прочитав книгу затем в компании таких же, как и ты интеллектуалов (таков Пелевин). Полезно обилие новых фактов находок, введение в оборот новых источников, почти научная новизна как у Д. Быкова. Неплохо ошарашить читателя какими-нибудь новыми прочтениями известных событий и фактов. Ну, вот, к примеру, из Шарова: «Благороднее Смердякова в русской литературе нет и никого не было». Это к тому же и нетрудно, если помнить о полной необязательности внятной аргументации, правдоподобия и логической взаимосвязи.

Главное поразить, заворожить музыкой интеллекта, тональностью, его ароматом. Кормёжка необязательна. В конце концов, ведь и сами читатели берегут фигуру.

Ещё одна неотъемлемая составляющая – это антисоветизм. Во-первых, конечно, здесь дань литературной традиции. «Литература – борец с тоталитаризмом». Эту заповедь творец интеллектуальной прозы должен помнить свято. Во-вторых, так принято в приличном интеллектуальном обществе. В-третьих, разве не так по сути? Ведь совок – это «валенки» и «ватники», живое воплощение тупости, невежества и догматизма, антиинтеллектуального начала.

Антисоветизм хорошо гармонирует с двумя другими обязательными условиями прозы для интеллектуалов – гуманизмом (выдержанном обязательно в духе прав человека и общечеловеческих ценностей), а также претензией на членство в элитарном клубе хранителей культуры. Именно хранителей, а не сеятелей. В фигуре сеятеля есть само по себе что-то неинтеллектуальное, неумное, слишком мужицкое. Интеллектуальный человек интеллект не сеет, а всего лишь демонстрирует. Интеллект – дар индивидуальный, а потому романы для интеллектуалов пишутся не для апгрейда интеллекта, а для тестирования его наличия, для того чтоб отличать своих от не своих.

Читали Водолазкина? Замечательная книга! И сразу понятно – свои люди.

Нынешняя проза для интеллектуалов одновременно становится чем-то вроде литературного острова доктора Моро. Один за другим автор-интеллектуал, мнящий себя специалистом в узкой области научной деятельности (филология, религиоведение, история), стремится к туловищу художественного произведения приспособить лапы, ноги, хвост из своей излюбленной дисциплины. Так выходят романы древнерусские («Лавр» Водолазкина), сектантско-литературоведческие («Возвращение в Египет» Шарова) и даже архитектурные («Архитектор его величества» Заграевского). Разброс специальностей большой. Каждая таит в себе множество возможностей для выведения новой диковинной зверушки. Каждая удаляет писателя всё больше и больше от творчества и художества, а читателя от смысла и красоты в сторону большей интеллектуальности.

Но если Виктор Франкенштейн, прообраз всех новаторов интеллектуального жизнетворения, мечтал о новом человеке, то его литературные наследники не задаются такими высокими целями и безумными стремлениями. Начало жизни ушло из романа идей вместе с философией. Ныне эволюция завершена. Споры и беседы, ведущиеся на страницах прозы для тех, кто мнит себя интеллектуалами, лишены теургического смысла. Это просто текст отражающий нарастающую сословность нашей литературы, её превращение в нечто предназначенное для узкого круга посвящённых и псевдопросвещённых. Для образованцев, вспомнил слово под самый конец.

Сергей МОРОЗОВ,
г. НОВОКУЗНЕЦК