Будет добиваться правды: Василий Гроссман

№ 2014 / 37, 23.02.2015

Гроссман ждал реакции ровно год. Но власти никакого решения не принимали. И тогда писатель рискнул обратиться непосредственно к Хрущёву.

8. Обращение Гроссмана к Хрущёву

Гроссман ждал реакции ровно год. Но власти никакого решения не принимали. И тогда писатель рискнул обратиться непосредственно к Хрущёву. Первый экземпляр он отправил в ЦК, а второй оставил у себя.

Долгое время о содержании обращения Гроссмана Хрущёву никто не знал. Лишь в 1990 году Семён Липкин привёл в своей книге «Жизнь и судьба Василия Гроссмана» текст письма по сохранившейся копии. Потом эта копия появилась в журнале «Источник» (1997, № 3) и в третьем томе сборника постановлений «Президиум ЦК КПСС. 1954–1964» (М., 2008).

Оставалось выяснить, куда делся оригинал письма Гроссмана. Это стало известно лишь в 2013 году после того, как руководство РГАНИ наконец соизволило открыть для исследователей ряд дел из 34-й описи третьего фонда хранящего документы Политбюро.

Я приведу обращение Гроссмана по оригиналу:

«Первому секретарю ЦК КПСС Никите Сергеевичу Хрущёву.

Дорогой Никита Сергеевич!

В октябре 1960 года я отдал рукопись моего романа «Жизнь и судьба» в редакцию журнала «Знамя». Примерно в то же время познакомился с моим романом редактор журнала «Новый мир» А.Т. Твардовский.

В середине февраля 1961 года сотрудники Комитета Государственной Безопасности, предъявив мне ордер на обыск, изъяли оставшиеся у меня дома экземпляры и черновики рукописи «Жизнь и судьба». Одновременно, рукопись была изъята из редакций журналов «Знамя» и «Новый мир».

Таким образом закончилось моё обращение в многократно печатавшие мои сочинения редакции с предложением рассмотреть десятилетний труд моей писательской жизни.

После изъятия рукописи я обратился в ЦК КПСС к тов. Поликарпову. Д.А. Поликарпов сурово осудил мой труд и рекомендовал мне продумать, осознать ошибочность, вредность моей книги и обратиться с письмом в ЦК.

Прошёл год. Я много, неотступно думал о катастрофе, произошедшей в моей писательской жизни, о трагической судьбе моей книги.

Я хочу честно поделиться с Вами своими мыслями. Прежде всего должен сказать следующее: я не пришёл к выводу, что в книге моей есть неправда. Я писал в своей книге то, что считал и продолжаю считать правдой, писал лишь то, что продумал, прочувствовал, перестрадал.

Моя книга не есть политическая книга. Я, в меру своих ограниченных сил, говорил в ней о людях, об их горе, радости, заблуждениях, смерти, я писал о любви к людям и о сострадании к людям.

В книге моей есть горькие, тяжёлые страницы, обращённые к нашему недавнему прошлому, к событиям войны. Может быть, читать эти страницы не легко. Но поверьте мне, – писать их было тоже не легко. Но я не мог не написать их.

Я начал писать книгу до ХХ съезда партии, ещё при жизни Сталина. В эту пору, казалось, не было ни тени надежды на публикацию книги. И всё же я писал её.

Ваш доклад на ХХ съезде придал мне уверенности. Ведь мысли писателя, его чувства, его боль есть частица общих мыслей, общей боли, общей правды.

Я предполагал, отдавая рукопись в редакцию, что между автором и редактором возникнут споры, что редактор потребует сокращения некоторых страниц, может быть глав.

Редактор журнала «Знамя» Кожевников, а также руководители Союза писателей Марков, Сартаков, Щипачёв, прочитавшие рукопись, сказали мне, что печатать книгу нельзя, вредно. Но при этом они не обвиняли книгу в неправдивости. Один из товарищей сказал: «Всё это было или могло быть, подобные изображённым люди также были или могли быть». Другой сказал: «Однако напечатать книгу можно будет через 250 лет».

Ваш доклад на XXII съезде с новой силой осветил всё тяжёлое, ошибочное, что происходило в нашей стране в пору сталинского руководства, ещё больше укрепил меня в сознании того, что книга «Жизнь и судьба» не противоречит той правде, которая была сказана Вами, что правда стала достоянием сегодняшнего дня, а не откладывается на 250 лет.

Тем для меня ужасней, что книга моя по-прежнему насильственно изъята, отнята у меня. Эта книга мне так же дорога, как отцу дороги его честные дети. Отнять у меня книгу, это то же, что отнять у отца его детище.

Вот уже год, как книга изъята у меня. Вот уже год, как я неотступно думаю о трагической её судьбе, ищу объяснение произошедшему. Может, объяснение в том, что книга моя субъективна?

Но ведь отпечаток личного, субъективного имеют все произведения литературы, если они не написаны рукой ремесленника. Книга, написанная писателем, не есть прямая иллюстрация к взглядам политических и революционных вождей. Соприкасаясь с этими взглядами, иногда сливаясь с ними, иногда в чём-то приходя в противоречие с ними, книга всегда неизбежно выражает внутренний мир писателя, его чувства, близкие ему образы, и не может не быть субъективной. Так всегда было. Литература не эхо, она говорит о жизни и о жизненной драме по-своему.

Тургенев во многом выразил любовь русских людей к правде, свободе, добру. Но Тургенев совершенно не был просто иллюстратором идей вождей русской демократии, он выражал по-своему, по-тургеневски, жизнь русского общества. И так же выражали, переживали добро и зло русской жизни, её радость, её горе, её красоту и страшные уродства Достоевский, Толстой, Чехов. Ведь ни Толстой, ни Чехов не были иллюстраторами взглядов тех, кто возглавлял русскую революционную демократию, они полировали своё зеркало русской жизни, и зеркало это бывало отлично от тех, что создавали политические вожди русской революции. Но ни Герцен, ни Чернышевский, ни Плеханов, ни Ленин не ополчались за это на русских писателей, они видели в них союзников, а не врагов.

Я знаю, что книга моя несовершенна, что она не идёт ни в какое сравнение с произведениями великих писателей прошлого. Но дело тут не в слабости моего таланта. Дело в праве писать правду, выстраданную и вызревшую на протяжении долгих лет жизни.

Почему же на мою книгу, которая может быть в какой-то мере отвечает на внутренние запросы советских людей, книгу, в которой нет лжи и клеветы, а есть правда, боль, любовь к людям, наложен запрет, почему она забрана у меня методами административного насилия, упрятана от меня и от людей, как преступный убийца?

Вот уже год, как я не знаю, цела ли моя книга, хранится ли она, может быть, она уничтожена, сожжена?

Если книга моя ложь, – путь об этом будут сказано людям, которые хотят её прочесть. Если моя книга клевета, – пусть будет сказано об этом. Пусть советские люди, советские читатели, для которых я пишу 30 лет, судят, что правда и что ложь в моей книге.

Но читатель лишён возможности судить меня и мой труд тем судом, который страшней любого другого суда – я имею в виду суд сердца, суд совести. Я хотел и хочу этого суда.

Мало того, когда книга моя была отвергнута в редакции «Знамя», мне было рекомендовано отвечать на вопросы читателей, что работу над рукописью я ещё не закончил, что работа эта затянется на долгое время. Иными словами мне было предложено говорить неправду.

Мало того. Когда рукопись моя была изъята, мне предложили дать подписку, что за разглашение факта изъятия рукописи я буду отвечать в уголовном порядке.

Методы, которыми всё произошедшее с моей книгой хотят оставить в тайне, не есть методы борьбы с неправдой, с клеветой. Так с ложью не борются. Так борются против правды.

Что ж это такое? Как понять это в свете идей XXII съезда партии?

Дорогой Никита Сергеевич! У нас теперь часто пишут и говорят, что мы возвращаемся к ленинским нормам демократии. В суровую пору гражданской войны, оккупации, хозяйственной разрухи, голода, Ленин создал нормы демократии, которые во все сталинские времена казались фантастически большими.

Вы на XXII съезде партии безоговорочно осудили кровавые беззакония и жестокости, которые были совершены Сталиным. Сила и смелость, с которыми Вы сделали это дают все основания думать, что нормы нашей демократии будут расти так же, как выросли со времён разрухи, сопутствовавшей гражданской войне, нормы производства стали, угля, электричества. Ведь в росте демократии и свободы ещё больше, чем в росте производства и потребления, существо нового человеческого общества. Вне беспрерывного роста норм свободы и демократии новое общество, мне кажется, немыслимым.

Как же понять, что в наше время у писателя производят обыск, отбирают у него книгу, пусть полную несовершенств, но написанную кровью его сердца, написанную во имя правды и любви к людям, и грозят ему тюрьмой, если он станет говорить о своём горе.

Я убеждён, что самые суровые и непримиримые прокуроры моей книги должны ныне во многом изменить свою точку зрения на неё, должны признать ошибочными ряд кардинальных обвинений, высказанных ими в адрес моей рукописи год-полтора назад – до XXII съезда партии.

Я прошу Вас вернуть свободу моей книге, я прошу, чтобы о моей рукописи говорили и спорили со мной редакторы, а не сотрудники Комитета Государственной Безопасности.

Нет смысла, нет правды в нынешнем положении, – в моей физической свободе, когда книга, которой я отдал свою жизнь, находится в тюрьме, – ведь я её написал, ведь я не отрекался и не отрекаюсь от неё. Прошло двенадцать лет с тех пор, как я начал работу над этой книгой. Я по-прежнему считаю, что написал правду, что писал я её, любя и жалея людей, веря в людей. Я прошу свободы моей книге.

Глубоко уважающий Вас Василий Гроссман

23 февраля 1962 г.

Москва, Беговая 1-а, кор. 31, кв. 1. Тел. Д3-00-80, доб. 16»

(РГАНИ, ф. 3, оп. 34, д. 250, лл. 15–19).

Естественно, о письме Гроссмана Хрущёву сразу стало известно чекистам. Но на Лубянке не считали, что роману «Жизнь и судьба» следовало бы вернуть свободу. Писатель, по их мнению, не только не осознал свою вину, но и продолжил упорно гнуть свою линию.

1 марта 1962 года в ЦК партии с Лубянки ушло новое донесение.

«ЦК КПСС

Комитет госбезопасности докладывает дополнительные данные, свидетельствующие о том, что писатель Гроссман И.С. в кругу своих родственников и близких знакомых продолжает клеветать на социалистический строй, политику Коммунистической партии и Советского правительства.

Так 3 августа 1961 года в беседе с близким знакомым – писателем Липкиным С.И., рассуждая о проекте Программы КПСС, Гроссман заявил: «…Я тебе должен сказать, что меня поразила эта Программа. Казалось бы, дадут намёки анализа. Повторено то, что было сказано Марксом. Кризисы. Где эти кризисы? Нет уже. Это же ложь. Это было опровергнуто всем современным ходом развития западного мира. То есть поразительное какое-то абстрагирование от действительности…»

5 августа 1961 года в разговоре с женой о проекте нового Устава КПСС Гроссман сказал: «…А я смотрю Устав партии – эти строки копейку стоят. Противно! Члены Президиума избираются не больше, чем на четыре состава… Значит на 16 лет выбирается член Президиума, с оговоркой «не может больше, чем на четыре состава». Так спрашивается, кто может рассчитывать проработать больше, чем 20 лет? Чепуха…»

9 сентября 1961 года, размышляя о проблемах войны и мира, Гроссман в присутствии своего близкого знакомого – инженера-химика Кугеля Е.А. заявил: «Сейчас мир действительно стоит перед проблемой возможного своего уничтожения. Причём мы утверждаем, что это делается ради защиты человеческих достижений, прав, счастья. Вы подумайте, чем так разительно лучше советским рабочим и крестьянам перед американскими рабочими и крестьянами, что нужно погубить весь мир, население земного шара, чтобы, не дай бог, наши не жили так, как живут американские рабочие и крестьяне, это считается таким ужасом для человека, что ради этого можно пойти на ядерную войну».

И далее: «…Вот странно всё это. А ведь ради этого ставится на карту действительно судьба человечества. А что спасти? Объясните мне, что спасти? Вот эту нищету и бесправие, этих жалких и ужасно живущих людей? Ради того, чтобы сохранить эту нищету и бесправие, следует уничтожить род человеческий».

25 января 1962 года в беседе с одним из своих родственников о нашем государственном строе Гроссман заявил: «…У нас десятки лет существует тоталитарный режим. Это национальное социалистическое государство, вы с помощью микроскопа не отличите от всех подобных тоталитарных систем, которые создавались в Европе и Азии».

Беседуя с тем же Кугелем 27 января 1962 года и обсуждая вопросы культа личности Сталина, Гроссман сказал: «…Он (Сталин) ведь построил государство, а они хотят сделать из него (нецензурное слово). Его будут вспоминать, как Ивана Грозного и Петра Первого. Он сделал атомную бомбу, построил ракету, Магнитогорск. Войну выиграли под его руководством. По его приказу были созданы колхозы. А они плюют на него. Выбирают одного кандидата, а вся Россия, идиотка, ходит голосовать за Ивана, потому что больше голосовать не за кого. Говорят, что Сталин (нецензурное слово)… Это же глупо. И плюют на него несправедливо. Настолько несправедливо, что у меня рождается желание защищать Сталина. Это глупо, что Сталинград переименовали. Когда говорят, что Сталин не сыграл никакой роли, это глупо. Когда говорят, что промышленность развивалась вопреки Сталину, тоже глупо…»

За последнее время Гроссман стал чаще обсуждать вопрос о безвыходности своего положения в связи с изъятием у него романа «Жизнь и судьба», утверждая при этом, что в романе он изложил правду и будет добиваться, чтобы её узнал народ.

Так в одной из бесед с женой, состоявшейся 13 февраля с.г., он заявил: «…Я написал правду. Хотят отдать книгу, пусть отдают, не хотят отдавать, пусть сажают».

Заместитель председателя Комитета госбезопасности П.Ивашутин»

(РГАНИ, ф. 3, оп. 34, д. 250, лл. 8–10).

Меж тем помощник Хрущёва по культуре Владимир Лебедев, всегда симпатизировавший Гроссману, всё сделал для того, чтобы обращение писателя дошло непосредственно до адресата. Своей цели он достиг 14 марта, то есть спустя три недели после того, как Гроссман отправил своё послание. Сохранилась его записка к письму Гроссмана.

«Тов. Хрущёв Н.С. читал:

1. Разослать Членам Президиума ЦК, кандидатам в Члены Президиума ЦК, Секретарям ЦК КПСС;

2. Обсудить на Президиуме ЦК.

Указание Н.С. Хрущёва.

14.3.62 г. Вл. Лебедев»

(РГАНИ, ф. 3, оп. 34, д. 250, л. 14).

Почему Хрущёв дал письму Гроссмана ход? Может, он вспомнил войну, как ждали на фронте выпуски «Красной звезды» со страстными статьями писателя? Вряд ли. Сентиментальностью Хрущёв не страдал. Видимо, Лебедев объяснил ему, что слухи о крамольном романе Гроссмана могут просочиться за границу, что способно вызвать шум посильней, чем это было в истории с Пастернаком. А Хрущёв очень не хотел повторения скандала.

На Лубянке вмешательством Лебедева остались очень недовольны. Но игнорировать письмо Гроссмана Хрущёву уже было невозможно. У Лубянки оставался один выход: внести предложения по писателю до заседания Президиума ЦК.

9. Идея Лубянки: возбудить против Гроссмана уголовное дело

15 марта 1962 года главный чекист страны выступил с идеей привлечь Гроссмана к уголовной ответственности. Это в 1989 году он всячески отмежёвывался от своей причастности к преследованиям писателя. Расчёт делался на то, что документы с его подписями не сохранились. Но рукописи, как оказалось, не горят.

«Товарищу Хрущёву Н.С.

Комитет госбезопасности в декабре 1960 года докладывал Вам о том, что писатель Гроссман И.С. представил в журнал «Знамя» для печатания свой новый роман «Жизнь и судьба». Роман посвящён обороне Волгограда, в нём злостно критикуется советская социалистическая система, автор отождествляет фашистское и Советское государства, показывает, что в советском обществе жестоко подавляется личность.

В феврале 1961 года рукопись указанного произведения была изъята и взята на хранение в Комитет госбезопасности, а автор предупреждён о неразглашении данного факта. После этого Гроссман стал озлобленным, раздражительным, ограничил круг своих знакомых. В присутствии жены и посещающих его писателя Липкина С.И. и инженера Кугеля Е.А. ведёт антисоветские разговоры, продолжает приписывать советскому общественному строю черты тоталитаризма, высказывает несогласие с внешней и внутренней политикой КПСС, оскорбительно отзывается о некоторых руководителях Советского государства.

9 сентября прошлого года Гроссман в присутствии Кугеля сказал: «Сейчас мир действительно стоит перед проблемой возможного своего уничтожения. Причём мы утверждаем, что это делается ради защиты человеческих достижений, прав, счастья. Вы подумайте, чем так разительно лучше советским рабочим и крестьянам перед американскими рабочими и крестьянами, что нужно погубить весь мир, население земного шара, чтобы, не дай бог, наши не жили так, как живут американские рабочие и крестьяне. Странно всё это. А ведь ради этого ставится на карту действительно судьба человека. А что спасти? Объясните мне, что спасти? Вот эту нищету и бесправие, этих жалких и ужасно живущих людей».

25 января с.г. Гроссман заявил: «У нас десятки лет существует тоталитарный режим. Это национальное социалистическое государство вы с помощью микроскопа не отличите от всех подобных тоталитарных систем, которые создавались в Европе и Азии».

Гроссман Иосиф Соломонович родился в 1905 году, еврей, беспартийный, член Союза писателей СССР с 1937 года и Правления этого Союза с 1959 года. Литературной деятельностью начал заниматься с 1934 года. Им написаны повесть «Народ бессмертен», романы «Степан Кольчугин», «Солдаты революции» и «За правое дело». Эти произведения принесли известность автору как в СССР, так и за рубежом. В годы Великой Отечественной войны он находился в Советской Армии в качестве корреспондента газеты «Красная звезда».

В последнее время Гроссман стал чаще обсуждать вопрос о безвыходности своего положения в связи с изъятием у него рукописи романа «Жизнь и судьба». Он утверждает, что в этом произведении показал правду и будет добиваться, чтобы её узнал народ.

Комитет госбезопасности считает целесообразным привлечь Гроссмана И.С. к уголовной ответственности.

Прошу рассмотреть.

Председатель Комитета госбезопасности В.Семичастный»

(РГАНИ, ф. 3, оп. 34, д. 250, лл. 11–12).

10. Поручение партийного руководства Суслову

Вопрос о Гроссмане и его романе 22 марта 1962 года был рассмотрен на заседании Президиума ЦК КПСС. Судя по протоколу, в подготовке решения приняли участие Н.Хрущёв, Ф.Козлов, А.Микоян, Д.Поликарпов, М.Суслов и В.Семичастный. Первоначально партийные вожди хотели, чтобы этой проблемой занялся секретарь ЦК Л.Ильичёв.

В сохранившейся краткой записи обсуждения данного вопроса было записано: «Принять Гроссмана и сказать ему: «Вы апеллируете к нам и готовитесь к борьбе. Ваше произведение за нас или против? Советуем быть осторожным». Перед этим кто-то в качестве исполнителя поручения указал фамилию Ильичёва. Но потом фамилию Ильичёва зачеркнули. Зато появилась приписка. «М.б. в два этапа: чтобы с ним поговорили его друзья, потом т. Суслову принять».

В окончательном варианте постановление Президиума ЦК КПСС выглядело так: «Поручить т. Суслову принять писателя Гроссмана и провести с ним беседу в духе состоявшегося обмена мнениями на заседании Президиума ЦК» (РГАНИ, ф. 3, оп. 18, д. 39, л. 4)

Так почему же в Президиуме ЦК проблемой Гроссмана было поручено заняться всё-таки не Ильичёву, а Суслову? Что – Хрущёв уже перестал доверять Ильичёву? Нет. Или Хрущёв думал, что Ильичёв, поддавшись напору комитета госбезопасности, наломал бы дров? Тоже вряд ли.

Я думаю, тут повлияли другие факторы. Ильичёв не годился для переговоров с Гроссманом уже потому, что в своё время он, будучи главным редактором «Правды», периодически печатал пасквили о Гроссмане. Понятно, что Гроссман ничего не забыл и не простил и не то что доверительный, даже просто деловой разговор у него с Ильичёвым вряд ли бы получился. К Суслову у Гроссмана тоже душа не больно-таки лежала. Он ведь тоже немало причинил писателю зла (ясно ведь было, что не без его ведома в конце 40-х годов издатели рассыпали набор «Чёрной книги»). Другое дело, что Суслов всегда старался быть в тени и свою негативную роль не выпячивал. Более того, он иногда даже пытался предстать в глазах писательского сообщества заступником талантов. Показательна в этом плане история, случившаяся в начале 1953 года. В агитпропе ЦК КПСС тогда появилась идея окончательно доконать Гроссмана. Ответственным за акцию руководство назначило секретаря ЦК Н.Михайлова, а роль главного исполнителя досталась заведующему отделом художественной литературы ЦК В.Кружкову. Хотя в реальности Кружков и Михайлов были всего лишь пешками в большой игре. Похоже, всем управлял именно Суслов, предпочитавший действовать не в открытую, а за кулисами. Но когда после смерти Сталина подули другие ветры, Суслов всё быстро переиграл и тут же выступил в роли спасителя Гроссмана. Писатель не знал всех подводных течений и долго полагал, что главными его гонителями были Михайлов, Кружков и Ильичёв, но никак не Суслов. Хрущёв рассчитывал, что Суслов и в этот раз проявит изворотливость.

Суслов не подвёл шефа. Он разработал целую тактику, как воздействовать на Гроссмана. По его указанию отдел культуры ЦК изучил ближайшее окружение писателя. Партаппарат искал, через кого можно было оказать воздействие на фрондёрствовавшего литератора. Рассматривались кандидатуры Семёна Липкина, Александра Бека, Александра Письменного, Георгия Берёзко, вдовы поэта Николая Заболоцкого, других людей.

Кроме того, Суслов обсуждал и другой вариант – возможность задобрить Гроссмана пряниками. Писателю хотели взамен отказа от крамольного романа пообещать переиздание других книг и публикацию других вещей в литературной периодике.

В любом случае Суслов не хотел никаких репрессий. И в этом его позиция кардинальным образом отличалась от устремлений Лубянки. Руководство КГБ стояло на своём. Оно видело в Гроссмане только врага, которого переделать было уже невозможно. Не случайно чекисты продолжали искать на писателя новый компромат.

24 марта 1962 года Семичастный (тот самый, который в 1989 году всячески отвергал свою причастность к делу Гроссмана) отправил в ЦК очередную депешу.

«Товарищу Суслову М.А.

Докладываю Вам о материалах в отношении писателя Гроссмана И.С., поступивших в Комитет госбезопасности за последнее время.

Гроссман И.С. в семье и среди близких знакомых продолжает утверждать, что в его книге «Жизнь и судьба» изложена правда и её он будет отстаивать.

О прошедшем Пленуме ЦК КПСС по вопросам сельского хозяйства и состоявшихся выборах в Верховный Совет СССР Гроссман рассуждает с антисоветских позиций. Так, 11 марта с.г. в беседе с инженером Кугелем он заявил: «Политотделы – пройденный этап, этап военного принуждения. А их взяли и восстановили… Да, Пленум производит какое-то странное впечатление… я бы даже сказал пугающее. Как будто бы на краю какой-то ямы. Вместо того, чтобы притормозить или изменить направление, толкают на полный ход. Не «жалко», а что-то страшновато… И какая вера в силу бюрократизма. Им кажется, что всё только зависит от инспектора, от инструктора, от директора. А что может сделать директор, когда работать надо».

Из архива Михаила Суслова
Из архива Михаила Суслова

17 марта с.г. в беседе с женой Гроссман сказал: «Мне так стыдно идти завтра на выборы. Действительно, комедия! Народ правил государством сорок лет. Как эти слова логически соединить со словами о культе личности, о совершённых во время этого периода злодеяниях. Если бы народ был хозяином, он бы не дал в обиду Тухачевского, Блюхера и других сотни тысяч людей. Как же можно сказать, что народ хозяин, если убивали, пытали людей! Берия жил с сотнями женщин, ему привозили школьниц для растления… У нас можно убить 40 тысяч женщин и детей и сказать, что народ полноправный хозяин…».

18 марта с.г. в беседе с Кугелем Гроссман заявил: «Говорят, что у нас всё время управляет народ. Так почему же ни разу ни один член Верховного Совета не сказал, что неправильно, может быть, кого-то судили. Ведь культ личности шёл под беспрерывные заседание Верховного Совета. Огромный парламент! 2000 делегатов! Мерзавцы, проститутки, лакеи! Хоть бы один лакей сказал: «Вы напрасно проливаете кровь, Иосиф Виссарионович! Вы проливаете кровь честных рабочих и крестьян, честных революционеров». Ведь вся эта шпана молчала за 2000 рублей в месяц. И после этого иметь наглость говорить, что власть в руках вот этого самого… Ну что же это такое? Где же та власть? Почему же они ни разу ни один не воздержался от голосования. С 1937 года существует этот Верховный Совет и не было случая, чтобы хоть один депутат воздержался от голосования. Все «за». Но это же было в период, когда лилась невинная кровь, когда убивали и ссылал тысячами и миллионами людей. Так почему же в парламенте не нашёлся ни один маленький протест. Ох, какая шайка!.. Я рад, что я хоть чем-то отделился от этой холуйской шайки. Честное слово! Что бы меня ждало впереди, но у меня есть какое-то чувство внутреннего душевного удовлетворения, которое никто у меня не отнимет, ни одни сила в мире.

Председатель Комитета госбезопасности В.Семичастный»

(РГАНИ, ф. 3, оп. 34, д. 250, лл. 20–21).

Реакция Суслова именно на это письмо осталась неизвестной. Но по другим документам видно, что он продолжал думать о том, как вернуть Гроссмана на партийные позиции. 7 апреля 1962 года Суслов, обдумывая будущую встречу с писателем, на одном из листков сделал несколько пометок.

«О Гроссмане.

Начать [разговор. – В.О.] с публикации одного из посл<едних> рассказов Гроссмана». Некрасов так считает, что повод для лобового разговора. Гроссман ещё не созрел; после публикации в одном из журналов обстановка будет более благоприятная. Некрасов надеется, что в кон<ечном> счёте Гр<оссман> не антисоветский человек и не окон<чательно> потерян» (РГАНИ, ф. 81, оп. 1, д. 174, л. 57).

Как я понял, Суслов успел до этого переговорить о судьбе Гроссмана с другим писателем – Виктором Некрасовым, у которого тоже не так просто складывались отношения и с властью, и с чекистами. В частности, партаппарату не понравилось, как Некрасов в 1961 году повёл себя в поездке по Америке: много пил, не то говорил. Из-за этого писателя в августе 1961 года не пустили в Италию. Но потом Некрасов покаялся. В марте 1962 года за него поручился завотделом культуры ЦК Дмитрий Поликарпов. Только после этого Суслов согласился отпустить Некрасова в Италию на заседание европейского Сообщества писателей, но перед этим он дал указание Поликарпову провести с Некрасовым дополнительную беседу, дать ему последние указания, а заодно выяснить у него настроения других литераторов о Гроссмане.

Примерно тогда же по просьбе Суслова к Гроссману обратилась редакция журнала «Москва». Выбор на «Москву» пал не случайно. «Знамя» предало писателя. С «Новым миром» Гроссман поссорился ещё раньше. «Октябрь» был неприемлем для него из-за одиозной фигуры главного редактора Кочетова. Оставалась «Москва». Но Гроссман сделал вид, что не понял игры и отдал этому журналу заведомо непроходное сочинение. «Журнал «Москва» пытался связаться с Гроссманом, – отметил 24 мая 1962 года в своих записях Суслов, – но получил от него соверш<енно> неприемлемый (политически) рассказ» (РГАНИ, ф. 81, оп. 1, д. 174, л. 57).

Гроссман, похоже, решил, что раз с ним так долго возятся, это не случайно. У него вновь появилась надежда на публикацию романа «Жизнь и судьба». Ради этого он уже был готов пойти на определённые компромиссы. Эту перемену в настроении писателя зафиксировал и чекисты. 31 мая 1962 года они отправили в ЦК новую информацию.

«Товарищу Суслову М.А.

Комитет госбезопасности при Совете Мигистров СССР располагает данными о том, что в связи с приглашением на беседу в ЦК КПСС Гроссман И.С. встретился со своим близким знакомым – писателем Липкиным С.И., с которым советовался о чём с ним могут говорить и консультировался как держать себя на предстоящей беседе в ЦК КПСС.

Липкин высказал предположение, что Гроссмана в ЦК КПСС вызывают для того, чтобы «прощупать насколько искренен он» и «выяснить ради чего он выбрал крайне левую позицию».

Далее Липкин сказал, что Гроссмана в ЦК КПСС могут убеждать в том, чтобы он переработал свой роман и добиться в этом его «душевного одобрения».

Гроссман на это категорически заявил, что из его романа «патриотического произведения не выйдет».

Гроссман считает, что кардинальным вопросом беседы может быть «вопрос о сравнении двух государственных устройств – советского и немецкого, в сторону сближения параллелей»…, что, по его мнению, в отдельные периоды жизни советского общества действительно имело место.

И далее Гроссман заявил: «Если ко мне обратятся, я скажу так: «во-первых, меня очень волнует судьба книги. Я хочу знать, что с ней, что собираются с ней делать. Пусть мне ответят, мне никто ничего не сказал, существует ли она. Отношение к этому факту я уже выразил в своём письме товарищу Хрущёву». Затем я скажу: «Помогите мне. Вы знаете, что мне трудно. Я не прошу ни квартир, ни дач, ни денег, ни издания собраний сочинений. Я беспрерывно работаю… Рассказы я нигде не могу печатать. Я чувствую, что каждое слово, которое у другого прошло бы, у меня вызывает подозрение».

В конце беседы Гроссман и Липкин пришли к заключению, что Гроссман должен согласиться с возможным предложением переделать своё произведение и вместе с этим получить обещание на материальную поддержку в виде подписного издания 2-х томника, 3-х томника или 5-ти томника его произведений.

Заместитель председателя Комитета госбезопасности П.Ивашутин»

(РГАНИ, ф. 3, оп. 34, д. 250, лл. 23–24).

Тактика Суслова, похоже, начала себя оправдывать. В этот раз секретарь ЦК скрывать свою реакцию не стал. Получив из КГБ письмо, он тут же на отдельном листке дал указание:

«Тов. Поликарпову.

Прошу ознакомиться и переговорить.

М.Суслов

31/V» (РГАНИ, ф. 3, оп. 34, д. 250, л. 22).

Впрочем, это не означало, что Гроссман полностью отказался от своих взглядов. Нет, в главном его позиция ничуть не изменилась. Об этом Суслову было доложено буквально через полтора месяца, 14 июля 1962 года.

«Товарищу Суслову М.А.

Докладываю Вам о вновь полученных Комитетом госбезопасности материалах, характеризующих настроения писателя Гроссмана И.С.

В состоявшейся беседе со своей женой и близкой знакомой – работником редакции «Новый мир» Черневич М.Н., Гроссман заявил:

«…Если вспомнить нашу молодость, мы непоколебимо верили… потому что марксизм не был догматичен, он пришёл на смену догме. Мы же верили в марксизм, когда само бешенство революции было связано с марксизмом, когда марксизм был тараном, который ниспровергал всё, это была могучая и оплодотворяющая мысль и жизнь, сила, страшно революционная, связанная с такой великолепной романтической идеей как идея пролетарского интернационализма с лозунгом: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!..»

«…Но были мудрые люди, которые тоже верили в революцию и не были обывателями, были глубокими мыслителями. Они вскрывали сущность этого явления совсем по-иному. Они видели, что это демагогия. Что эта демагогия прикрывает совершенно ужасные вещи, что это сулит невероятные страдания и закабаление народам, миру… Но русло уже было определено. Именно Ленин определил это русло. Он разогнал Учредительное собрание, он убил русскую демократию, которая существовала раз в тысячелетие несколько недель, он истребил тогда до корня все революционные партии, которые силой своего духовного подъёма боролись с царизмом, объявили их контрреволюционными продажными агентами капитализма, клеймя их, проклиная, ругая, оплёвывая.

Ну, что ж? Так и пошло, как он велел. Потом уж появился Сталин, о котором абсолютно правильно говорили: «Сталин это Ленин сегодня». Какие же тут случайности могут быть? Случайность может быть при покупке билета в кино, а при гигантских, исторических процессах случайностей не бывает. Процесс выправляет случайность. Всё было предопределено. Всё полетело: меньшевики полетели, эсеры полетели, народники полетели, кадеты полетели. Ничего. Остались одни большевики.

А потом это логически поразительно стало вырождаться, мы пришли к процессу врачей-убийц или к убиению Горького, к страшным процессам, к измышлениям, которые и не придумывал ни один Судейкин, ни один Тикчаев – самые страшные провокаторы царской охранки. И потом пришли к чудовищной реакционной системе… Черносотенной, антисемитской, мещанской – до конца реакционной, ничтожной».

Председатель Комитета госбезопасности В.Семичастный»

(РГАНИ, ф. 3, оп. 34, д. 250, лл. 25–26).

11. Встреча с Сусловым

Встреча Суслова с Гроссманом состоялась 23 июля 1962 года. Надо отметить, что секретарь ЦК к ней тщательно подготовился. Судя по всему, Суслов ещё раз перечитал некоторые произведения писателя и прежде всего роман «За правое дело». Он надеялся, что ему удастся убедить Гроссмана отказаться от романа «Жизнь и судьба», пообещав писателю переиздать другие книги.

Сохранились наброски речи Суслова. Они озаглавлены «К беседе с В.Гр< оссманом>». Я приведу полностью последний вариант этих набросков.

«Мы пригласили Вас в ЦК нашей партии потому, что Вы обратились в ЦК с известным письмом.

Мы прочли Ваше письмо и расцениваем положительно тот факт, что именно в ЦК Вы обратились с этим письмом.

Однако, что касается существа просьбы, изложенной в Вашем письме, то мы должны прямо и откровенно Вам заявить – Ваша просьба не может быть удовлетворена. Опубликование Вашей рукописи романа было бы не в интересах советского народа и осуществляемого им строительства коммунизма, не в интересах сил, борющихся на международной арене за мир, за социальный прогресс, за социализм и коммунизм, а в интересах врагов советского народа и прогресса человечества, в интересах сил реакции, агрессии, империализма.

В своём письме Вы утверждаете, будто бы Ваша «книга не есть политическая книга».

Вы глубоко заблуждаетесь. Ваша книга – книга определённого политического направления и в нынешних условиях решающей борьбы между восходящим и гибнущим общественным строем она могла бы быть использована силами международной реакции и контрреволюции в их борьбе против сил революции и прогресса.

Может ли наша Партия, представляющая авангард советского народа, верная принципам коммунизма, позволить себе оказать такую услугу международной реакции, издав Вашу книгу?

Это было бы с её стороны отступничеством от великих принципов, во имя осуществления которых она боролась и борется.

Роман Ваш носит клеветнический, враждебно антисоветский и оскорбительный для советских людей характер.

Приписывая советскому строю черты тоталитаризма и подавления личности и свободы, отождествляя его с фашистским строем, Вы злостно клевещете на советский строй и на советских людей, которые установили, защищают и развивают этот строй.

Кощунственно описываются события Сталинградской битвы. Автор видит только подлости, карьеризм, гнёт, вероломство.

Забыты подвиги народа, солдат, командиров, политработников в борьбе за социалистическую Родину. Непонятно, почему и как победили советские люди и советский строй:

– в Великой Отечественной войне,

– в восстановлении разрушенного хозяйства.

Почему ими одерживаются признанные во всём мире огромные успехи:

– в развитии советской экономики,

– в развитии науки и культуры,

Почему наша Советская страна приобрела небывалый авторитет среди трудящихся всего мира?

Та оценка советского строя, которая даётся в Вашей рукописи, по существу в ряде случаев совпадает с антисоветской пропагандой реакционных идеологов капитализма.

За советский строй, его утверждение и развитие Партия, рабочий класс, все передовые люди страны боролись более 60 лет.

Разве можете Вы ожидать теперь от Партии сочувствия или даже равнодушного отношения к наскокам и клевете на этот строй?

II

В своём письме Вы апеллируете к «свободе», но ведь бывают разные свободы и прямо противоположные концепции свободы.

Есть так называемый свободный мир, свобода эксплуатации горсткой миллионеров-капиталистов сотен миллионов трудящихся, свобода для ничтожного меньшинства распоряжаться судьбами огромного большинства народа, судьбами людей труда, свобода подавления трудящихся, свобода пропаганды фашизма и войны, свобода клеветы, свобода пропаганды идей защитников капитализма, свобода пропаганды идей защитников капитализма, свобода предпринимательства. Мы видим эту «свободу» в Западной Германии, Франции, Америке…

Анархистско-индивидуалистическое понимание свободы: что хочу, то и делаю, и наплевать на других, на общество, на народные массы. Даже воры и мошенники требуют для себя «свобод».

Всё это – разновидности буржуазной концепции «свободы».

Есть и другое понимание свобод: свобода от эксплуатации человека человеком, свобода от голода и безработицы, от истребительных войн, от злобной клеветы, подлинная свобода для трудящихся, для огромного большинства народа, а затем на определённой ступени развития – для всего народа.

В первом случае благородными словами «свобода» прикрывают подлые дела и подлые цели, направленные против подлинной свободы для подавляющего большинства народа.

Bo втором случае свобода означает одновременно и решительную борьбу против лживой, фальсифицированной буржуазной свободы и демократии и проповедников лжесвобод, на деле являющихся врагами подлинной свободы и союзниками реакции и реставрации капитализма.

Только социализм, устранив эксплуатацию трудящихся и всевластие денежного мешка, ликвидировав зависимость развития общества, его материальной и духовной культуры от капитала, даёт действительную свободу творчеству, и не для одиночек, а для народных масс и в интересах народных масс.

К какой концепции свободы примыкает Ваше понимание «свободы», как оно трактуется в рукописи романа и Вашем письме?

К буржуазно-индивидуалистической концепции свободы и демократии, во всяком случае к одной из разновидностей этой концепции.

Мы отвергаем и индивидуалистическое, анархическое понимание свобода личности – делать то, что заблагорассудится этой личности. Это понимание не только утопично, так как подобная «свобода» означала бы полный произвол в обществе, но и является уродливым, бесчеловечным извращением этого понятия, порождённое уродливым, бесчеловечным строем общественной жизни, когда человек человеку волк, когда в обществе царит дух индивидуализма, личной корысти, жажды наживы, вражда и конкуренция.

Подлинная человеческая свобода достигается не вопреки другим людям, не во вред обществу, а в обществе, благодаря обществу, в совместных усилиях с другими людьми.

Мы, коммунисты-последователи коммунистической концепции свободы, т.е. концепции подлинной свободы для трудящихся, являемся, естественно, решительными противниками лживой буржуазной концепции свободы.

Мы хорошо знаем истинную цену буржуазной свободы, знаем, какие гнусные дела творятся под лицемерным флагом этой свободы, какой гнусный общественный строй они маскируют, к каким бесчеловечным действиям прокладывают дорогу буржуазные свободы (истребление десятков миллионов людей в империалистических войнах, гнёт и подавление колониальных народов, беспощадная эксплуатация трудящихся, фашистский террор и т.п.).

Мировая реакция и её идеологи очень хотели бы установления и в Советском Союзе такого рода «свобод», чтобы снова сесть на шею рабочих и крестьян. Но эти надежды безнадёжны,

Вы хотели бы по этому вопросу дискуссий, «суда народа» (как вы выражаетесь в письме). В этом «суде» вы хотели бы по существу рассмотреть и решить спор между коммунизмом и капитализмом.

Но приговор суда советского народа по этому спору вынесен уже давно и вынесен окончательно.

В течение 1917–1921 гг. и 1941–1945 гг. советский народ под руководством Коммунистической партии с оружием в руках вёл «дискуссию» с мировой реакцией и вынес свой окончательный приговор, подтвердил свой окончательный и бесповоротный выбор в отношении социалистической системы и советской свободы и демократии.

Правильность избранного нашей Партией и советским народом пути проверена историей, одобрена историей: победой социалистической революции, принципов коммунизма в странах с населением свыше миллиарда людей, победой национально-освободительной борьбы колониальных народов с населением в полтора миллиарда людей.

Полное крушение системы капитализма в 13 странах Европы и Азии, мощный рост мировой системы социализма, крушение колониальной системы империализма, огромный размах рабочего и национально-освободительного движения во всём мире – всё это означает победу принципов, идеологии коммунизма и поражение идеологии, принципов капитализма, в том числе и принципов буржуазной свободы и демократии. Принципы коммунизма завоёвывают мир.

Вопрос окончательного крушения т.наз. «свободного» мира, т.е. омерзительной системы капитализма и буржуазной идеологии есть лишь вопрос времени и притом не столь отдалённого. История уже вынесла свой смертный приговор этой системе.

Партии и советскому народу нет никакой необходимости вести с Вами дискуссию по давно решённым вопросам. У них есть более важные и нужные дела.

Mы не сомневаемся в том, что Вам позиция партии и советского народа по этим вопросам хорошо известна.

Вы не можете ожидать, чтобы Партия и народ отказались от своих принципов и разрешили «свободу» пропаганды буржуазных, реакционных принципов. Они не хотят и не могут приспособить свою политику к вашим ошибочным и враждебным нам принципам, не станут перед Вами на колени.

III

Мы советуем Вам:

разумно, оценить своё произведение, его ошибочность и вредность,

подняться над своей глубоко субъективистской, индивидуалистической позицией и стать на объективную точку зрения, проверенную всем ходом истории,

выйти из тупика, в который Вы сами себя завели,

и пойти в ногу со всем советским народом, строящим новый мир. Определите своё место в гигантской борьбе двух мировых систем, С кем пойти?

На этом единственно правильном, единственно прогрессивном и подлинно гуманистическом пути для любого советского человека и любого советского писателя открываются широчайшие перспективы свободной творческой деятельности на благо общества.

Центральный Комитет готов будет оказать Вам всяческую поддержку на этом пути.

Мы не хотим Вам, разумеется, навязывать своих взглядов, идейных принципов коммунизма Вы можете оставаться и при своих взглядах.

Но Вы должны знать, что партия и советский народ никому не позволят пропагандировать в нашей стране уродство буржуазных, реакционных взглядов. Всякое нарушение советской законности в этом отношении будет решительно пресечено, так как это делали в своё время Ленин и Дзержинский.

Если Вы пойдёте на борьбу против Партии и представляемого ею советского народа, то исход этой борьбы не трудно предвидеть» (РГАНИ, ф. 81, оп. 1, д. 174, лл. 15–28).

Вернувшись после встречи домой, Гроссман всё рассказал своей жене и тут же сделал по памяти запись своей беседы с Сусловым. Это всё тут же стало известно Лубянке. Уже 25 июля 1962 года главный чекист сообщил:

«Товарищу Суслову М.А.

Докладываю Вам о реагировании писателя Гроссмана B.C. на Вашу беседу с ним 23 июля с.г.

Гроссман, узнав о вызове в ЦК КПСС, сказал жене: «Ничего особенного я от этого не жду. Ничего плохого они мне не сделают. Но с ними поговорить мне надо. В смысле книги тоже ничего хорошего не сделают».

Вернувшись домой, Гроссман подробно рассказал жене о содержании состоявшейся беседы. На её вопрос можно ли надеяться на издание романа, ответил: «…Книга признана политически вредной и несравнимой даже с Пастернаком по своей опасности… На моё письмо отвечено отказом. Книга напечатана не будет и возвращена не будет…»

Резюмируя своё отношение к беседе в ЦК КПСС, Гроссман заявил: «…Мои надежды рухнули. Я-то думал, что я иду, как народ шёл к Зимнему дворцу… Меня похоронили на самой вершине. Это сделано, видимо, решением Президиума Центрального Комитета. Перерешать это нельзя. Значит, изменить мою судьбу может только государственный переворот, потому что другого способа уже нет. Писать больше некому, апеллировать некому. Всё решено. В общем, они правы со своей точки зрения…»

Подчеркнув, что с ним «говорили разумно и благородно», Гроссман заметил: «…У меня не было волнения, когда я говорил. Тоска была. А потом, по правде сказать, я даже не слушал, что они говорят. Я понял, что я умер».

В конце беседы Гроссман утвердительно ответил на вопрос жены являетесь ли Вы теперь его врагом.

Беседу с Вами Гроссман отпечатал на пишущей машинке и ознакомил с содержанием этого документа своих близких друзей, которые собрались у него на квартире 24 июля по случаю дня рождения жены.

Председатель Комитета госбезопасности В.Семичастный»

(РГАНИ, ф. 3, оп. 34, д. 250, лл. 27–28).

Суслов на всякий случай доклад Семичастного тут же показал Хрущёву. На первом листе документа осталась помета: «Тов. Хрущёв ознакомился. Возвратил 8/VIII-62. Шуйский». Г.Т. Шуйский, уточню, был первым помощником Хрущёва.

Поняв, что «Жизнь и судьбу» в Советском Союзе никто печатать не будет, Гроссман вроде успокоился и занялся другими рукописями. Власть совсем вычёркивать его из литературы не рискнула. Уже летом 1962 года появились в «Новом мире» его рассказ «Дорога» и в «Неделе» – «Осенняя буря». Потом издательство «Советский писатель» выпустило книгу повестей и рассказов Гроссмана «Старый учитель». Потом опального литератора, помимо «Нового мира», напечатала также «Москва» (рассказ «Лось»).

Последней вещью Гроссмана стала повесть «Всё течёт». писатель вновь коснулся опасной темы – возвращения человека из лагера. Но главным было даже не это. Он позволил себе по-новому оценить Ленина. Показывать каком-нибудь журналу эту рукопись было бессмысленно. Она осталась лежать в его письменном столе.

Переживания, естественно, не прошли бесследно. У Гроссмана стал прогрессировать рак. Он умер в ночь на 15 сентября 1964 года.

12. Цензурирование после смерти

Писательское начальство очень боялось, как бы похороны Гроссмана не превратились в акцию гражданского неповиновения властям. Поэтому оно всё взяло под свой контроль: организацию панихиды, согласование речей, выбор участка для захоронения праха…

Небывалый случай: литературный генералитет отдал распоряжение на всякий случай застенографировать все речи на траурном митинге. Кого (или чего) опасалась власть? Александр Бек уже всего боялся и говорил обтекаемо. Георгий Берёзко вообще никогда смелостью не отличался. Наверное, более других начальство страшилось Эренбурга.

В фондах РГАЛИ сохранилась стенограмма траурного митинга. В тексте Эренбурга оказалось больше всего отточий. То ли стенографистки не всё расслышали, то ли побоялись зафиксировать отдельные фразы писателя, отличавшиеся особой смелостью.

Эренбург говорил:

«К чему сейчас и кому надо доказывать, что Василий Семёнович был большим писателем? Кто прочитал хоть одну из его книг, тому стало это понятно…

Я хочу сказать сейчас о человеке. Василий Семёнович не только трудно жил, у него был трудный характер…

Все здесь говорили о его повести «Народ бессмертен». Мне хочется сказать не только тем, кто пришёл сюда, но и тем, кто составлял некролог, – он был человеком большим. Это не так часто встречается…

Возьмите нашу русскую литературу. Василий Семёнович учился у русской литературы XIX века, он знал, что такое художественность. Удавалось ему или не удавалось, … Но чашу он выпил до дна. И ни наши слова, ни статьи, которые мы могли бы написать, не заставят нас…

Я вспоминаю одну страницу из его жизни. Он провёл в окопах Сталинграда всё самое страшное время, и когда подоспела победа, его перевели куда-то… Он ждал часа развязки… Но он подчинялся, как солдат, не рассуждая… Я не хочу никого ни в чём обвинять, это просто судьба Василия Семёновича…

Он был настоящий интернационалист. И когда это станет ясно всем, то и здесь мы Василия Семёновича увидим в… Учитесь у кого угодно, как писать, но не забудьте о другом, он всегда защищал человека. Его немножко скрипучий голос… Может быть, он был одним из самых гуманных писателей, каких знала наша литература. Он всегда хотел защитить и оправдать человека.

И вот пришёл час. Болезнь… И никакие учёные не смогли победить её.

У нас горечь и потому, что он трудно жил».

(РГАЛИ, ф. 631, оп. 39, д. 1658, л. 42).

В конце стенограммы митинга кто-то пометил: «Заключение пропущено целиком». Вряд ли это было случайностью. Власть продолжала цензурировать всё, что касалось Гроссмана, даже после его смерти.

Вячеслав ОГРЫЗКО

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.