Юрий КОЗЛОВ. Воздушный замок

Рубрика в газете: Проза, № 1981 / 22, 29.05.1981, автор: Юрий КОЗЛОВ

Юрию Козлову – двадцать семь лет. В 1976 году в «Литературной России» был опубликован первый его рассказ «Светильник». Он – участник VII Всесоюзного совещания молодых писателей, автор двух книг. Его роман «Изобретение велосипеда», изданный «Молодой гвардией», был переведён на несколько иностранных языков. Недавно Юрий Козлов принят в члены Союза писателей СССР. Предлагаем читателям «Литературной России» его новый рассказ.

---

 

Юрий КОЗЛОВ

ВОЗДУШНЫЙ ЗАМОК

 

До девятого класса у него не было друзей. В школе – от первого до последнего звонка – была жизнь вынужденная, необходимая. За стенами школы – на улице, в парке, а главным образом дома и на даче – начиналась жизнь истинная – среди воздушных замков и карточных домиков. Какие прихотливые зато были замки, какие домики многоэтажные! Властелином Вселенной воображал себя Андрей, сидя дома в кожаном отцовском кресле с гнутыми, точно шеи лебедей, ручками. Ночью же, на даче, в мастерской, где вместо потолка – чёрная, смотрящая в небо крыша-окно, иллюзия вселенского владычества была полнейшей. Даже звёзды, казалось Андрею, вспыхивали и гасли по его желанию. От неба к книжкам метался Андрей, от книжек к небу. Так и текла его жизнь…

Однако лет в четырнадцать странный морозец начал прихватывать душу. Красочный книжный мир больше не насыщал. Мушкетёры, Капитан Немо, дети капитана Гранта, Айвенго, Ревекка, Квентин Дорвард, Роб Рой и прочая романтическая компания прискучила. Подвластные некогда заезды превратились в напоминание об одиночестве, теперь уже неугодном. Шагая вечером но улице, Андрей старался не смотреть в небо.

Он по-прежнему много читал. Но уже другие книги. Там было всё непонятно, и это было сродни глядению в ночное небо, где каждому различим хаос звёзд, а вот стройные хоры созвездий – единицам. Андрей читал разных философов, не зная основ философии, читал эстетику Возрождения, зная из всего Возрождения лишь три имени: Рафаэль, Микеланджело, Леонардо да Винчи. Чтение непонятных книг, граничащее с безумием поглощение страниц давало необъяснимое наслаждение прикосновения к миру титанов, гениев – миру, где – Андрей был в этом твёрдо уверен – заключено и его будущее. Ему творить и жить наравне с титанами! И хоть будущее пока не было ясным, чтение книг – и в этом Андрей был уверен – должно было прояснить его. Вот-вот обозначится звёздная дорога к вершинам! Андрей лихорадочно перелистывал страницы, стараясь поймать, схватить неуловимое «вот-вот». Это тоже было своего рода игрой, но игрой особенной. Из непонимания, незнания, из механического прочтения рождалось некое подобие знания, его мимолётное зеркальное отображение, ибо так впечатлителен был молодой мозг, так жаждал пищи, что был готов питаться чем угодно. В том числе самыми недоступными книгами. Так голодное животное глотает землю и камни. Так зеркало в тёмной комнате преломляет солнечный луч в сумрачную тень.

Ночью при свете настольной лампы листал Андрей старинную книгу о Леонардо да Винчи, вглядывался в воспроизведённые на пожелтевших вкладках рисунки, чертежи, схемы, в написанные тайным зеркальным почерком строчки гения. Кровь пульсировала в висках. Жёлтые страницы, казалось, излучали нечто такое… Нет, не знание рождалось из бесстрастных букв авторского повествования. Авторское повествование как раз не так уж интересовало Андрея. Иное рождалось на этом вот пергаментном листе, где раскинула руки обнажённая женщина. Груди её напоминали спелые груши… Паутина цифр, неведомых слов вокруг. А в углу в тёмный клубок сбились зеркальные строчки, как грозовая туча. Здесь же чьи-то глаза набросал гениальный Леонардо. О, как жгли Андрея эти словно вчера нарисованные глаза! Странным антиподом знания было и н о е. Повторяя его внешне, оно совершенно искажало его смысл. Не стать лучше самому призывало, не улучшить мир трудом, а возвысить, противопоставить всему на свете собственную слабую душу. Впиваясь взглядом в жёлтую страницу, Андрей постигал некое изначальное, независимое от воли человека значение жизни, холодной, как эти глаза, равнодушной, как эта страница. Словно в бездну проваливался Андрей, словно летел куда-то, надменно скрестив руки на груди. Тогда впервые открылось ему сладостное чувство свободного полёта души. Истинное знание воспитывает ум и душу, предполагает каторжный труд и только потом полёт. И н о е дарует полёт сразу. Но не вверх – вниз!

Не зная зачем, наверное, чтобы подольше не расставаться с книгой, не менять её сладчайший яд на вековечные сновидения подростка, переписывал Андрей дрожащей рукой дневник Леонардо да Винчи: «Кажется, мне судьба с точностью писать коршуна, поскольку одно из моих первых воспоминаний детства – как мне снилось в колыбели, что коршун открыл мне рот своим хвостом и несколько раз ударил меня им по внутренней стороне губ».

Воспоминания гения покорили Андрея. «Значит, можно, можно… Вот так…» – словно в лихорадке шептал он. И уже грезилась белая веранда в скалах, опутанная зелёными верёвками плюща, грезилось синее, прокалённое насквозь полуденным солнцем небо, грезилась детская колыбелька, чёрный коршун над ней… Андрей в волнении бегал по комнате. Леонардо да Винчи, белый старик с густыми, пушистыми, словно дымящимися бровями… Чёрный коршун, кружащийся над колыбелькой… «А мне? А мне что за судьба?» – неистово вопрошал Андрей, вчитываясь в безумные строчки. И такой страсти был исполнен вопрос, такого нетерпения, что не выдерживало воображение и, словно электричество, бежало по жилам. Вот уже несуществующий белый волк перелетал в прыжке на веранду дачи, где лежал в коляске маленький Андрей, заглядывал в коляску, и Андрей переживал ужас и ледяной восторг созерцанья волчьих глаз. Ои видел! Он помнил! Это было с ним! Лесная зелень переливалась в волчьих глазах, зимняя стужа мерцала. О долгой погоне на пределе сил поведали глаза, о сладостном моменте настижения жертвы, об её отчаянном предсмертном крике, об усталости, которая потом сковывает все мышцы, об утолении голода, о возвращении сил, о том, что счастье всегда есть удачная охота, поведали глаза. Андрей ощущал, как сквозит из волчьих глаз в его чистые младенческие глаза звериный лесной закон, помноженный на долгий тяжёлый бег, на зимнюю стужу, на капельки чёрной крови на снегу. «Ты зверь! – будто бы ответила тогда волку младенческая душа Андрея. – Зачем мне твоя наука?» И тогда печаль будто бы мелькнула в волчьих глазах. И скрылся волк…

«Леонардо… – шептал, отставив книгу, опустошённый, потрясённый Андрей. – Мы с тобой братья! Тебя просветил чёрный коршун, меня – белый волк… Я чувствую, чувствую…» – и брёл, шатаясь, спать.

Примерно в это же время Андрей подружился с братом и сестрой Захаровыми, Анютой и Володей, своими одноклассниками. Анюта была самой красивой девочкой в классе. Тоненькая, как цыганка, светло-карие глаза светятся и кажутся золотистыми, тёмная лавина волос струится по плечам, и непонятно, как это маленькая, точёная головка носит такую лавину волос? Нежный яблочный запах сопровождал Анюту. Каждый раз вздрагивал Андрей, надкусывая яблоко: сразу же вспоминалась Анюта. «Должно быть, ей судьба стучать в бубен, – думал Андрей, – мимо её колыбельки, должно быть, с песнями и танцами пронёсся цыганский табор… А озорник цыганёнок подбросил в колыбельку спелое яблоко…»

Разные таланты бог дарует людям. Анюте Захаровой было даровано совершенство движения. Томную плавность лебедя на воде, озорную стремительность ласточки в небе сочетала в себе Анюта. Как не может бестолково и неразумно суетиться природа: дерево ли на ветру качается, поле ли пшеничное волнуется, лев ли шествует по саванне – всё единственно, всё благородно, всё сродни солнечному свету, который человеку не изменить и не исправить, – точно так же не делала лишних движений и Анюта Захарова, словно вечным танцем была её жизнь. Как она поворачивала голову, сидя за партой! Как шла по школьному коридору! Как бежала по улице, обгоняя собственные волосы! Именно так, казалось, именно так и должны все люди поворачивать головы, именно так должны они ходить по школьным коридорам и бегать по улицам’

Брат же был почему-то неуклюж. Широк в плечах и круглоголов. Удивительно имитировал крики зверей и птиц. Глаза у него были не золотистые, как у сестры, а серые, как туманное лесное утро. Да, не похож был Володя Захаров на сестру. Анюта завораживала движением, небесные светила могли сверять ритм но её походке, Володина же походка напоминала движения подвыпившего возбуждённого человека. «Ну, что ты, ей-богу, Захаров… – говаривал частенько физкультурник, раздосадованный Володиным бегом. – Как снежный человек, ей-богу!» Класс хохотал. Володя не обижался. Действительно, причудлив и неповторим был его бег – животом вперёд, руки как на шарнирах, ноги, кажется, вот-вот подломятся, и упадёт Володя, но нет! – круглая, тяжёлая, как гиря, голова держит тело в равновесии. Примерно такой же была и его походка. Ноги сами собой припрыгивали, а руки молотили воздух, словно Володя собирался взлететь.

Но какая-то сдвинутая гармония отличала Володю от большинства одноклассников. В общении был он добр и прост, никогда не кричал, не говорил глупостей. Если что-то обещал, всегда выполнял. Всем, кто обращался к нему, отвечал участием, какого, собственно, и ждут люди, обращающиеся к кому-либо за чем-либо. Володя был неизменен и добр, как неизменна и добра сама природа. Это она, серая, лесная, светилась в его глазах. Девочки дразнили Володю «уродом», но каждая из них предпочла бы «урода» Володю любому из красавцев одноклассников. Такое мощное притяжение исходило от Володи, что даже запутавшиеся во вранье, мечтах, записках, телефонных звонках, свиданиях девочки не в силах были ему противостоять.

Андрея Володя волновал не как потенциальный друг, а лишь как брат Анюты.

Золотистые её глаза, совершенное движение, свидетельствующее не о сдвинутой, как у Володи, а о самой естественной гармонии… Привыкнув повелевать звёздами, Андрей некоторое время мысленно повелевал и Анютой. Это ему светили золотистые глаза, для него ступали по забрызганному чернилами школьному паркету волшебные ноги Анюты. Но мысленное обладание утешало, только когда поблизости не было Анюты. Когда же она проходила по классу в нескольких метрах от Андрея, или плавно изгибалась на уроках физкультуры, или вдруг на улице ветер вздымал её юбку и Андрей видел высокие, цвета топлёного молока ноги Анюты, мучение становилось нестерпимым. В небо устремлял Андрей грозный взгляд: «Как же так? Почему девочка Анюта не знает ничего о нём… Андрее!» Вспоминался белый волк, якобы перелетевший когда-то через перила на веранду дачи, вспоминались горящие глаза, нарисованные рукой великого Леонардо, чёрное небесное окно в отцовской мастерской, отблески свечей – жёлтые земные бабочки… «Как же так?» – страдал Андрей. сознавая, что полуночный звёздный мир совсем не влияет на реальный мир, где учителя ставят отметки и задают на дом задания, где порхает между партами Анюта Захарова и нежный яблочный запах неизменно её сопровождает.

Необходимо было действовать. Это угнетало Андрея. Так просто, казалось, было подойти к Анюте, заговорить с ней, но… стена, непреодолимая стена стояла между желанием и его осуществлением. Андрей понял: пора переселяться в мир реальный!

«Сохрани меня, белый волк, помоги мне, белый волк…» – шептал Андрей, шагая после уроков по парку домой. Кружным путём обычно он возвращался, чтобы миновать белую беседку в центре парка, в глубине которой наблюдалось недоброе шевеление, доносился странный говор, а иногда пара-тройка пацанов в надвинутых на глаза кепках выскакивали, как табакерные чёртики, из беседки, после чего одинокий чистоплюй-школьник продолжал свой путь по парку униженный, с разбитой физиономией.

Всё это было Андрею известно, однако он почему-то решительно направился в центр парка, прямо под сень зловеще белеющей беседки. Спроси кто: «Зачем идёшь туда, Андрюша? Зачем ищешь приключений?», – он бы не ответил. Безмолвствовали мысли, но шаг был твёрд, и глаза обнимали не только положенное им: парк, высокие кроны, небо в облаках, – но как бы и заглядывали на несколько мгновении вперёд, в будущее. Там кровь лилась из разбитого носа, чернели синяки, недруги скрежетали зубами. Там было страшно, но победа всё же казала сквозь кроны свой обманчивый лик. Золотистые глаза Анюты были у победы, и яблочный запах явственно слышался.

Столь откровенно шагал Андрей на беседку, столь яростно напрашивался на мордобой, что даже скучно стало парням в беседке, потому что неинтересно это – удовлетворять чужие желания. Раз стремится человек получить по физиономии, значит, ему это очень надо, но мы-то здесь при чём? Примерно так, наверное, рассуждали три бедовые головы в беседке. Тела скрывала решётка, а головы в кепках маячили над решёткой, как опята над трухлявым пнём. Только цыканье было слышно, да оплёвывание, да шлепки засаленных картишек.

Впритирку прошествовал Андрей, едва не задев плечом кепки. Только одна голова отреагировала: вскинулась, взглянула на Андрея задумчиво и… снова склонилась к картам.

– Вы, кажется, что-то хотели мне сказать? – остановился Андрей.

– Я? – растерялась не ожидавшая подобной наглости голова. – Я? Сказать… – нехороший огонёк засветился в её глазах. – Колян! – немедленно ткнул он локтем другого. – Как ты думаешь, Колян, что я хотел сказать этому…

Колян сощурился, показав чёрные зубы:

– Я думаю, ты ничего не хотел говорить… Но раз он так напрашивается…

Через секунду все трое стояли напротив Андрея и с интересом его разглядывали. Засаленные картишки остались лежать на скамеечке. Трефовая дама загадочно щурилась в беседочный потолок, а вокруг россыпь семёрок, восьмёрок, девяток – почему-то все красных мастей. Точно скамейка вокруг дамы кровью обрызгана.

Они были примерно одинакового с Андреем роста. В плечах, правда, пошире. Один из них – Колян – кашлял и изощрённо поплёвывал. Плевок угодил Андрею на кончик ботинка. Третий пока хранил молчание. Это был высокий стройный парень, и чувствовалось, что в данный момент его одолевает отчаянная скука, потому что всё известно наперёд. Даже зевнул парень, похлопав рот ладонью. Двое других бросали на него нетерпеливые взгляды! От него, третьего, зависело, будет или не будет драка. Красивым можно было бы назвать парня: тонкое лицо, густые тёмные волосы. Вот только бешеные глаза выдавали натуру неистовую, то есть одинаково склонную к добру и злу. Смотря в какую сторону качнёт.

Андрей знал этого парня.

Сверкнуло воспоминание: недавний, совсем недавний приезд с дачи…

Вечером возвращались с отцом. О, какая это была упоительная езда сквозь ночь, сквозь звёзды, сквозь огни города! Совсем недавно, казалось, на даче среди тёмного леса обитал Андрей, под крышей-окном, и трезубец со свечами слабо освещал контуры готических, венецианских, римских, конструктивистских и современных зданий на фотографиях и рисунках по стенам, а теперь – мягкая урчащая машина, огни, как кораблики, вплывают в ветровое стекло, матовый, цвета слоновой кости руль в руках шофёра… Где вы, страсти земные и боли? В подобные минуты одновременного мягкого покоя и стремительного движения Андрей ощущал всю радость и полноту бытия, свободу души, то самое чувство полёта, вольного, ни к чему не обязывающего, какое являлось следствием редкого и кратковременного душевного равновесия, частицей вечной мировой гармонии, и как бы ставило знак равенства между смутной личностью Андрея и блистающим окружающим миром. Превыше всего в жизни ценил Андрей эти моменты. Душой становился возвышеннее и чище.

Отец, как водится, дремал на заднем сиденье. Андрея всегда удивляла странная отцовская привычка – сидеть не на переднем сиденье, а мирно дремать на заднем.

Вот и их двор, переходящий в тёмный парк, вот их подъезд – сплошные, тёмные окна, только окно под самой крышей светится да ещё одно, на первом этаже. Напротив этого окна и притормозила машина.

Широко раскрытыми глазами смотрел Андрей в распахнутое по причине тёплого вечера окно на первом этаже. Там был круглый стол. За ним сидели: отец – лицо его трудно было рассмотреть из-за бутылки вина, стоявшей перед ним, мать со скорбно поджатыми губами, сын – этот самый скучающий красавчик с бешеными глазами.

Жёлтый свет жизни сочился из окна. Не знали люди за столом, что кто-то их видит. Жгучее, неистребимое любопытство приклеило Андрея к окну. Всё происходящее там происходило как бы и с ним, только в ином каком-то измерении, так ему казалось. Бывают мгновения, когда простейшие наблюдения, эпизоды обретают вдруг глубочайший смысл. И в это-то горько-счастливое мгновение и надлежит человеку одиночке пустить к себе в сердце всю людскую боль. Сама жизнь, вечная, текучая, как бы смотрит в это мгновение в глаза человеку, смотрит и ждёт… Это он, Андрей, человек, был в ответе за то, что там происходило, так ему казалось.

«Ну, вот что, – тяжело сказал отец сыну, – надоело мне тебя бить, но, видно, ничего другого ты не понимаешь…»

Оплеуха сбросила сына со стула. Он закричал что-то мерзкое, такое, что отец совсем потемнел лицом, вскочил, сломал о пол стул и, держа в руке ножку, белеющую свежим изломом, пошёл на сына. Мать закрыла лицо руками. Первый удар пришёлся сыну в плечо. Он упал. В этот самый момент Андрей вцепился руками в карниз, подтянулся, вскочил на подоконник, а оттуда прыгнул в комнату. «Не смейте! Не смейте!» – повис на руке. Воспользовавшись заминкой, сын поднялся, бешено взглянул на Андрея, прошептал: «Откуда ты взялся? – Потом закричал: – Задавлю! Всех задавлю!» – и выскочил из окна в ночь, в парк, равнодушно шумящий ветвями.

Отец устало опустил руки. Не глядя на Андрея, пошёл к столу…

Андрей взобрался на подоконник, спрыгнул вниз, во двор.

Вот этот самый, скрывшийся в ночи парень стоял сейчас напротив Андрея и всё не решался дать двум другим команду начать забаву.

– Это… ты тогда влез в окно?

Андрей молчал.

– Ах, он ещё ползает по окнам… – захихикал другой, опять показывая чёрные зубы.

– Зубы чисти, гад! – прошептал Андрей, чувствуя, как наливаются тяжестью лицо, плечи, руки, кулаки.

– Ты лучше о себе побеспокойся! – взвизгнул тот. – О своих зубах! Тебе-то уж нечего будет чистить!

Незаметно образовали они вокруг Андрея треугольник. Двое с недоумением посматривали на третьего. А тот по-прежнему держал руки в карманах, и не мог разобрать Андрей, что там у него в глазах.

Не желая, чтобы кто-нибудь из них оказался сзади, Андрей отпрыгнул, налетел спиной на беседку.

– Спокойно, ребята! – крикнул третий, но уже было поздно.

Случился эффект пращи. Спружинив о беседку, вложив всю силу падающего тела в удар, Андрей рухнул на чернозубого. Слишком уж отвратительна была мысль, что его будет избивать именно этот. Однако тут же две вспышки слева и справа охладили его – тотчас сработали два других парня.

– Что же ты такое делаешь? – растерянно спросил один, медленно опуская руку в карман.– Мы же тебя…

– Меня? – чуть не задохнулся Андрей. Такими дикими, нелепыми показались слова. Единственной, бесценной его жизнью будет распоряжаться гнусная кепка! – Меня… Что ты сказал? – отходя, заворожено глядя на руку, погружённую в недра кармана, Андрей чуть было не оступился. Тут же нагнулся, поднялся, держа в руке увесистый ком земли. – Меня… – Брошенный ком угодил точно в локоть парню. В этот же самый момент Андрей оказался на земле. «А про третьего то забыл!» – мелькнула мысль и погасла.

«Сейчас… Сейчас…» – шептал Андрей, уже не обращая внимания на удары, думая, как бы укрыть голову и лицо. Чёрная мягкая машина, дача, окно, смотрящее в звёздное небо, белый волк и белый старец – друг чёрного коршуна – всё это было давно и не с Андреем. Прежний мир затаился в ужасе. Здесь же деревья качали холодными зелёными кронами – жестокие, безжалостные…

– Сейчас! – Андрей вскочил. Открылось второе дыхание. Ясность принесло оно и странное раздвоение мыслей. Одной половиной ума Андреи был здесь, под жестокими кронами, медленно отступал всё дальше от беседки. Всем существом, всеми чувствами стерёг он наступающих, одновременно рассчитывая варианты обороны и наступления. Вторая же половина ума вела себя диковинно. В мельчайших подробностях Андрей вдруг вспомнил разговор отца и его товарища о смерти какого-то третьего человека. Человек погиб нелепо. Сидел себе на диване, а на него обрушилась тяжёлая книжная полка. «Что хоть за книги стояли на полке?» – хмуро спросил отец. «Кажется, Низами, – ответил товарищ. – Но какое это имеет значение?» Отступая, он понял, почему именно эта фраза пришла на ум. Нелепа смерть человека под полкой с книгами, нелепа драка, затеянная Андреем… Но и прежняя его жизнь среди воздушных замков и карточных домиков тоже нелепа! Нелепа!.. А вот какой была развязка…

Мужественно отступая, Андрей оказался на песчаной дорожке, по которой неторопливо шагала… Анюта Захарова! Андрею показалось – это галлюцинация.

Произошло чудо. О, как внезапен, как ошеломляющ был бросок избитого, истерзанного Андрея на недруга и удар – потом падение, потом пружинистый подъём… Белый волк и седой старец Леонардо, должно быть, помогли Андрею применить на практике недавно виденный в кино приём. Несчастный чернозубый – опять он! – повалился, как сноп.

– Андрей! Держись! – услыхал Андрей голос Володи Захарова. Володя неуклюже бежал по парку, чем-то размахивая. Вид у Володи был решительный.

– Ладно, ещё увидимся… – зловеще бросив извечную свою угрозу, хулиганы отошли.

Володя с трудом затормозил.

– Я видел! Я видел! – захлёбывался он от восторга. – Как ты его, а? Ты же!.. Как ты его, а?

Анюта стояла рядом. Мерцали задумчиво золотистые глаза.

– Эй!

Андрей оглянулся.

К нему обращался симпатичный этот хулиган, третий.

– Слушай, а чего ты к нам полез? Мы же тебя просто пожалели. Хочешь, я сейчас тебя один на одни сделаю?

Андрей молчал, потирая скулы.

– Это Сёмка, – сказала Анюта. – Его все во дворе боятся. А те двое – из дома через дорогу… Они на тебя напали, да?

– Нет.

– Зачем же ты с ними дрался? – повторила Анюта вопрос Сёмки.

– Из-за тебя! – боковым зрением, заплывшим глазом Андрей ловил выражение лица Анюты.

– Из-за меня?

– Да хватит об этом…– Андрей осторожно взял Анюту за руку, впервые ощущая её тепло. Чуть не задохнулся от страха. Он не знал, о чём с ней говорить! Андрей смотрел в золотистые глаза Анюты, всей душой ощущая свою незначительность, неприкаянность. Ничто не дрогнуло в её глазах! О, сколько бы отдал Андрей, чтобы ничего не было, чтобы всё оказалось сном, чтобы можно было спокойно отступить под сень воздушных замков, под защиту белого волка и седого старца, друга чёрного коршуна. Но… это было невозможно. Словно редкой силы пружина вытолкнула Андрея из прежнего мира и поставила здесь, посреди парка, на посмешище.

– У меня, – Андрей судорожно сглотнул, – у меня есть интересная книжка… Старинная. Про то, как гадать по руке. Погадать тебе?

– Ты что, цыганка? – засмеялась Анюта.

– Скажи, – спросил Андрей, – почему от тебя всё время пахнет яблоками? Или… я ошибаюсь?

– Не ошибаешься, – ответил за сестру Володя. – Она яблоки на тёрке трёт, а потом на лицо лепит… Сумасшедшая!

– Так ты будешь гадать? – Анюта протянула Андрею тонкую смуглую ладонь…