Николай КОНЯЕВ. ОХОТА В СТАРЫХ КВАРТАЛАХ

№ 1992 / 15, 23.02.2015

Мы уже начали осознавать, что жизнь часто много страшнее, чем её изображают писатели.

В русской беллетристике всегда существовал некий предел, за которым лежала уже внелитературная действительность. Времена, однако, меняются. И теперь можно сказать, что литература вышла из своих границ, жаргонное некогда словечко «беспредел» вполне вписалось в нормы литературной жизни. Рассказ Николая Коняева – нам представляется – из таких.

Отдел русской литературы

---

Николай КОНЯЕВ

 

ОХОТА В СТАРЫХ КВАРТАЛАХ

 

Эта машина стояла сразу за углом… Ничего необычного, обыкновенная «Нива», вот только разве приехала, по-видимому, недавно, уже после снегопада. Если под «Жигулями», что стояли позади неё, чернел асфальт, то под «Нивой» он был засыпан снегом. Следы от колёс остались на свежем снегу, а следов людей на тротуаре – это Витальев отчётливо разглядел в синюшном свете, падавшем из витрины магазина, – не было… Внутри «Нивы» было так же темно, как внутри «Жигулей», и это, кажется, и заставило Витальева насторожиться.

Сам ещё не понимая почему, он проскользнул между «Жигулями» и торопливо перешёл на другую сторону Разъезжей.

Здесь было темно. Только светофор, не нужный в мутноватой темноте, безразлично мигал на перекрёстке. Двухэтажное здание напротив чернело разбитыми стёклами, и новенькая вывеска «ААА – магазин-салон», нелепая среди полнейшей разрухи, сразу бросалась в глаза, хотя она тоже не горела. Стараясь унять безотчётную и нелепую тревогу, осторожно ступая, чтобы не поскользнуться на присыпанных снегом наледях, Витальев шёл к этой вывеске и, обогнув длинный фургон, нырнул в густую темноту затенённого даже от редкого уличного света прохода.

Стараясь казаться спокойным, Витальев остановился возле мясного магазина и, делая вид, что вглядывается в мертвенную синеву прилавков, сам продолжал наблюдать на «Нивой» – неясно и неотчётливо, но она отражалась в витрине…

Всё это было нелепо и крайне глупо. Наблюдая за «Нивой» и при этом вглядываясь в мертвенную пустоту прилавков, Витальев несколько отрезвел от страха и подумал, что и эта нелепая, невесть из-за чего возникшая тревога – от нелепости и тревожности всей нынешней жизни, от нелепости застолья, устроенного сегодня его приятелем…

Застолья, конечно, не получилось, да и какое может быть застолье в наше время, когда ценники в магазинах больше напоминают страницы забытого школьного учебника по астрономии… Посидели за пустым столом, выпили единственную – на восьмерых – бутылку водки, потом жена приятеля снова начала ругать коммунистов, и тогда Витальев не выдержал.

– Послушайте… – сказал он. – Я понимаю, что большевики – сволочи. Страшно и подумать, что сделали они с народом… Но скажите, кто же тогда правит нами сейчас?! Найдётся ли в русском языке слово, чтобы едино определить всех этих людей? И есть ли в великом и могучем русском языке такое слово? Нет… Я ничего подходящего не могу отыскать… Невыразимо это…

Может быть, оттого, что водки было мало, но слова прозвучали резче, чем хотелось бы самому Витальеву. Даже неприлично резко, можно сказать, они прозвучали… Гости сразу засобирались, начали расходиться…

– Ты извини… – сказал Витальев, когда вышел с хозяином на кухню покурить. – Немножко не так получилось, но у меня, понимаешь, сейчас такое ощущение, как будто мы в студенческие времена перенеслись. Снова, как тогда, как будто на тридцать пять рублей стипендии жить надо…

– Ну, ты-то у нас повышенную получал… – усмехнулся приятель, вытаскивая из витальевской пачки предпоследнюю сигарету и закуривая. – Ты у нас всегда богатей был…

– Ага… – кивнул Витальев. – Вот и сейчас тоже я такой же богатей получаюсь. Только одна разница, что нам сейчас не двадцать, а сорок лет уже…

Он сказал это и поморщился: снова, помимо его воли, возвращался прежний разговор. Но о ценах, как видно, хозяину тоже не хотелось говорить. Его взгляд задержался на шахматных часах, что стояли на подоконнике.

– Может, в блиц партейку сгоняем… – предложил он.

– Давай! – обрадовался Витальев.

– И вот, как всегда в блицах, только за полночь и вспомнил, что не предупредил жену.

Он сразу заторопился, скомкал пустую сигаретную пачку и выбросил её в мусорное ведро. Хотел спросить сигарету у приятеля, но тут на кухню вышла его жена, и Витальев постеснялся. Накинул пальто, торопливо натянул старую облезлую шапку и, пожав руку приятелю, вышел. Когда спускался по пропахшей кошками лестнице, больше всего ему хотелось курить, и он решил уже, что плюнет на все приличия, стрельнёт сигарету у первого встречного, но стрелять оказалось не у кого. Тускло освещённый проспект был пуст, даже милиционеров – должно быть, и их убрали, чтобы не стеснять демократические свободы граждан – нигде не было видно, Только за углом, на Разъезжей, стояла эта странная, зловещая «Нива», которую Витальев и разглядывал сейчас…

Витальев снова вспомнил, что дома его ждёт встревоженная жена, и страх исчез. Сделалось вдруг нестерпимо стыдно за свой неведомо для кого предназначенный маскарад. Уж если и показалось, если и померещилось что-то, то нужно было просто подойти к «Ниве» и заглянуть, что там внутри, а не трястись от страха, делая вид, будто интересуешься мясным изобилием в закрытом магазине.

Засунув руки в карманы, Витальев быстро зашагал к заполненному синюшным светом стеклянному зданию «Дома быта» и, не переходя через улицу, решительно зашагал на свою сторону Разъезжей. Он не оглядывался по сторонам, смотрел прямо перед собой на телефонную будку на углу. Дверка в будке была выломана, а внутри – Витальев знал это – висел заржавевший аппарат с оторванной трубкой. Так же решительно Витальев двинулся через улицу, где из снежных сугробов торчали похожие на ладони с растопыренными пальцами деревья, и он уже почти перешёл на другую сторону, когда что-то заставило его оглянуться. Рядом, почти за спиной, медленно, словно собираясь свернуть или остановиться, двигалась «Нива». Она по-прежнему была заполнена темнотой и даже подфарники не горели… И снова страх волной накатил на Витальева.

«Чепуха! – отчаянно подумал он. – Ну что в самом деле можно с меня снять? Облезлую шапку из нутрии, которую жена уже стирала несколько раз? Пальтецо с замахрившимися рукавами? Нет… Не надо психовать. Таких не грабят…»

Он, может быть, и успокоился бы, но тут тёмная «Нива» чуть выдвинулась вперёд, и Витальев не удержался, побежал вдруг, совсем не думая, насколько нелепо выглядит этот бег со стороны, побежал неведомо от чего…

«Мотор не разогрелся, вот и едут медленно… – думал он на бегу. – Надо остановиться. Это… Это нелепо…»

Но он продолжал бежать, задыхаясь от страха…

Впереди Разъезжую пересекала улица Достоевского, и на углу, как раз на пути Витальева, снегоочиститель набросал желтовато-грязный террикон снега, эта куча преграждала путь, и Витальев ешё издалека почувствовал, что здесь, когда он упадёт в снежную грязь, и произойдёт всё… Он сумел как-то вывернуться в беге и, не замедлив ни на мгновение движения, свернул с Разъезжей на Достоевского. И пока – наискосок – перебегал через улицу Достоевского, боковым зрением успел заметить, что «Нива» с запёкшейся за ветровым стеклом темнотой тоже выворачивает на Достоевского.

И если раньше ещё можно всё было объяснить нелепым стечением обстоятельств, то сейчас и этот последний лучик надежды погас.

Витальев нырнул в подворотню. Двор этот – Витальев знал – был проходным… Он пересёк засыпанный свежим снежком дворик, взбежал по скользким ступенькам наверх и через другую подворотню попал в следующий дворик, где было совсем темно. Здесь он остановился, оглядываясь назад. Темнела в снегу полоска его следов, но преследователи не появлялись. Витальев судорожно – мешало сбившееся дыхание – усмехнулся… Слава Богу, что здесь, возле дома, он знает каждый двор и здесь, в проходняках, поймать его нездешнему человеку – дело немыслимое…

Витальев подождал, пока успокоится дыхание, и не спеша пошёл дальше. Пересёк ещё один дворик и через подворотню вышел к магазину с колоннами, где раньше размещалась мебельная комиссионка. Стараясь не думать о происшествии, шёл к Разъезжей. Он был уже совсем рядом с домом и старался собраться внутренне. Ему не хотелось, чтобы жена заметила что-нибудь… «Зачем её пугать, если и так страшно жить!» – подумал он, и тут какая-то сила заставила его оглянуться – тёмная «Нива» стояла за его спиной…

Это оказалось так страшно, что Витальев вскрикнул и снова рванулся вперёд. Он уже не успевал перескочить через переулок – эта «Нива» могла сбить его, и он перебежал через Разъезжую и помчался вдоль Марата, по тротуару встречной полосы движения. Он не обдумывал заранее своего движения, просто уже на бегу сообразил, что машине придётся идти по другой стороне движения… Но преследователи на «Ниве» не собирались соблюдать правила уличного движения и, благо тускло-освещённый проспект был пуст, двигались сейчас по трамвайным путям, явно собираясь выехать на встречную полосу. И тогда Витальев резко свернул в садик у заколоченного дома, через подворотню вбежал в тёмный двор с редко светящимися где-то вверху окнами домов, снова нырнул в подворотню и снова оказался на Разъезжей. Пересёк её и, пробежав по улице Достоевского, свернул в подворотню. Чуть отошёл в тёмную глубину и замер, прижавшись к грязной, холодной стене в какой-то нише.

Реденький свет с улицы не доставал его, но сам Витальев ясно видел, как медленно и бесшумно подкатилась тёмная «Нива» и из неё вышло двое мужчин.

Пластаясь по стене, боком, Витальев начал отодвигаться в темноту проходного двора. Он двигался совершенно бесшумно, и только оглушительно громко стучало сердце. Мужчины между тем, посовещавшись, неторопливо двинулись к подворотне. Витальев больше не смотрел на них, он только слышал гулкое эхо шагов, безбоязненно гуляющее под сводами подворотни, и эта безбоязненность преследователей сводила с ума, лишала последних сил. Витальев, позабыв об осторожности, бежал по подворотне – почему-то она оказалась неожиданно длинной, – и сердце прыгало в груди, а когда Витальев вбежал-таки во двор, оно подпрыгнуло ещё раз и вдруг тоскливо и больно сжалось… Пустые, давно расселённые квартиры мёртвыми окнами равнодушно смотрели на него. Витальев ошибся! Он проскочил проходной двор и свернул не в ту подворотню. Из этого двора было уже не уйти… И снова, с трудом сдерживая в груди тоскливый, звериный вой, как-то отстранённо подумал Витальев, как мгновенно в этой экстремальной ситуации погони он овладевает всеми инстинктами преследуемого зверя, и даже не словами уже может изъясняться сейчас, а глухим звериным воем… Впрочем, эта мысль мелькнула действительно где-то в глубине сознания и тут же пропала, поскольку для неё не оказалось места в Витальеве – всё его существо сейчас как-то изменилось, мозг управлял мышцами напрямую, не включая сознание. Выбравшись из подворотни, Витальев сразу тенью метнулся вбок, вдоль стены дома, и только много мгновений спустя понял – почему он так сделал, а не побежал к подъезду, чтобы попробовать укрыться там. Он просто бы выдал себя, оставив на снегу следы, да и подъезд наверняка оказался бы заколоченным… Но всё это Витальев сообразил потом, а пока, прижимаясь к стене, чтобы не ступить на снег, он проскользнул в сторону и, напрягшись, прыгнул вдруг к куче строительного мусора, из которой торчали обломки кирпичей, какие-то-доски. Он больно ударился, прижимаясь к этой груде, но – ещё не стихла боль – сообразил, что поступил правильно, сумел спрятаться, не оставив за собой следов…

Стихло в подворотне раскатистое эхо шагов. Те, двое, вышли во двор.

– Ушёл? – услышал Витальев голос одного.

– Чёрт его знает… – ответил другой. – Следов-то не видно.

Этот второй вытащил спички из кармана и закурил. Пламя спички осветило его морщинистое, какое-то очень доброе лицо, руки. Руки были большими, с рыжеватыми, как показалось Витальеву, пятнами. В руках мужик сжимал монтировку. Ну я же говорил, батя… – сказал из темноты прежний голос. – Надо было машиной подбить и брать. Опять нутрии голодные останутся.

– Го-во-рил… – передразнил его мужчина с рыжеватыми пятнами на руках. – Ты бы вначале подумал, а потом уже говорил. Знаешь, сколько сейчас машину починить стоит? А если бы он поломал что? Так он точно в эту подворотню забежал?

– Да вроде сюда…

– Вроде… А следы где? Может, он опять в проходняк сунулся?

– Ну раз следов нет, то куда же ещё.

Разговор этот Витальев слышал, отчётливо различая каждое слово, но обыденность интонаций как бы скрывала страшный смысл, не давала ему войти в сознание… Прижимаясь к занесённым снегом кирпичам, Витальев отстранённо подумал, что, наверное, у этих мужиков за городом есть хозяйство, они держат нутрий, а корма нет, вот и промышляют они, как могут, благо Собчак создал в Питере условия для такого промысла. При этом – Витальев успел отметить и это – он старательно не думал, что это на него идёт охота… Более того, он как бы загадал, если не будет сердиться, если подавит в себе негодование, то всё обойдётся и он выберется из страшной переделки.

– Надо на Марата встать… – громко сказал мужик с веснушчатыми руками, отбрасывая недокуренную сигарету. – Если успеем, то он как раз на нас и выскочит, а если нет, что ж… Некогда время терять, поедем, может, ещё кого найдём…

И снова, эхом раскатываясь в мёрзлой подворотне, зазвучали шаги. Преследователи уходили. Уходили неторопливо, как-то очень по-хозяйски.

Тридцать два… тридцать три… – считал эти шаги Витальев. Эхо заглохло, шаги пропали… Витальев медленно поднялся. В руке он сжимал обломок рейки. Когда, интересно, он успел схватить его? Н-да… С таким оружием только и обороняться… Он шагнул и сразу замер – оглушительно громко заскрипел снег. Только мгновение спустя Витальев понял, что это под его ногами скрипит снег. Сейчас промёрзшая тишина расселённого двора снова сомкнулась вокруг. Тёмные глазницы окон настороженно следили за Витальевым. Сигарета, не докуренная веснушчатым мужиком, ещё не погасла и светилась в сумраке красноватой точкой. Посмотрев на неё, Витальев снова вспомнил, что ему хочется курить, и, отбросив обломок рейки, полез в карман. Потом вспомнил, что сигарет нет, что пустую пачку он сам скомкал и бросил в ведро ещё на квартире у приятеля… Потом он подумал, что идти по Разъезжей к дому страшно, если эти встали у выхода из подворотни, они наверняка заметят его, когда он будет переходить через улицу, и ему уже, может быть, и не удастся уйти… Зачем-то Витальев посмотрел на часы. Удивившись, он обнаружил, что прошло всего двенадцать минут с того мгновения, когда он увидел подозрительную «Ниву»… «Значит… – мысли Витальева двигались размеренно точно, словно к нему самому они и не имели никакого отношения… – значит, приятель ешё не лёг спать, наверняка можно вернуться назад, сказать, что позабыл, например, перчатки, потом засидеться, провести час-другой, дождаться, когда эти уедут… Или наоборот… Можно рассказать всё приятелю, выйти вместе с ним и попытаться подловить их. Приятель не трус, он поймёт, он поможет засечь этих страшных владельцев нутрий… Да и смелости-то особой для этого не нужно. Когда они тоже будут вдвоём, эти двое ничего с ними не сделают».

Мысль эта сразу успокоила Витальева. Посмотрев на красноватый, уже поблёкший огонёк окурка, он направился к подворотне. Далеко впереди мерцал синюшный свет улицы, сама же подворотня была наполнена густой и вязкой темнотой.

«Ну же… – подбадривая себя, подумал Витальев. – Ты же сам слышал, куда они направились, где будут ждать тебя».

И ещё, совсем уже неуместная сейчас, возникла какая-то смешная мысль, что по сравнению с обычной дичью у него есть преимущество, он понимает, о чём говорят охотники, может вычислить их планы. И только сейчас возникло негодование. Острая ненависть ослепила Витальева. Ну, ладно… Если дошло до того, что на него могут охотиться только ради мяса для нутрий, то он тоже покажет, на что он способен. Нет, он не будет прятаться у приятеля, он зайдёт к нему, возьмёт у него какой-нибудь ножик, какую-нибудь железяку и сам пойдёт охотиться на эту «Ниву».

Настороженно вглядываясь в далёкий свет улицы, шёл Витальев по тёмной, такой бесконечной подворотне, и ненависть его, словно вбирая в себя ненависть всей преследуемой, загоняемой добычи, росла с каждым шагом. И снова он подумал, что прекрасно знает все окрестные дворы и в этих дворах нутриеводы не уйдут от расплаты…

Что-то вдруг заставило его остановиться. Он замер, напряжённо вглядываясь в сомкнувшуюся вокруг темноту. Всё было тихо… Но снова возникший острый страх не проходил, и Витальев не двигался. Внезапно он сообразил, что что-то не так в его расчётах, что-то он упустил… Ну, да… Этот мужик с веснушчатыми руками сказал: «Может, он опять в проходняк сунулся?»… Да, он точно сказал так… Но ведь если они двигались за ним, а они так и двигались, то они не могли ошибиться, они видели, что он проскочил проходной двор, а впереди никаких подворотен больше нет, а главное, ведь остались же следы на тротуаре, ведь по этим следам ясно было видно, куда он забежал…

Что-то мелькнуло в темноте. Какой-то сгусток темноты, и Витальев глухо вскрикнул. Ему показалось, что там мелькнула какая-то тень. Он не видел, что в это время другой сгусток темноты выступил из черноты ниши за его спиной и беззвучно придвинулся к нему. Этого Витальев не увидел… он лишь почувствовал, что рядом кто-то стоит, но уже засвистел рассекаемый воздух и монтировка обрушилась на витальевскую голову, ломая черепные кости, сминая все мысли, страхи, ненависть, что бушевали в его голове…

– Ну вот, ну вот… – заботливо подхватывая обмякшее тело, проговорил мужик с крупными веснушками на руках. – А чего кричать-то, дело же такое…

Потом сказал подбежавшему напарнику:

– Фонариком-то посвети, Игорёк…

И когда вспыхнул тускловатой, с улицы и не видный свет, вытащил откуда-то из-за голенища сапога длинное, толстое шило и, крякнув, вонзил его в грудь Витальева. Витальев дёрнулся в последний раз и замер.

– Чистая работа, батяня… – сказал Игорёк. Он уже потушил фонарик и сейчас сноровисто расстилал брезент рядом с трупом.

– Ловко ты всё рассчитал… – усаживаясь за руль, снова похвалил он отца.

– Я уже думал, уйдёт… Ишь как бегал по дворам…

– С моё поживёшь и не тому научишься… – ответил отец и устало закурил сигарету. Пламя вспыхнувшей спички снова на миг осветило его покрытые крупными веснушками руки, его морщинистое, доброе лицо.

– Давай сейчас на Советские жми… – отбросив спичку, сказал он. – Ещё одного возьмём и до дому поедем. Чего-то устал сегодня маленько…

 

г. САНКТ-ПЕТЕРБУРГ