Евгений МИЛЮТИН. КТО НА САМОМ ДЕЛЕ ХОТЕЛ СТРОИТЬ КОММУНИЗМ? (Ответ моим оппонентам)

№ 2016 / 45, 22.12.2016

«Одно успокаивало и возбуждало Чепурного: есть далекое тайное место, где-то близ Москвы или на Валдай­ских горах, как определил по карте Прокофий, называе­мое Кремлем, где сидит Ленин при лампе, думает, не спит и пишет. Что он сейчас там пишет? Ведь уже есть Чевенгур, и Ленину пора не писать, а влиться обратно в пролетари­ат и жить…» (А. Платонов, “Чевенгур”)
 

В моей статье «Мечтатели, чудаки… К 99-летию работы В. И. Ленина «Государство и революция» – ЛР №42. 2 декабря 2016 г. было сказано:

«Введение НЭПа должно окончательно поставить честного марксиста-теоретика в тупик, так как в теории невозможно совместить следующее: что коммунистическая партия ведёт борьбу за свержение капитализма на фронтах гражданской войны и в Европе… и, одновременно, вновь поощряет развитие того же капитализма, причём наиболее активными строителями капитализма выступают средние и высшие слои коммунистической бюрократии, черпающие этот капитал прямо из закромов родины.

Такое противоречие уже само по себе означает выход за рамки теории, слом теории, необходимость добавления в неё нового понятийного поля. Или исключения старых смысловых полей. Каких именно? Интересный вопрос! Давайте, господа марксисты, наконец, его обсудим. Но не следует штукатурить эту трещину замазкой «временного отступления». Это не отступление, а поражение революции».

Мне казалось, что именно НЭП, характерной особенностью которого стало обуржуазивание аппарата РКП (б), должен был послужить отправной точкой полемики о теории коммунизма.

Почему партия большевиков, ставившая своей изначальной целью построение в России коммунизма, завоевав политическую и экономическую власть в 1917 году и победив в гражданской войне, в мирное время вернулась к строительству капитализма, затем свернула это строительство, пошла войной на деревню, устроила «великий перелом» 1929 г., вернулась к строительству коммунизма в форме сталинской модернизации, построила «развитой социализм» как непосредственное преддверие коммунизма, затем, если продолжить эту линию в наши дни, отошла от этой двери и отдала все завоевания, достигнутые на коммунистическом пути, обратно в руки капиталистов? Сходство «временного отступления» времен НЭПа и окончательного поражения КПСС времен горбачевщины представлялось и представляется мне очевидным, а эти исторические параллели показалось интересным затронуть в дискуссии на страницах «Литературной России». Не было ли в теории коммунизма каких-либо изъянов, обусловивших такой неверный курс к коммунизму?

Такая полемика на страницах «ЛР» действительно разгорелась, но ход мысли моих оппонентов оказался для меня неожиданным. Бросившись защищать теорию коммунизма, они начисто забыли о коммунизме!

Один из моих оппонентов, Александр Турчин, в статье «Другого пути нет» – ЛР №43, 9 декабря 2016 г., заявил, что «хороший государственный капитализм» или НЭП – несомненно, «гениальное открытие Ленина». Хотя я очень ценю усилия Александра в нашей дискуссии, мне трудно согласиться с тем, что хороший государственный капитализм был каким-то открытием в 1921 году, тем более, гениальным.

Наряду с образцовым плановым капиталистическим хозяйством Германии времен первой мировой войны, Ленину и партии была хорошо известна практика т.н. «зубатовского социализма» в России. Последнее, на собственной шкуре. Думаю, что это сомнительная услуга Ленину – награждать его лаврами первооткрывателя государственного капитализма. Или вы, г-н Турчин, зубатовец?

Конечно, никаким «открытием» НЭП не был, это был возврат к прежним порядкам Российской империи. Если у вас есть теория коммунизма, тогда такой шаг большевиков сложно объяснить. Другое дело, если теории нет.

Другой мой оппонент Владимир Шумсков в статье «Метафизический подвох» – ЛР №43. 9 декабря 2016 г. говорит следующее:

«опираясь на марксизм…, большевики призывали всех революционеров, борющихся как за социализм, так и за коммунизм, не забегать вперёд хода самой Истории, а, свергнув самодержавие, строить капитализм, беря при этом курс на его высшую стадию – государственно-монополистический капитализм».

Вот оно как…

Слово «подвох» в заголовке не должно сбивать читателя Владимира Шумскова с толку. «Подвох» был у автора провокационных «Мечтателей, чудаков…» Милютина, не постигшего азбуку марксизма, а у большевиков никакого подвоха не было: они так с самого начала и звали к коммунизму, то есть к капитализму!

До сих пор мне не приходилось сталкиваться с точкой зрения, что строительство капитализма и есть борьба «как за социализм, так и за коммунизм». Хотя, если бы кто-то из марксистов выступил с подобной проповедью на капиталистическом предприятии, его хозяин капиталист, наверно, остался бы доволен. Наверняка подобное краснобайство порадовало бы и бая и шамана, и кулака, ведь, опираясь на знаменитую «пятичленку», можно утверждать, что достраивая остатки первобытно-общинного строя до раннего феодализма, люди тем самым боролись и за коммунизм тоже.

Ну что же. Давайте разбираться с теорией построения «коммунизма, т. е. капитализма».

К задачам большевиков в русской революции В. И. Ленин обращался неоднократно. Посмотрим, что и когда было сказано.

7 (20) апреля 1917 года. – «О задачах пролетариата в данной революции». (Апрельские тезисы)

На революционную войну… сознательный пролетариат может дать свое согласие лишь при условии: а) перехода власти в руки пролетариата и примыкающих к нему беднейших частей крестьянства; … в) при полном разрыве на деле со всеми интересами капитала.

…кончить войну истинно демократическим, не насильническим, миром нельзя без свержения капитала.

Своеобразие текущего момента в России состоит в переходе от первого этапа революции, давшего власть буржуазии в силу недостаточной сознательности и организованности пролетариата, – ко второму ее этапу, который должен дать власть в руки пролетариата и беднейших слоев крестьянства.

С. Р. Д. есть единственно возможная форма революционного правительства.

Устранение полиции, армии, чиновничества.[1] – Т.е. замена постоянной армии всеобщим вооружением народа.

Плата всем чиновникам, при выборности и сменяемости всех их в любое время, не выше средней платы хорошего рабочего. Наше требование “государства-коммуны”[2] – То есть такого государства, прообраз которого дала Парижская Коммуна.

Слияние немедленное всех банков страны в один общенациональный банк и введение контроля над ним со стороны С. Р. Д.

Не “введение” социализма, как наша непосредственная задача, а переход тотчас лишь к контролю со стороны С. Р. Д. за общественным производством и распределением продуктов.

Я нападал на Вр. правительство за то, что оно не назначало ни скорого, ни вообще какого-либо срока созыва Учр. собрания, отделываясь посулами. Я доказывал, что без Советов р. и с. деп. созыв Учр. собрания не обеспечен, успех его невозможен. Мне приписывают взгляд, будто я против скорейшего созыва Учр. собрания!!!

– В. И. Ленин, Апрельские тезисы.

 

Таким образом, в апреле 1917 года В. И. Ленин выступил за разрыв большевиков с интересами капитала и за создание общенародного правительства, опирающегося на всеобщее вооружение народа и на обобществление финансового капитала – в соответствии с трактовкой Марксом и Энгельсом опыта Парижской коммуны как прообраза коммунистического государства.

Апрельские тезисы это программа коммунистического строительства с коротким периодом «социалистического накопления» – термин Е. А. Преображенского. Стоит напомнить нашим фарисеям это имя. Преображенский, считавшийся, наряду с Н. И. Бухариным, одним из ведущих теоретиков партии в конце 1920-х гг., ссылался, в том числе, и на «Апрельские тезисы» Ленина в качестве обоснования «социалистического накопления» – т.е. периода «пожирания» новым коммунистическим укладом ресурсов старых укладов: буржуазии, крестьянства, и государственно-капиталистических предприятий.

Пожирания элементов феодализма, капитализма, уважаемый господин В. Шумсков, а вовсе не их поощрения!

Был ли прав Е. А. Преображенский, соавтор знаменитой «Азбуки коммунизма», в том, что приписывал и Ленину коммунистические настроения?

Спорить, конечно, можно. Но текст «Апрельских тезисов» не подтверждает убежденность моего оппонента в том, что уже в начале 1917 года до захвата большевиками власти В. И. Ленин теоретический установил невозможность коммунистического строительства в России методом пожирания ресурсов старых укладов. Или что он предлагал достраивать эти старые уклады до их развитых форм, называя это «построением/созиданием» новой «капиталистической» или «социалистической государственности», как у В. Шумскова.

А вот дальше, после взятия большевиками власти, практика коммунистического строительства начинает колебаться. Владимир Шумсков оказал нам всем неоценимую помощь, подобрав цитаты из работ В. И. Ленина, отражающие и эти колебания, и так сказать, снижение коммунистического градуса. Привожу эти выдержки по тексту статьи моего оппонента.

В сентябре 1917 года (за месяц до социалистического переворота) в работе «Грозящая катастрофа и как с ней бороться» Ленин писал: «Попробуйте подставить вместо юнкерски-капиталистического, вместо помещичье-капиталистического государства государство революционно-демократическое, т.е. революционно разрушающее всякие привилегии, не боящееся осуществлять самый полный демократизм? Вы увидите, что государственно-монополистический капитализм при действительно революционно-демократическом государстве неминуемо, неизбежно означает шаг и шаги к социализму!… Ибо социализм есть не что иное, как ближайший шаг вперёд от государственно-капиталистической монополии… Социализм есть не что иное, как государственно-капиталистическая монополия, обращённая на пользу всего народа… Государственно-монополистический капитализм есть полнейшая материальная подготовка социализма, есть преддверие его, есть та ступенька исторической лестницы, между которой (ступенькой) и ступенькой, называемой социализмом, никаких промежуточных ступеней нет».

В мае 1918 года в работе «О «левом» ребячестве и мелкобуржуазности» Ленин писал: «Государственный капитализм был бы шагом вперёд против теперешнего положения дел в нашей Советской Республике… Неужели не ясно, что в материальном, экономическом, производственном смысле мы ещё в «преддверии» социализма не находимся? И что иначе, как через это, не достигнутое нами «преддверие», в дверь социализма не войдёшь?».

В работе «К четырёхлетней годовщине Октябрьской революции» Ленин писал: «Мы предполагали без достаточного расчёта – непосредственными велениями пролетарского государства наладить государственное производство и государственное распределение продуктов по-коммунистически в мелкокрестьянской стране. Жизнь показала нашу ошибку. Потребовался ряд переходных ступеней: государственный капитализм и социализм, чтобы подготовить – работой долгого ряда лет подготовить – переход к коммунизму. Не на энтузиазме непосредственно, а при помощи энтузиазма, на личной заинтересованности, на хозрасчёте потрудитесь построить сначала прочные мостки, ведущие в мелкокрестьянской стране через государственный капитализм к социализму, иначе вы не подойдёте к коммунизму так сказала нам жизнь, Так сказал нам объективный ход развития революции».

В оценке этой эволюции взглядов Ленина мы опять с В. Шумсковым расходимся. С т. з. моего оппонента, практика – это и есть теория. Или, другими словами, теория есть оправдание того, что вышло на практике.

Если в апреле 1917 года большевики не возражали против Учредительного собрания, а январе 1918 года его разогнали, если в 1917 году они предлагали посадить управление на «зарплату рабочего», а в 1923 году им потребовались управленцы с «высоким жалованием», если до завоевания власти они предполагали, что необходимо взять финансы под контроль Советов, а в период НЭПа они передали эти финансы в руки советской буржуазии, задолго до этого лишив и Советы какого-либо слова в управлении советским государством, то это нисколько не мешает мнению, что теория строительства коммунизма была правильной.

Допустим, мне нужно в Бирюлево. Ловлю такси, сажусь, а там коммунист по Шумскову. Говорит мне: «Только практика покажет, где мы окажемся! Поедем, а там видно будет». Приехали в Гадюкино. Вот, говорит мне коммунист по Шумскову: «Практика показала, что Гадюкино и есть Бирюлево».

Я бы, конечно, стал возражать.

Но Владимир Шумсков, оказавшись в Гадюкино вместо Бирюлева, был бы вынужден согласиться с тем, что водитель привез его куда надо, то есть куда попало.

Ведь у моего оппонента и капитализм равняется коммунизму. А теория – всего лишь служанка практики, всего лишь оправдывает эту практику задним числом.

В случае с коммунистическим строительством в России оправданием сомнительной логики считать государственно-монополистический капитализм формой коммунистического движения выступает мнение В. Шумскова о том, что в России построение коммунизма было невозможно.

«Можно ли было в России от «феодализма» (от феодальной собственности и от царского самодержавия), минуя «капитализм» (капиталистическая собственность и парламентаризм), переходить сразу к построению «социализма» (государственная собственность и советский парламентаризм) или к построению «коммунизма» (коллективная собственность и коммуны), опираясь на марксизм? Это сейчас мы умные и смело утверждаем: «Нет нельзя!». А в то время на этот вопрос могла ответить только практика».

Поиск в практике ответов на вопросы теории не требует большого ума. Не требует большего ума, чем решение ехать куда попало, а, приехав в Гадюкино, считать его Бирюлевым.

В ответ на мое удивление (Гадюкино это не Бирюлево) со стороны моего оппонента было сказано еще немало такого, с чем я не могу согласиться.

Е. Милютин: «Но если серьезно, каких условий для строительства социализма не было в 1921-м году, и почему они появились в 1924-м, когда Бухарин выдвинул этот лозунг?»

В. Шумсков: «Не было главного условия: товарного общественного капиталистического производства, на основе разных капиталистических укладов и капиталистических форм собственности».

Не было товарного общественного производства, построенного капиталистом? И. Сталин и многие другие руководители партии большевиков не видели в этом никакого препятствия для коммунизма.

Понадобилось, сами коммунисты и построили. Не было отношений капиталистической собственности? А зачем они нужны коммунистам?

Советские люди были убеждены, что строят коммунизм – их убежденность, может быть, не входит в число важных предпосылок строительства коммунизма с точки зрения оппонента, увлеченного вопросами эволюции представлений о формах собственности. Это его дело. Я же приведу возражения в свете теории.

 

 

Свет теории

 

Позволю себе еще одну провокацию. Понятия «марксистская теория» или «теория коммунизма» не годятся для определения социальной науки. Хотя подобные определения подчас употребляются и в естественных науках, физикам, однако, ясно, что предметом их изучения является действительность, но не защита, скажем, взглядов Эйнштейна по поводу действительности. Проблема многих искренних марксистов состоит в непонимании того, что их страстное «цитатничество» еще не делает их учеными, а подчас и ставит их вне науки.

Марксизм – это комплекс взглядов и практик некоторого количества деятелей по поводу социальных объектов – объединений людей и людей, как членов таких объединений. (Определение философа А. А. Зиновьева) Обнаружение, описание истории и дальнейшей судьбы социальных объектов, предсказание появления новых социальных объектов (например, коммунистических) является предметом социологии. Социологу полезно знать о мнениях Ленина, высказанных им в 1918 году, но все же знание одних только цитат из Ленина еще не делает их знатока социологом.

Биографом Ленина, почитателем его публицистического таланта – сколько угодно, но не ученым.

Мои оппоненты пытались свести социологию к ограниченному набору противоречивых текстов. Но теория, утверждающая сегодня одно, а завтра – другое в угоду тому, что вышло на практике, нисколько не является теорией.

Взаимодействуя с каким-то материальным объектом, например, с электрической розеткой, мы, прежде чем сунуть туда пальчики, из физической теории знаем, что там живет электричество. Которое обладает такими-то и такими-то свойствами. Мы это электричество не видим глазами, мы его видим умом и априорно к практике. Это и есть теория, благодаря которой наша практика становится безопасной, приводит нас к ожидаемым результатам. Теория должна быть априорно верным умозрением применительно к достаточно широкому набору практических действий – иначе это не теория.

Но когда большевики в 1917 году приступали к взаимодействию с важными для практики революции социальными объектами – государством, пролетариатом, крестьянством, обществом в целом – они не видели эти объекты умом и априорно к практике.

Лишь апостериорно, засунув пальчики в розетку, они на опыте убеждались, что там кто-то живет. Но опыт выжившего, изложенный на страницах «Правды», еще не делает выжившего теоретиком.

Чем подобные истории отличаются типологически от рассказов о хождении по граблям и упавших маслом вниз бутербродах? Чем наука отличается от рыбацких историй? – Своей предсказательной силой.

В 1916 году большевики не ждали в России революции. Она стала для них неожиданностью. В начале 1917 года В. И. Ленин был убежден, что рабочие справятся с управлением производством и распределением общественного продукта путем бартерных отношений между фабзавкомами и комбедами, в 1919 г. Г. Зиновьев был уверен, что «через год вся Европа будет коммунистической», а в 1921 г. В. Ленин обнаружил «ряд переходных ступеней: государственный капитализм и социализм, чтобы подготовить – работой долгого ряда лет подготовить – переход к коммунизму». Долгий ряд лет закончился уже через шесть лет отстранением «ленинской гвардии» от этой т.н. «подготовительной работы», а к 1939 году Советский Союз (мелкокрестьянская страна по версии Ленина) стал второй военно-промышленной державой после США.

Вот почему я говорил о том, что у Ленина и, в целом, у партии большевиков, не было теории познания социальных объектов и управления их развитием – ни хорошей теории, ни плохой. И я готов повторить это снова.

Тогда откуда взялись теории «построения социализма в одной отдельно взятой стране» Н. Бухарина и «социалистического накопления» Е. Преображенского? Я о них не говорил в статье, так как это не было ее предметом – ведь обе теории стали достоянием партийных дискуссий со второй половины 1924 года, когда Ленин не оказывал уже большого влияния на дела партии.

«Нелепо думать, утверждал представитель финансово-социалистических кругов Е. Преображенский, что социалистическая система и система частно-товарного производства, включенные в одну систему национального хозяйства, могут существовать рядом, одна с другой, на основе полного экономического равновесия. Такое равновесие длительно существовать не может, потому что одна система должна пожирать другую. Само существование двух систем, включенных в систему одного хозяйства страны, неизбежно приведет к тому, что либо социалистическое производство будет себе подчинять мелкобуржуазное хозяйство, либо само оно будет рассосано стихией товарного производства».

Атака на НЭП со стороны Наркомфина вызвала бурную реакцию Наркомзема, который стал в пику финансистам продвигать план «крестьянского социализма в одной, отдельно взятой стране», который защищал Н. Бухарин: «пролетариат плавает, как муха, в крестьянском молоке, и этот пролетариат-муха, поставленный перед слоном-крестьянином, не может проделать никакой коммунистической революции».

Как же получилось, что мои оппоненты прошли мимо такого теоретического богатства? Ведь им было бы удобнее нападать на «Милютина, отрицающего теорию марксизма», именно с позиций этих программ, безусловно, имевших теоретическую основу, и ставших, после XIV съезда ВКП (б) в 1925 году официальной доктриной СССР.

И это только потому, что я о них не упомянул?

Какой-то у вас, господа, узкоспециальный ленинизм получается.

Ну что же, Ленин к этому «ленинскому плану» и впрямь не имел отношения. Взгляды Бухарина он характеризовал как «не вполне марксистские», а с Преображенским, возможно, не был знаком лично. Имели ли эти планы, во всяком случае, отношение к марксизму в целом?

Их суть – не марксистская – облекалась в марксистские термины, что более получилось у Преображенского, который выстроил себе удачную защиту «от Маркса» с опорой на первый том «Капитала»: было накопление капиталистическое, а теперь будет социалистическое. Однако содержание обоих противоположных подходов к проблеме русской модернизации восходит, по меньшей мере, к обстоятельствам, столкнувшим интересы двух бюрократических кланов александровских времен: Милютиных и Фадеевых. То, что далее в этой части текста автор будет чаще, чем велит ему скромность, упоминать фамилии своих родственников по отцу и по матери (моя мать – Фадеева), пусть не отвлекает мысль читателя от главного: от теории коммунизма. Просто мы начинаем ее искать с самого начала, там, откуда и следует.

Как пишет в своих воспоминаниях граф С. Ю. Витте (он тоже Фадеев по маме), «эти два человека, Милютин и Фадеев, играли громадную роль на Кавказе при Барятинском, и затем до самой смерти Фадеева эти два человека сталкиваются в различном понимании военных нужд, военного будущего и вообще потребностей Российской империи».

Генерал Д. А. Милютин – человек болезненный, осторожный, офицер высокой культуры, ученый, систематик, сухарь был начальником штаба фельдмаршала А. И. Барятинского. Генерал Р. А. Фадеев – здоровяк, барин, бездельник, честный грубиян, рубака, был душой армии. Во взглядах на что-либо они, конечно, сойтись не могли. При Александре II Милютины как клан контролировали военное ведомство и МВД, ведавшее – это очень важно – также крестьянскими делами. Что касается Фадеевых – гораздо более родовитых и богатых, то поначалу они оказались в униженном положении, но при следующем царе Александре III этот клан вновь пошел в гору благодаря Витте, восстановив свои и прежде сильные позиции в управлении промышленностью и финансами, а влияние Милютиных, напротив, несколько упало.

Благодаря тому, что сначала выдвиженцы обоих кланов, а позже их сослуживцы, бывшие подчиненные и ученики на протяжении всей второй половины XIX – начала XX веков занимали ключевые посты в военном ведомстве, министерстве внутренних дел и в министерстве финансов, в России сложились две влиятельные управленческие школы, и после 1917 года это положение не изменилось. Милютинцы продолжали воспитывать командный состав РККА, а их спецы заправляли также в Наркомземе. Соответственно, фадеевцы все еще управляли Наркомфином. И нет ничего удивительного в том, что старый спор разгорелся вновь между представителями именно этих ведомств – пусть их прежние ведомственные точки зрения теперь озвучивали не «графья», а «комиссары».

За чей счет и какими способами будет осуществляться в России ее модернизация до уровня великой державы – не меньше! Так ставили вопрос при Александре II Освободителе и Александре III Миротворце, об этот вопрос ломались чернильные перья, а порой и судьбы, при Столыпине и Витте. Тот же вкус к русскому величию был быстро привит лучшим партийцам, Бухарину, Преображенскому и Сталину. Жаль, что выжил только один. Хотя, почему жаль? Элита всегда ходит по минному полю. Это разумная плата за возможность быть элитой, за шанс подержать в руках карты истории.

Но за чей счет и какими способами? Точка зрения милютинцев всегда была такова, что скоростью реформ можно пожертвовать ради социальной стабильности, что автоматически давало ответ: за счет перекачки ресурсов города в деревню. Кто-то из моих оппонентов знает, что реформу 1861 года планировалось завершить… в 1961 году? А когда у нас паспорта крестьянам дали? (Посмотрите в интернете) Такая точность предсказаний говорит о силе милютинской социологии. И такова же была точка зрения Н. Бухарина.

Однако к 1924 году, вероятно, не все выученики милютинской школы отстаивали ее «традиционные ценности». СССР грозила война моторов, война небывалая в истории – вот почему жертва временем ради социальной стабильности была уже невозможна. Могли страну потерять.

Другим важным соображением не в пользу мягкого милютинского подхода было то, что к началу XX века русская крестьянская лошадка уже откровенно не тянула.

Вот данные о потреблении основных продуктов питания в России в 1913 году – это был лучший в экономическом отношении год дореволюционной поры.

Приведенные в таблице цифры показывают, что русская деревня в ее первозданном (на 1913 г.) виде не обеспечивала даже минимальных физиологических норм потребления основных продуктов населением России,включая и собственно крестьянское население, и уже в силу этого должна была подвергнуться реформам, инициатива которых происходила бы не из нее самой, а из города.

Сельскому хозяйству в России объективно были необходимы средства повышения естественного плодородия: машины и удобрения. Но, живущая ниже физиологических норм потребления российская деревня не могла бы эти средства оплатить. Естественный путь аграрного развития в России означал воспроизводство бедности.

«Бухаринским» курсом развивались аграрно-индустриальные отношения, например, в Индии и в Китае, которые не проводили аналогичных советской коллективизации быстрых насильственных преобразований в аграрном секторе, но к настоящему времени достигли уровня развития промышленных держав.

Может быть, это аргумент в пользу плана Бухарина? – Нет, не в пользу.

Индия и Китай – великие аграрные цивилизации с мягким климатом и плодородными почвами, где даже традиционное хозяйство способно извлекать из земли в десятки раз больший прибавочный продукт, чем извлекаем его мы в северном климате при помощи тракторов и химии. Другое обстоятельство, которое следует учитывать: как Индия, так и Китай на ранних этапах своей индустриализации и на льготных условиях получили внешнюю поддержку промышленно-развитого Советского Союза, который для них уже был, а кто помог бы самому Советскому Союзу встать на ноги? Наконец, от внешней агрессии Индию и Китай защищали как удаленность этих стран от «домашних» территорий обычных международных агрессоров – стран Запада, так и людские ресурсы, существенно превосходившие военные силы этих агрессоров.

Эти страны, чтобы отразить нападение, могли положить на алтарь победы и 100 миллионов жизней, и сохранить при этом шансы продолжить независимое развитие. Россия же была в гораздо худшем положении, как с точки зрения людских ресурсов, так и с точки зрения ее геополитического окружения – она слишком близко «расположилась» к военным центрам агрессии Запада, и рассчитывать на бесконечно-долгое мирное созревание адекватной задачам отражения этой агрессии индустриальной мощи не могла.

Известный исторический опыт индустриализации традиционных обществ в Европе – в Англии, Германии и во Франции – также нисколько не свидетельствует в пользу модели Бухарина. Слом и переделка на новый лад аграрного сектора в этих странах происходили быстро, в форме жесточайших войн города против деревни, вероятно, по тем же причинам, что действовали и в России: относительно низкая продуктивность земледелия в сравнении с великими аграрными цивилизациями Востока; меньшие человеческие ресурсы; более срочная военная опасность.

Вот почему план Бухарина был отвергнут: сохранилась лишь его оболочка «в одной отдельно взятой стране», но сутью советского социализма стала индустриализация города за счет ограбления деревни, с тем, чтобы уже после завершения индустриализации направить в деревню ресурсы повышения плодородия. Это был жестокий военный план – Н. Бухарин изначально был против, Е. Преображенский не выдержал «великого перелома», оба встали в оппозицию Сталину и были уничтожены. Но, как показал в своей книге «Великорусский пахарь и особенности российского исторического прогресса» выдающийся историк-аграрник академик Л. Милов, скудность естественных ресурсов русской деревни не оставляла и большевикам иного выбора, кроме как пойти на деревню войной. Путь правых коммунистов, к которому склоняется и мой оппонент В. Шумсков, был в действительности невозможен.

Столь же несостоятельной представляется и предлагаемая им концепция последовательного вызревания неких социальных отношений: капиталистических, государственно-капиталистических, социалистических и т.д. А там и до коммунизма недалеко. На самом деле, далеко или даже никогда.

Если имеются в виду отношения собственности, то в Древнем Аккаде 4000 лет назад было столько отношений капиталистической собственности, что правителям приходилось при вступлении на престол – а жили они после этого недолго! – объявлять амнистии по кредитам аккадских потребителей. Но Аккад не был капиталистическим обществом. Не был таким обществом и Древний Рим, где после Пунических войн возникли многочисленные публичные общества (societas publicanorum) с акционерным капиталом, ограбившие народ до состояния гражданской войны. Не отношения собственности, а субъекты социального действия определяют в действительности характер общественных отношений, в том числе и по поводу собственности.

Должен появиться новый социальный объект, наделенный властью творить добро и зло, – капиталистический, чтобы общество стало капиталистическим, коммунистический – для коммунизма.

Поскольку не отношения собственности, а властные отношения играют ключевую роль при складывании такого объекта, то его вызревание возможно лишь в рамках политии. Но маргиналы ведь в политию не попадают – не так ли? Новый социальный объект толкает снизу новый мощный тип мышления, выходящий таким образом на поверхность.

Подробно о психотипической концепции исторического прогресса или, кратко, о психоистории, говорилось в моей статье «Святая наука – расслышать друг друга, или Как психологические типы создают историю, экономику и культуру» – ЛР, № 17. 13 мая 2016 г. Отсылаю читателя к ее тексту.

Коль скоро речь идет о новом мышлении, то бессмысленно искать созревающий объект в прежних структурах социума, например, в классовых, или культурных, или этнических структурах. Тот объект, который способен обеспечить качественный скачок политии, попросту сметает все прежние классовые, сословные, культурные или этнические структуры. Он в процессе созревания является не структурным, а межструктурным объектом.

Не рабы победили рабовладельцев, это сделали носители новой политической власти феодалы, которых при рабовладельческом строе не было как элемента общественной структуры. Точно так же при феодализме не существовало ни буржуазных правительств, ни буржуазного мышления. Странным образом марксистская социология, зная об этом, сделала ставку на эксплуатируемый класс докоммунистического общества, объявив «трудящихся» строителями коммунизма. Однако опыт истории – любимая игрушка марксизма, каждый раз свидетельствует, что эксплуатируемые члены прежней формации гибнут вместе со своими эксплуататорами. Почему же коммунизм должен стать чем-то иным, как не пожиранием коммунизмом обоих капиталистических ресурсов: и паразитов и трудящихся?

Допустив ошибку в обнаружении коммунистического социального объекта, марксизм допустил ошибку во всем остальном. Потакать крестьянам в их обогащении, а рабочим – в самоуправлении было шагами назад в капитализм, а не шагами к коммунизму. Вот почему практика строительства коммунизма в 1920-е гг. буксовала, пока она на время Сталина не оказалась, говоря простым языком, в руках «правильных людей».

На страницах газеты я, конечно, не могу предложить ни более полного очерка научной социологии, ни даже списка книг для ее самостоятельного изучения. Я уже и так злоупотребляю возможностями периодики. Некоторые мои работы на социологические темы опубликованы, в том числе и в «Литературной России». И, разумеется, я всегда готов приветствовать новых участников моего семинара. Ищущий да обрящет.

Завершая свой анализ, хочу указать на новый межструктурный социальный объект, сложившийся в России во второй половине XIX века, временами становившийся главным двигателем русской и советской политий, а временами терпевший тяжелые поражения от традиционных социальных объектов. Объект, все еще не набравший силу.

Скажу об этом объекте словами графини М. И. Витте. Она как нельзя лучше сформулировала то, что и я хотел бы донести до читателя:

«Граф Витте не был ни царедворцем, льстящем трону, ни демагогом, льстящем толпе. Принадлежа к дворянству, он не защищал, однако, дворянских привилегий; ставя себе главной государственной задачей справедливое устроение крестьянского быта, он, однако, оставался государственным деятелем, чуждым теоретического народничества. Он не был либералом, ибо не сочувствовал нетерпеливому устремлению либералов переустроить сразу, одним мановением руки, весь государственный уклад; он не был и консерватором, ибо презирал грубые приемы и отсталость политической мысли, характеризовавшие правящую бюрократию России. Это создало С. Ю. Витте много врагов во всех лагерях».

Ведь это «специалист» – не так ли? Не паразит, но и не трудящийся. Не обладая капиталом, специалист делал то же, что капиталист, соединяя ресурсы и труд. Но только делал это лучше! Он мог быть кем угодно по своему сословному или этническому происхождению. И чем более он становился кем угодно с точки зрения прежних социальных отношений, тем лучшим специалистом он, как правило, был. Не обязательно знаток цитат из Ленина, но, безусловно, Главный Строитель коммунизма в СССР. И, конечно, наживший себе многих врагов.

Если мне удалось этой статьей убедить читателя в том, что свет теории способен указывать на подобные объекты, значит, мы с читателем одержали сейчас важную победу в создании теории коммунизма.

 

Евгений МИЛЮТИН