Василий ПОПОВ. ОБЕСЧУВСТВОВАНИЕ ПОЭЗИИ (Второй ответ мастеру)

№ 2017 / 15, 25.04.2017

Странный вы человек, Сергей Сергеевич, вся ваша статья и стихи пронизаны одним духом «Спешу ответить». Куда торопитесь? Вы думаете, в литературе нужна скорость? Только-только объявили о поединке, вроде как дату определили – 6 июня, но не успели мы ещё сойтись, как вы уже выстрелили…

    Не хочется останавливаться на том, чтобы разбирать ваши новые обвинения, оправдания, вопросы и т.д. и т.п.; для поэзии, по большому счёту, это не имеет никакого значения. И мы с вами это прекрасно знаем. Хотя на один конкретный ваш вопрос всё же отвечу и тем самым перейду к основной теме – к литературе.

    Помните, как Сергей Михалков говорил, что если писателей попросить рассчитаться на первый-второй, то вторых номеров не будет. Это шутка, но, как известно, во всякой шутке есть доля правды. В том смысле, что каждый словоблуд считает себя первым. И только каждый настоящий поэт знает своё место, возможности и пытается не расплескать то, чем наделил его Господь, а может быть, даже и добавить что-то от своей вызревшей души. Главное, честно определить своё место и следовать Его воле, а это всегда тяжело, тем более, что и таланты Бог даёт всем разные. Ну, а первого выбирают для будущего века уже из почивших, тем самым создавая иерархию и связывая всех во единую живую цепь. Сегодня эта иерархия порушена, а цепь разорвана. Но Господь бросает таланты на землю точно так же, как сеятель пшеницы – горстями. И литература даже в безвременье продолжает прорастать к небу в образе дерева. Кто-то подобен ветвям, растущим по горизонтали, кто-то, как ствол, устремляется по вертикали, а кто-то копит в себе память годовых колец, где листья – это наши мысли. И всё это ради плода – ради той литературы, которая будет не полной при Пушкине без Языкова или Веневитинова или при Юрии Кузнецове без Передреева или Лапшина. А кто из нас из ствола пророс в веточку, кому предстоит усохнуть, а кому из веточки предстоит превратиться в ствол, только Богу известно. Ясно одно – мы все питаемся от одних корней, и дерево русской литературы устремляется во все стороны света, сплетаясь в сложные, порою противоречивые, смыслы текущей жизни. По плодам узнаете их, а мы ведь ещё все плодоносим. И я бы не стал так говорить, «что вкус их весьма невеликого разбора, и что в современной поэзии они мало что смыслят». О ком это вы говорите? О Валентине Распутине, Евгение Семичеве, Глебе Горбовском, Ларисе Васильевой, Марии Аввакумовой, Николае Зиновьеве и ещё многих других прекрасных поэтах и прозаиках старшего поколения, с которыми мне посчастливилось встретиться и что-то в разговорах с ними понять о поэзии? Вы, Сергей Сергеевич, как-то однобоко смотрите на русскую литературу, только с одной позиции – с позиции «мастера». И, как мне видится, вы мастер одного инструмента – рифмы. Само по себе это прекрасно, но есть один существенный минус, и он заключается в том, что вся ваша душевная работа направлена на поиск именно этой самой рифмы… и всё. Вы словно бы стали её пленником. Именно поэтому не вы пишете стихи усилиями своей воли, а рифма вам их надиктовывает. А куда это приводит, свидетельствуют ваши новые произведения. Думаю, вы не будете против, если и я скажу, как чувствую, вижу и понимаю поэзию. При всем том, что, может быть, мы разговариваем на разных языках.

    Итак, стихотворение «Сарай». Казалось бы, к технической части нет никаких претензий, здесь всё на своём месте: и ритм, и форма, и, что сразу подкупает, свежая, никем ещё не использованная, рифмовка. Но всё ли дело в технике и рифме и что они значат для содержания произведения – попробуем разобраться. Например, как учили нас в Литературном институте, форма и содержание должны быть взаимосвязаны, и бывает, что содержание выстраивает форму, а бывает, что форма сопротивляется содержанию.

    Когда я впервые начинаю читать чьё-то стихотворение, то смотрю на него, не обращая внимания ни на рифму, ни на размер, ни на то, как оно сделано. Читаю, в первую очередь пытаясь понять, о чем это стихотворение, что таится за его образами, какова смысловая нагрузка у всех его слов, а уже потом рифма и всё остальное. Разберём первый, казалось бы, яркий и неожиданный, образ в стихотворении. В начальной строфе вы сравниваете сарай с осклизлой пастью бульдога не потому, что здесь есть какие-то сходства, а от того, что найдена неожиданная рифма «где топко/бульдога», и именно к ней подтягивается весь последующий смысл, и автору уже не важно, соразмерен ли этот новый смысл теме, которую он заявляет, словам, которые он использует или – не соразмерен. Именно поэтому образ в стихотворении получается притянутым за уши к смыслу слов этой хлёсткой рифмовки. Революционный образ нужно готовить всем стихотворением, или хотя бы строфой, а так сразу с бухты-барахты сваливать его на читателя из-за того, что проявила себя рифма, не стоит, а если он и свалился, то надо сделать так, чтобы он раскрылся дальше. Например, если появился бульдог, то должны были хотя бы зарычать доски в третьей строфе для того, чтобы этот спорный образ оправдался. В стихотворении должно всё быть ради чего-то более важного, чем даже самая изощрённая рифма. И если слова взяты из некоей противоречащей изображаемому предмету лексики, из других состояний, то они словно бы соперничают с мыслью стихотворения, обезличивая его в целом. Например, слово «бульдог» не из деревенского быта (в деревнях таких собак вообще не держат), и мы ждём от этого «скрещивания архаики и модернизма» какого-то нового смысла, но смысл не проявляется, происходит лишь хаотичное напряжение, разваливающее стихотворение. Чистая, в голом виде, техника. А куда делось вдохновение?

    Именно на этом мне хочется заострить внимание. Ведь это тоже немаловажный фактор (а по-моему самый важный!) в написании стихов. Именно он формирует технику, и голос поэта, а самое главное – напрямую связан с его талантом. Неужели, овладев нехитрыми техническими инструментами сложения стихотворений, можно научиться писать стихи? Сегодня, видимо, да, научиться многие могут. И это повсеместно оправдывается в различных литературных изданиях. Посмотрите, сколько безвдохновенных стихотворений, безобразных в том смысле, что не стоит за ними человеческий, размышляющий, живым чувством и живою мыслью окрыленный образ автора. А мне всё-таки видится, что стихи должны писаться по вдохновению, как бы это архаично ни звучало, при всём том, что уже многие в наше перенасыщенное информационными потоками время забыли, перестали вдохновение чувствовать, перестали к нему обращаться, ловить и понимать его. Зачем ждать его, слушать, настраиваться, погружаться в него, когда можно сесть и просто выточить стишок, как на станке, на любую заданную тему. И всё в нём будет, как в стихах, но не как в поэзии. А почему это происходит, почему, когда я читаю ваши стихи, я удивляюсь только виртуозной рифмовке, а больше ничему не удивляюсь, не озаряюсь? А потому, что есть живая рифма, а есть мёртвая. Живая призывается чувством и смыслом, сопереживанием к происходящему, к написанному, мелодией стихотворения. Мёртвая рифма призывается, словно из будущего, показывая только возможности языка. В этом вам нет равных, и я уверен, что все последующие литературоведы будут знать вас как основоположника новой рифмовки. Но придёт поэт который вашими же рифмами напишет живые стихи, потому что он их выстрадает, эти рифмы придут к нему сами – органично, а не телепортируются из будущего, как это происходит у вас. Впрочем вы сами это заметили, говоря, что «в этом случае тебя не будут принимать годами».

    Поэзия начала XXI века ещё не готова к вашим рифмам, они должны родиться естественно. В болях и мучениях поэта на конкретные темы. А не в поиске рифм ради простого первенства их использования. Это больше похоже на спорт, где люди преодолевают дистанцию. Но литература – это не спорт. Она действует не в вещественном пространстве, а в духовном. Впервые использовать рифму – это ещё не значит сказать новое слово в литературе, на что вы претендуете, это значит как раз поиграть, пожонглировать словом и звуком. Вы больше музыкант, чем поэт. Уверен, что в музыке ваши произведения бы звучали гораздо естественнее. Музыка же поэзии иного рода. Рифма концентрируется из звуков строки, строка как бы сама выталкивает рифму из своего нутра, будто рождает её. У вас же это происходит наоборот, к рифме подгоняется весь смысл произведения, тем самым получается обесчувствование стиха – обесчувствование поэзии. Вам уже не нужно ни небо, ни вдохновение, вы сами себе вдохновение, и потому можете за два дня высверлить с десяток стихотворений разной конфигурации. Что и подтверждает ваша подборка. Стихи ваши словно металлические конструкции, и, конечно же, имеют они право на существование, вопрос лишь в том: почему они запрещают быть стихам, созданным из солнца и ветра?.. Этими стихиями сложнее управлять, нежели металлом, для них нужно больше, если не времени, то душевной работы, больше погружения в состояние. Согласен, в том, что появляется много откровенно слабых почвенических стихов. Но нельзя же всех грести под одну гребёнку. Нужно различать тона и полутона. Лично я выстраиваю себе иерархию из нравственных смыслов, из соразмерности формы и содержания. Вам это безразлично, не интересно, во главе угла у вас рифма, и если вы нашли новую, весь смысл подстроите под эту рифму, отдадите всё, чтобы она осталось у вас в стихах. Это заметно в каждом вашем стихотворении. Не совместимые вещи сталкиваются друг с другом в надежде новых смыслов, а на деле получаются одни противоречия, хотя иногда и мелькает живая искра. А если кратко, то по всей подборке можно сказать так:

 

«Икона» – в стихотворении не хватает мотоцикла, на котором вы бы въехали в байк-центр, благо кожаная куртка у вас уже есть и в запасе такие слова, как «Спокуха, не резон, трупные пятна, ужасно…» Не соответствие темы и лексики, разрушающие целое.

«Сельпо» – нет поэтической музыки, впрочем, как и во всех стихах.

«Радонеж» – «Ничего тут уже не сбудется, / Кроме свадеб, смертей, картох», а ведь это и есть наша жизнь, вы просто не верите в неё и, по-моему, в Бога. Хотя нет – вы в пути, и Бог вас ведёт, желаю вам не сбиться с этого пути. У меня такая же ситуация…

«Тризна» – зерно умирает в земле для того, чтобы родить новые… И нынешнюю гибель деревни я вижу в том, что ждёт её возрождение в новом виде с учётом всех уроков, прожитых нашим народом.

«Арманская бригада в залесье» – «Рукомойника колокольчик,/Опрокинутый кверху дном» – хороший живой образ, к сожалению, использован в плохом стихотворении.

«Гедриус» – «Чащоба»

«Тимофеевка» – аллергия у вас на деревню и, что тут добавить, – это судьба.

«Паук» – вот этот паук и плетёт у вас в голове ваши стихи. Мелкотьмье.

«Вечерние сосны» – «Скучна мне деревня теперь», сами за себя всё и сказали.

   

    Видите, как много нам нужно друг другу сказать, что даже не умещается в одной-двух статьях, а вы говорите, что нам не о чем говорить. А я ещё только пригляделся к одному вашему стиходроблению. …И литературная жизнь сегодня живет полнокровной жизнью и, я уверен, на данный момент переживает свой расцвет. Именно по этому времени будут судить о XXI веке в целом, я имею в виду примерно те тридцать лет с середины девяностых по середину двадцатых годов, которые, кстати, ещё идут и которые определят весь наш литературный век. Вопрос лишь в том, кто видит только одну часть процесса и её воспринимает, а кто полную картину и пытается в ней разобраться.

    Мой век – это Россия, которая неразрывно связана и с XIX веком, и с глубокой древностью, ровно так же, как и с будущими веками. Моё время не только то, в котором я живу, но и то, где жили мои предки, и оно живо для меня точно так же, как и живо уже будущее, потому что, глядя из нашего 2017 года в исторические глубины, можно уже увидеть очертания будущего. А глядя, например, на новую модель сотового телефона, можно только ожидать выхода следующего флагмана. Чувствуете разницу? Перечислять бездумно детали ускользающего века – это не для поэзии. Ну, что дало бы литературе, если бы я запечатлел пейджер и отношение человека к нему, описал вещицу, которая продержалась на стыке веков несколько годочков и канула в Лету, что это дало бы поэзии, что?! Я, конечно, вам отвечу и отвечу стихами, более того всей жизнью…

    Вы пишете, что: «Русская деревня как универсум исчезает уже почти сто лет, но ты не пишешь о повально заколоченных домах, вырубленных иностранцами северных и сибирских лесах, загаженных поймах и горьком одичалом пьянстве, как писали, криком надрываясь, твои старшие братья-почвенники.» Но, видимо, в том-то с вами у нас и разница, что помимо всех этих проблем, которые я тоже, естественно, вижу – я хочу показать и свет в русской деревне, каким он был, каким я его застал лично и в какой верю, в том смысле, что он всё-таки снова просияет. И ради справедливости на данный момент, прежде чем ответить городской лирикой, хочу предоставить вам пять стихотворений, которые я написал уже после окончания Литературного института, которые, возможно, вы еще не читали.

---

 

 

* * *

Вот это поле и деревья

Уже который год свистят.

Когда-то здесь была деревня,

Дворов наверно пятьдесят.

 

И этот злостный свист повсюду,

То ли в трубу, то ли в окно,

То ли в разбитую посуду,

То ли в трухлявое бревно.

 

Взлети хоть птица в небо что ли,

Но никого, ни ветерка.

Откуда свист? Всё поле, поле,

Деревья голые, река.

 

 

* * *                     

Какая ранняя весна,

Уже и снег почти растаял.

Как рыболовная блесна,

Сверкает лёд среди проталин.

 

Сырая, черная земля,

С сухими листьями, травою.

Поёт, кукует березняк

Вдали и машет мне рукою.

 

О, этот гул, весенний шум

Волной подымет зелень вскоре.

Я вышел в лес, и я дышу

Сосновым запахом и морем.

 

Иди, иди, иди в поля!

Боюсь, не вспомнят, не узнают.

Ты узнаешь меня, земля?..

В ответ подснежники кивают.

 

 

* * *

Слышу гул, как будто ветер сильный,

За окном пустая болтовня…

Всё шумит, шумит моя Россия,

Серебром и золотом звеня.

 

По земле поплыли пароходы,

Берегов не чувствует река.

Для хорошей, праздничной погоды

Расстреляли в небе облака.

 

Блики, стёкла, звёздная реклама,

Витражи, витрины, зеркала.

Всё блестит кругом, а света мало,

Всё горит огнём, но нет тепла.

 

Эй, ребята, запевайте песню!

Надоело слушать дураков.

Каблуком четыре раза тресну

И пойду плясать без каблуков.

 

Помоги мне русская гармошка,

Что нам их заморский дивиденд.

С нашею смекалкой даже ложка

Тоже музыкальный инструмент.

 

Многое от нас уже уплыло,

Многое земля себе взяла.

Пой душа, ведь ты не позабыла

Родину, которая была.

 

 

* * *

Снова на сердце тревожно,

Снова беру я тетрадь.  

Господи, сколько же можно

Кровью Твоею писать?

 

Больно за то, что я знаю:

Если строка запоёт –

Грешники, значит, вонзают

В белое тело копьё.  

 

Господи, мир обезумел,

Тонет в своей суете.

Нет, не воскрес, Ты не умер,

Ты ещё там, на кресте…

 

 

* * *

Расцвела под окнами сирень,

Полетел на двор медовый запах.

Как медведи – избы деревень

Память сжали в деревянных лапах.

 

Обнялись забор и огород

И пошли по полю до обрыва.

Сколько было пройдено дорог –

Всё трава зелёная укрыла.

 

Спи, деревня, спи, не умирай.

День придёт, и я приду – открою

И амбар твой низкий, и сарай,

И глаза, забитые доскою.

 

И увидишь ты, как мир хорош,

И услышишь ты звучанье мира,

Но, очнувшись вдруг, ты не поймёшь,

Что же это, что же это было.

 

 

Василий ПОПОВ