Айгистый цвет
Рубрика в газете: Жизнь национальностей: в поисках гармонии, № 2019 / 45, 05.12.2019, автор: Вячеслав АР-СЕРГИ
В национальных республиках Волго-Камья Геннадия Айги (1934–2006) всегда знали (кому – надо), знают и сейчас (так же), но его имя не входит в круг авторов, жизненно затребованных, скажем так, литературным процессом в этих регионах. Есть Айги – ладно, нет – ладно. Каким-то образом, когда-то и где-то родилась и оформилась стойкая мысль, густо подкреплённая неспешным казённо-библиотечно-книжным кровотоком, что Айги не входит в число корневых авторов современности, которых должно бы знать и потреблять на уровне первых блюд, а Айги пусть – лишь на десерт, не на сладкий. А может, и просто – как пряность, без которой, наверняка, можно и обойтись …И от этого взгляд на Айги, его творчество были изначально факультативны, но и то лишь в угоду эстетствующим местным непризнанным гениям – чудикам от литературы, так и не вошедшим в истории даже и своих региональных литератур. Такова – жизнь…
В литературных же кругах национальных республик «между Волгой и Уралом», а особенно в тончайшем профессиональном сегменте, вполне удовлетворялись небольшой справочкой об Айги, о том, что он есть – батыревский чуваш по фамилии Лисин, живущий в Москве и застольничающий только с иностранцами и московскими «мэнами». Пишет по-русски, без рифмы… Всё это представало только на уровне констатации факта, без никаких, как говорится, плюсов и минусов. Дескать, вольному – воля, а кесарю – кесарево… А большая чувашская поэзия, к слову, в СССР, котировалась – отменно, была отлично известна даже и чересчур взыскательному всесоюзному читателю: Константин Иванов, Мишши Сеспель, Педер Хузангай, Яков Ухсай и др. Эти имена и ныне остаются точными паролями чувашской литературы на необозримых просторах всей уже и нынешней Российской империи, где, по утверждениям специалистов, художественная литература и в наши времена создаётся чуть ли не на восьми десятках языков. А во второй половине века минувшего гремели имена самых национальных поэтов: Мустая Карима, Расула Гамзатова, Давида Кугультинова, Алима Кешокова и многих других, в их числе и весьма достойных, авторов национальных литератур страны. Всех их в национальных регионах Волго-Камья знали отлично и на тематических литмероприятиях «дружба народов – дружба литератур» к этому списку всегда добавляли и своих местных авторов – скромно, деликатно и неакцентированно. В Удмуртии Геннадия Красильникова и Флора Васильева, в Марийской Республике – Валентина Колумба и Николая Рыбакова, в Татарии (нередко) – Хасана Туфана и Туфана Миннуллина и др. Айги же не слышался. Даже, кажется, и в его Чувашии.
Во всех народах всегда любили и поклонялись в первую очередь именно слагателям Песни. А Айги же только поклонился пению, а самому сложить песню для народа – это было не его… Об этом мэтры национальных литератур Волго-Камья, уверенно ориентирующиеся и во всех столичных литературных коридорах с их издательскими дверьми, отлично знали и относились к стихописанию Айги беззлобно-равнодушно. Ведь его стихи, как таковые, никуда не звали, не успокаивали в горе, его стихи нельзя было читать на заполненных людьми площадях – днём, прошептать любимой в милое ушко – в ночь, и более всего: они были – разовые, то есть, прочитав их раз, не надо было уже ждать их прихода в себе в напряжённейшие жизненные моменты – уныния или радости, ненависти или любви. Такое поэту не спускалось. К тому же, на всесоюзных литературных мероприятиях в Москве и других больших городах страны приезжающие туда маститые чувашские авторы, просто и отмахивались от имени Айги – и всё. Я это помню хорошо.
Но, как говорят удмурты, каждая голова красива и хороша только в с в о е й (разрядка наша) шляпе. Нужен был свой мастер-шляпник для Айги, которого он ждал дол-л-го. Им стало Новое Время, мощнейшим мазком смазавшее немалую часть картины доныне устоявшегося и будто бы доселе незыблемого. Не стало СССР, ушли на время в тень его национальные поэты, никогда и не тешившие себя любого рода закордонными признаниями их стихов. Появились другие поэты, выхваченные из теней светом нероссийского фонаря. Среди них – Айги.
Тут надо сразу отметить, что без Атнера Хузангая (род. 1948 г.) российский мир Геннадия Айги – совершенно непредставим. Почему или зачем Атнер Хузангай – блистательный литературовед и один из ныне ведущих специалистов по многонациональным литературам нашей страны, стал практически толкователем и адептом стихомира Айги ? Как он сам говорит – айгистом … Ведь именно он внёс в список акций Айги свою немалую долю, в том числе и своё известнейшее имя (чего не было у Айги) – чуть ли не до блокирующего пакета… Если не больше, имея в виду состояние дел в современной айгистике, в первую очередь – в нашей стране… Почему? Вопрос уходит в область поэтической риторики – ему нет ответа, то есть, я его не вижу, хотя и догадываюсь. Эта риторика мастерски обыграна, к слову, в замечательном стихотворении классика удмуртской литературы Ашальчи Оки (1898–1973). Не удержусь от полной цитаты его…
Ты спросил у меня…
Ты спросил у меня:
– Ну, к чему это пишешь стихи,
Тратишь силы, как вол для сохи?..
А спросил ли, спросил ли, мой друг,
У овса, что созрел на полях,
Ночь и день почему он шумит,
Ночь и день сам с собой говорит?
А у речки спросил ли, мой друг,
Почему она вечно журчит,
Не смолкая струится, бежит?
А весною в садах соловей
Почему распевает с ветвей –
Ты об этом спросил ли, мой друг?..
(перевёл Кузебай Герд, 1898–1937)
Да, каждый соловей, говорят, поёт по-своему. Также как и каждый слушатель слышит того же соловья по-своему. И не только соловья, но и скворца, высвистывающего по-соловьиному… Божьи птахи… О чём это я?.. Ах, да! О том же, что Атнер Хузангай показал для всех национальных и нестолично-метропольных, да и не только… критиков и литературоведов пример наиболее полного партнёрского понимания поэта – как темы своих размышлений, а также пример просто и реального присутствия его самого в беседе поэта с читателем. Более этого, он стал его не то что толмачом, а и своего рода сподвижником, с засунутым во внутренним карман мандатом от самого поэта – к представлению его визитной карточки. И при этом он нисколько не служил этому самому поэту, нет, он говорил – своё, где надо аргументируя свои доводы строками стихов этого поэта. Это – высший пилотаж литературно-критического мастерства, ей-пра. Поэт и критик стали, позволим себе такую неказистую, но на наш взгляд верную, метафору – равными цилиндрами двигателя одного небесного авто, каждого из них везущего по нужному им маршруту. Ясное дело, подобной цели, скорее всего, и не ставилось, но это – отчасти и случилось. На благо всех и в первую очередь – Поэзии. Это есть пример самого высокого класса профессии литературного конструктора отдельного стихомира поэта N. Он, этот пример, на сегодняшний день практически и не превзойдён на всех литературных просторах современной России, а особенно – в её национально-творческих пространствах.
Лично я об Айги впервые (то есть поподробнее) услышал тоже от Атнера Хузангая – не тематично, а просто средь хаоса каких-то наших с ним бесед по злобе дня текущего. А углубил я свои познания об Айги уже на ВЛК Литературного института в Москве. И читал его стихи… В тогдашнем Литературном институте ни имя, ни творчество Айги не произвели на меня какого-то особого впечатления. Литинститут бурлил другими именами. В его беготне читать Айги было невозможно и неприемлемо, для него нужна тишина. И даже тогда он – только порционен. А прямо говоря, просто и – не нов. По сравнению с другими, так сказать, нетрадиционного письма поэтами, открытыми мной тогда. Те блистали всеми цветами радуги! А Айги всё же ведь был – чёрно-бел (помню его восхищение чёрно-белыми фотографиями и картинами). Но снова Атнер Хузангай доказал мне, что Айги не чёрно-бел, что в нём не семь цветов радуги, а – больше… Скажем, восемь… Этот «восьмой цвет» я и назвал уж сам – айгистый. Как пенистый, игристый и т.д. Айгистый закат, айгистый рассвет, айгистые глаза и айгистая ночь… Неважно – какого это цвета, но важно то, что колор айгистый – есть! Я же не могу не поверить Атнеру Хузангаю! Кому же тогда и верить-то…
Так я начал переводить стихи Айги на свой родной язык. Сначала как «аллаверды» тому, что и сам Геннадий Николаевич перевёл некоторые мои стихи на чувашский и опубликовал их подборкой в Чебоксарах – отличной силлабо-тоникой, филигранью строф, эффектными рифмами. Ей-пра, мне это очень понравилось – я узнал другого Айги! Как я про себя тогда сказал: «Нашего…». Я несколько раз, помнится, неимоверно громко прочитывал из отправленной мне Айги чувашской газеты свои стихи – в них была энергетика! Чувашский язык ветром шелестел в волжских камышах, шлёпая волны на камни – как осязаемо, а Волга – это же живейшая артерия Земли!.. Во всяком случае, для нас – идущих к ней своей Камой… Нет, не чужда мне тюркская стихоритмика.
Но я забежал вперёд… А до этого мы и познакомились с Геннадием Николаевичем. «Ах, если бы его стихи были как их автор!..»,– неотступно думалось мне тогда, когда я уже возвращался из квартиры Айги, что в Рабочем посёлке, на электричке – в Москву, в свою гостиницу. Я был совершенно восхищён Геннадием Айги, он был – само радушие, остроумие, мудрость, эффектная скромность и братско-отцовское плечо… Хоть – в разведку с ним! Потом его такого я, увы, и не встречал уже. Видно, проектный заряд первоэффекта, обычно выделяемый Айги для знакомства с новым человеком – иссяк. К тому же, я не был известным человеком (это осталось неизменно и – Слава те, Господи…), от меня мало что зависело, я не имел решающих связей (в особенности, зарубежных) и какой-то увесистой мошны. На месте Айги, так я сейчас думаю, я, наверное, вёл бы себя с таким как я – как и он тогда… Он ведь был уже немолод… Но это уж – другая история… Хоть она и нормальна своей ненормальностью, но таковы мы уж и есть – люди. И в этом тоже есть какая-то своя судьбоноскость.
Да, я перевёл и опубликовал на удмуртском языке пару или три десятка стихов Айги. Помимо меня в Удмуртии его переводили и другие переводчики, в частности, с публикациями в удмуртском журнале.
Насколько я знаю, переводили стихи Айги и в других национальных литературах (вы уж простите, знаю, что эта фраза по-русски – не совсем верна, но мы ведь – не русские, от этого нередко и во фразах своих – просто айгистые) нашего Волго-Камья. Да и в других российских регионах… Но своим автором Айги не стал, увы, нигде, даже и став впоследствии Народным поэтом Чувашии…– обычный путь необычного поэта. Национальные писатели не забыли подчёркнутую русскость его прежнего поведения – где он старался быть и более русским, чем и сами русские. Никто его за это и не думал как-то укорить, это заметить, но, как говорится, след-то остался… Айги, как и в старые времена (скажем, ещё и царские) став волостным писарем, просто взял и отошёл от своих родных корней (о таких явлениях немало писано, к слову, и авторами конца XIX века; теми же чувашскими, да и удмуртскими просветителями) и от этого он не стал (да и не хотел, наверное, стать) национальным поэтом – ни русским и ни, тем более, чувашским. Он, мне думается, просто жил: будет день – и будет пища… Рассказы же о том, что на родине поэт подвергался чуть ли не политическим гонениям, оставим их рассказчикам. Ведь не новостью является то, что в национальных республиках, да и вообще в провинции, кукиш, сжатый в сторону столицы, и не разгибается… И не только в России. Но особенно – в России. А молодой стихотворец вернулся (тогда, после Литинститута) на родину – именно равнодушно непринятым оттуда. Это должно было облиться обильными водами на его мельницу… Он должен был быть чуть ли не героем, который в чём-то, не важно – в чём, но не согласился с мнением самой Москвы… Но этого не случилось. Наверное, этого не случилось так же, как, наверное, и не было особых битв и в самой Первопрестольной (мало ли в те времена исключали из институтов людей – они, немалой частью, возвращались туда же, с Божьей помощью). И Айги тоже – снова уехал в Москву, где и прожил свою жизнь. Со слов самого Айги мне показалось именно так – если я всё верно расслышал от него самого…
Айги, конечно же, не был святым, и он и не лез в эти самые особые – вот где основа обнажённейшего нерва его поэзии. А мы хотим вместить его в прокрустово ложе собственного нашего аршина. Святые так не делают. Стало быть, и мы, по Сеньке – шапка. Слава Богу, что мы теперь хотя бы это стали понимать. И знаем, что честно заработанный кусок хлеба всегда греет душу. Грел он, думаю, и душу Айги, когда он получал скромные вознаграждения за труды свои литературные и тем и – жил. Я так думаю. Но когда я задумываюсь о нём, его стихах… подольше обычного, то меня снова пробирает острейшая жалость – ко всему. И особенно по дням, как нашим, так и не нашим – ушедшим и уходящим. И никогда я не забуду его слов, приглушённых и быстрых…:
– Мне думается, что Поэзия – это в первую очередь то, что с тобой происходит при чтении того или иного стиха. Именно чтении – как осязании! Надо следить именно за этим вот здесь, – и он указывал на своё солнечное сплетение, – что в тебе происходит… а сюжеты, архитектура и так называемая поэтика стиха – это всё потом, потом, потом…
P.S. Помню, хоть и много уж воды утекло с той поры в нашей Каме, как мы осенним вечером, грустноватым, неспешно пили белое вино с одним из европейских переводчиков стихов Айги. Вино было неплохое, человек (царствие ему небесное…) – занимателен. « А знаете, – сказал он тогда, – Айги я перевёл, перекатал за один вечер – полкниги. Нет, даже, получается, и не перевёл, а провёл вечер с Айги – просто и нехитро»… Наверное, я подумал потом, дело ведь не столько в переводе стихов Айги – деле довольно опасном, где за кажущейся неимоверной лёгкостью на первый взгляд просто и атомизированных строк и слов – кроется что-то доселе неведомое, а в том, что Геннадий Айги дал нам возможность причаститься его строками к Нечто, которое, может быть, и не хуже и не лучше уже изведанного нами, но оно – другое. Неведомое и неизведанное. А для этого ему не обязательно было быть поэтом, но он ещё и – был. И – есть… А свой поэт, он в любом хозяйстве нужен, как в чувашском, так и удмуртском, русском и т.д. … Неважно – зачем… Так, на всякий случай. Может, вдруг да и понадобится этот колор – айгистый… Жизнь ведь нынче… непростая.
Добавить комментарий