Быть собой между полюсами
(Арабески и истории)
№ 2025 / 37, 18.09.2025, автор: Игорь ТЕРЕХОВ (г. Нальчик)
Им не под силу даже время
Очень странная ситуация складывается у меня с современной русской поэзией: я не нахожу у наших авторов откликов на те мысли и чувства, что в последнее время волнуют меня. Но встречаю их в стихах Аполлона Майкова, Константина Случевского или Якова Полонского.
Большинство современных русских стихотворцев стараются, главным образом, показать свою оригинальность или своеобычность, частое пребывание в каких-то необычных местах или попадание в нетривиальные, с их точки зрения, ситуации.
Главная задача большинства – выделиться любым способом из сотен себе подобных, а не слиться со своим народом и выразить присущие ему в этот период настроения и надежды, передать дух своего времени.
Конечно, это идёт от того, что наша литература долгое время находилась под идеологическим прессом, а теперь, освободившись от него, старается всеми силами и мастерством своих паладинов занять достойное место в жизни современников.
Но как писал последний русский титан ХХ века Юрий Кузнецов:
Какое призрачное племя!
Им по плечу мешок нытья,
Но не под силу даже время.
Шекспир для конкретных пацанов
Как-то перебирая старые литературные журналы, натолкнулся в «Новом мире» на своеобразную интерпретацию трагических событий, произошедших некогда в замке Эльсинор с приехавшим на каникулы виттенбергским студентом – сыном почившего короля, предложенную популярным некогда коммерческим беллетристом Б.Акуниным, ныне причисленным к числу иноагентов.
Пересказ классических сюжетов дело обычное в любом виде искусства. Литература и здесь не является исключением: достаточно вспомнить траекторию изменений образа Дон-Жуана от Тирсо де Малино до нашего Пушкина. Шекспировский «Гамлет» тоже имеет свой корпус толкований, среди которых есть свои шедевры, такие, например, как пьеса Стоппарда «Розенкранц и Гильденстерн живы». Так, что негоже, уподобляясь пушкинскому Сальери, заранее восклицать: «Мне не смешно, когда фигляр презренный пародией бесчестит Алигьери». Классики сами умеют постоять за себя.
Однако б.акунинский текст настораживает с первой же сцены, когда ухаживающий за Офелией Гамлет щиплет её за задницу. Ничего, это средневековье, автор начитался Бахтина и приглашает нас окунуться в атмосферу карнавала, успокаиваешь себя. По мере же дальнейшего чтения понимаешь, что г-н сочинитель видит персонажей пьесы не героями барочно-раблезианского действа или классической трагедии, а участниками некоего представления в духе буржуазного романа XIX века, когда каждое действующее – или умышленно бездействующее! – лицо имеет побудительным мотивом только корыстный интерес. И это ощущение получает окончательное подтверждение в финале, когда оказывается, что весь переполох в Эльсиноре устроил Гораций (sic!) для того, чтобы Фортинбрасу было бы сподручнее взойти на датский престол.
Не думаю, что Б.Акунин сознательно «принизил» шекспировский шедевр. Он приложил недюжинное мастерство, чтобы свести концы с концами, создать свой вариант классического сюжета, даже стилизовал его под стихотворные переводы пьес Шекспира конца XIX века. Он сделал то, что мог и что умеет – написал пьесу для конкретных пацанов, которые, короче, хотят культурно отдохнуть. Б.Акунин удивительно ухватил культурный императив второго этапа первоначального накопления капитала в России и реализует его в разнообразном беллетристическом творчестве.
Что же касается вопросов подлинного литературного мастерства, то, скажем, пьеса Стоппарда открывала новые, не замечаемые прежде, перспективы в классической трагедии Шекспира. Пьеса Б.Акунина их не открывает! Она подобна пересказу событий, произошедших в Эльсиноре, человеком, увидевшим их через замочную скважину.
Быть собой и прикасаться к высокому
«Дигамма» – последняя книга известного французского писателя и историка искусств, лауреата всевозможных европейских литературных премий Ива Бонфуа (1923-2016). Книга издана в России в 2024 году усилиями его постоянного переводчика и комментатора Марка Гринберга (1953-2023). Она объединила три последних авторских сборника Бонфуа, посвящённых основным художественным темам автора: внутренней противоречивости языка, неполноте любых образов и знаков, лжи и истине воображения, обманчивости наших воспоминаний и поэзии, как средству преодоления разломов, порождаемых языком и понятийным мышлением.
«Поэзия и язык, память и забвение, слово и молчание – полюсы, ориентирующие мысль автора, и читатель почти всегда ощущает эту рефлексию», – пишет переводчик во вступлении к этому сборнику стихов, короткой прозы, эссе, рецензий, заметок и рефлексий.
А литературный критик Ольга Балла в журнале «Пироскаф» (№2, 2024 г.) отмечает:
«Вообще, кажется, одно из принципиальных для Бонфуа действий – преодоление границ между традиционными, устоявшимися формами литературного высказывания: не только между поэзией и прозой, стихами и эссе, эссе и рассказом, но и куда нетривиальнее – между твёрдыми поэтическими формами и свободным стихом…».
И добавляет:
«Пересекает поэт, как будто не замечая их, также и границы, совсем уж, по идее, непреодолимые: между явью и сном: тексты Бонфуа строятся во многом по сновидческой логике, а есть и отдельный их жанр, который он сам называл приснившимися рассказами».
Так что читать такого автора, как вы сами понимаете, одно удовольствие, которое можно позволить себе только в обстановке полного покоя и равновесия душевных сил, о чём в нашей стране в последние десятилетия можно только мечтать. Но несмотря на все эти трудности мы всё же время от времени читаем Ива Бонфуа и даже делаем выписки из его книг в свои рабочие тетради. Вот некоторые из книги «Дигамма»:
«…быть собой и прикасаться к высокому смыслу можно лишь в том случае, если не разлучаешь человеческое лицо с плотью; что крошечный цветок абсолюта должен расцветать только в материи мира, какой бы ужасной она ни была.
Слова не спасают, разве что грезят.
…слова
Отступают перед тем, чего говорящий
Не испытал и о чём не может рассказать.
Писать – значит оставаться замкнутым в себе, подчиняться своему прошлому, своим безотчётным желаниям; знать о других только то, что отражается в знаках, образующих бледный след нашей речи; не давать, а брать».
Дигамма – так называлась некогда исчезнувшая из греческого алфавита буква. Различные попытки зафиксировать в тексте исчезающие образы, промелькнувшие явления, всплывающие порой в памяти происшествия или услышанные некогда истории, составляют содержание книги французского писателя, названной в честь данной буквы.
Между северным и южным полюсом
Старуха-попрошайка барражирует между крупным гастрономом и комплексом правительственных зданий. У неё большие квадратные очки с толстыми увеличивающими стёклами, в платке и в этих очках – она вылитый лётчик-ас времён первой большой войны. Она медленно заходит на прицельное бомбометание, бомбит водителей крупных чиновников и прилично одетых ротозеев. Придерживается мичуринских принципов: нельзя ждать милостыней от природы, взять их у неё – наша задача.
За перемещениями старухи из своего окна наблюдает местный диктатор. Он не берёт даже разрывающуюся от напряжения трубку прямого провода. Он думает о том, что его жизнь мало чем отличается от промысла этой старухи, разве что побираться приходится не на улицах и площадях, а в коридорах и кабинетах державной власти. Вечером он глушит накатившуюся тоску и злобу бодрящим напитком масс.
Протоколист, заносящий в летописи хронику этих дней, пишет о постоянном пунктире в линии нашей судьбы. Образы диктатора и безвестной старухи служат полюсами того магнита, между которыми протекают всеобщие дни и недели.
Окраина России. Тоска. Начало нового тысячелетия.
Третье издание
В книге «101 история дзен» есть рассказ о Тэтсугене, преданном почитателе дзен, предпринявшем первое в Японии переводное с китайского издание буддийских сутр. Он собирал для этого пожертвования, путешествуя десять лет по стране, равно благодаря и тех, кто дал сотню золотых, и тех, кто опустил в пожертвенницу мелкую монетку.
Когда он насобирал нужную сумму, вышла из берегов река Удзи, а потом настал большой голод. Тэтсуген все собранные деньги потратил на спасение людей от голодной смерти, и принялся собирать снова.
Во второй раз, когда он был близок к осуществлению своей мечты, страну охватила какая-то эпидемия. И Тэтсуген снова отдал всё собранное им на помощь людям.
В третий раз он двадцать лет собирал средства на издание сутр. Книга печаталась с деревянных клише тиражом в семь тысяч экземпляров, что по тем временам было грандиозным предприятием.
Японцы говорят своим детям, что Тэтсуген трижды издавал сутры, и что два первых издания даже превосходят третье.
Приходские фацетии
В переходную пору общественной жизни особый читательский интерес вызывает литература «быстрого реагирования» – сборники документальных рассказов, былей, житейских историй, фактических свидетельств быстро изменяющегося времени. Новая книга выпускника Литинститута, священника Николая Толстикова «Уголёк. Приходские рассказы и не только» (изд. Данилова монастыря, М., 2025 г.) посвящена современной церковной жизни, взаимоотношениям церкви (её служителей) и современного общества, «мiра» в толстовском смысле.
В книгу вошли несколько рассказов и большой цикл коротких заметок, сказов, житейских анекдотов и фацетий под названием «Приходинки» из жизни церковного прихода, где несёт службу автор. Читая и перечитывая их, погружаешься в неторопливую жизнь, верослужение, мышление, житейские размышления и благостные откровения обитателей небольшого провинциального прихода. Нанизанные на нить авторского повествования, они вызывают то удивление, то улыбку, то недоумение, а то и восхищение писателем, сумевшим разглядеть в бытовой истории отблеск божественного света.
Вот бабушка принесла в дар священнику связку сухих позеленевших баранок. «Хотела поросёнку отдать… Да ты возьми! Хоть помолишься обо мне, грешной!», – чистосердечно говорит старая колхозница, не привыкшая разбрасываться харчами.
А вот рассказ о силе материнской молитвы. Когда началась война с фашистами, молодого Ваню, дядю автора, вместе с другими мобилизованными отправили на барже на сборный пункт, и тут ветер сорвал с его головы кепку и швырнул её за борт. «Вернётся мужик! Попомните моё слово!», – сказал кто-то из провожавших ребят стариков. И, действительно, несмотря на службу в морской пехоте, тяжёлое ранение, выход из окружения, госпиталь, а после службу по поимке диверсантов в северных лесах, вернулся Ваня домой и «засел за рычаги трактора».
И однажды, вспахивая колхозное поле, наткнулся на треснувший горшок с деньгами. Тут же к полю потянулись ходоки – детишки, получавшие банкноты на гостинцы, а вслед за ними и мужики, бегавшие в магазин «за горючим» так что «только пятки сверкали». Очнулся Ваня на следующий день под трактором, а рядом стояли сварливая баба и милиционер. Оказалось, эта баба продала родительский дом, а вырученные за него деньги закопала в поле, в горшке. Нашлись и свидетели. Потом был суд и присудили Ване выплачивать всю сумму. Тут ещё мать на него насела: «Я за тебя всю войну молилась, просила у Господа, чтобы живой вернулся! Лучше бы ты эти деньги в церкву отнёс! Порушенную церкву с войны восстанавливаем, любая копейка к делу».
Не сладко пришлось бы Ивану, да неожиданно грянула денежная реформа, и «Ванюхин должок в одночасье истлел, как фитиль в керосиновой лампе». «Ну, не везунчик ли?» – восклицали изумлённые односельчане. А сам Иван, вспомнив слова матери, побежал в сельский храм, где ни разу до того не был, и поставил перед образами самую большую свечу.
Среди «Приходинок» много историй и про священнослужителей. Автор любуется ими, записывает их меткие высказывания и неординарные поступки, порой вместе с нами улыбается над их поведением, но никогда не показывает служителей божьих в негативном контексте. Оно и понятно: слишком недавно в нашей стране стало опять возможно открыто исполнять религиозные обряды, служить вере, говорить в обществе о церковных праздниках и служителях божьих, чтобы опять не скатиться сперва в якобы научный, а потом и в бытовой атеизм.
Что считать произведением искусства?
Случайно натолкнулся в телевизоре на документальный фильм «Почему собаки не ходят в музей?» (2016 г.) – об отделе современного искусства Эрмитажа.
Существуют ли общепризнанные критерии того, что считать произведением современного искусства, а что нет. Является ли кучка кирпичей, уложенных причудливым образом, объектом культурного наследия или нет? А набор цветных тряпочек, свисающих с потолка? Или множество раскачивающихся на верёвках в воздухе старых чемоданов?
Бедный пожилой директор Эрмитажа Михаил Пиотровский вынужден был с экрана облекать в красивые слова банальности, чтобы не прослыть ретроградом.
На мой взгляд, всё обстоит гораздо проще. Произведением искусства можно считать такое творение визуального искусства, которое говорит нам что-то новое о человеке, его месте на Земле и его связи с Творцом. Великие произведения искусства приближают нас к Богу, раскрывают божественное в нас.
Большинство же произведений т.н. современного искусства являются всего лишь красивыми (или шокирующими) дизайнерскими проектами, призванными украшать общественные пространства или личные апартаменты.
Демонстрировать произведения современного искусства в залах классических музеев (тот же Фабр в Эрмитаже) – это искусственно повышать их значение за счёт общепризнанных шедевров. Будучи выставленным в залах итальянской, французской или голландской классической живописи такое произведение будет купаться в лучах славы шедевров и покажется посетителям чем-то значительным и весомым. А окажись оно вновь в залах современного искусства, как и многие подобные объекты совсем не привлечёт внимания посетителей.
Летучая гвардия
Птицы – это посланцы Бога. И не только в литературе, но и в обычной жизни: они всегда прилетают с неба, их пение – отголоски мелодий небесных сфер. Всем своим беззаботным видом они свидетельствуют о наличии неких, невидимых нам сил, которые оберегают их и в мороз, и в жару, и в бескормицу.
Кормление птиц – это ещё и преодоление одиночества, желание быть полезным и нужным хоть кому-то из живых существ. Ведь если человек никому не нужен, он готовый персонаж с открытым билетом на ладью Харона.
Птицы, их кормление, прилёт по часам к приготовленной для них кормушке, дают людям возможность почувствовать себя человеком, существом разумным, занимающим срединное место между ангелами и зверьём.
А те люди – с рабочей окраины Нальчика, что бросают в голубей камни, они никогда и не были людьми. Обыкновенные звери в оболочке человеческих тел.
И на площади Св. Марка в Венеции, наблюдая, как туристы кормят католических голубей, вспоминал вас, птицы Искожа, стучавшие осенью и зимой мне в окно клювами, напоминая, что пора кормить летучую гвардию рабочей окраины.
Самое актуальное – “Что считать произведением искусства?”.
А самое трогательное – “Летучая гвардия”.