Чуковский-Маршак-Михалков
№ 2024 / 2, 19.01.2024, автор: Максим АРТЕМЬЕВ
Три классика советской детской поэзии – Маршак, Чуковский и Михалков словно олицетворяют этнические ступени в русскоязычной, как выразились бы сегодня, литературе СССР – чистокровный еврей Самуил Яковлевич, полукровка (причём одна из «полу» – украинская) Корней Иванович, и коренной русак, причём из дворян, Сергей Владимирович.
Маршак начинал путь с сионистскими стихами, как представитель подозрительного меньшинства. Чуковский больше страдал от безотцовщины, и о национальном происхождении мало задумывался. Ну а самый молодой – Михалков, вступавший во взрослую жизнь в период борьбы со всем истинно русским, был на грани остракизма хотя бы уже как дворянин, что означало в то время положение куда худшее, чем у иудея Маршака или незаконнорожденного Чуковского до революции.
На этом этническую тему можно завершить, ибо национальное, социальное и религиозное происхождение в зрелом творчестве данных авторов уже не имело никакого значения. Все трое стали частью советского культурного истеблишмента – и заслуженно, в силу именно литературных свершений, а не интриг. Они по праву достигли успеха и признания, просто потому, что писали лучше остальных в избранной сфере. Обычно, когда серьёзные советские поэты брались за стихи для детей, выходило плохо – слишком рассудительными и неживыми получались их произведения, вспомним Мандельштама или Бродского. Единственным исключением, пожалуй, был Маяковский, автор афоризмов про «крошку сына», написанных на одном дыхании, которые так и хочется громко повторять вслух.
Поэтический дар Маршака был скромен, его стихи «для взрослых» очень посредственны. Но он имел способность складывать весёлые и лёгкие строчки, которые были по вкусу ребятне, и запоминались безо всякого труда –
– Где обедал, воробей?
– В зоопарке у зверей.
Эй, не стойте слишком близко –
Я тигрёнок, а не киска!
Глупый маленький мышонок
Отвечает ей спросонок:
– Нет, твой голос нехорош.
Слишком громко ты поёшь!
Младшие товарищи Маршака по журналам «ЕЖ» и «Чиж» – Хармс, Введенский и Олейников были несравненно крупнее его как поэты, но для детей писали ерунду, во всех смыслах халтуру, а он был истинным профессионалом. Поэтому его имя и сегодня многое говорит широкой публике, а их за пределами «тусовки» никто не знает.
Корней Чуковский не являлся поэтом вовсе, и к стихам обратился единственно из желания заработать. Отсутствие поэтического дара не мешало ему удачно рифмовать. В стихах он откровенно дурачился – в отличие от Маршака, пытавшегося писать «серьёзно».
Жил да был
Крокодил.
Он по улицам ходил,
Папиросы курил.
По-турецки говорил.
Чуковский, вступивший на путь сочинения для детей раньше Маршака, как бы перенёс в печать гимназический фольклор, стал допускать всевозможные несуразности. Он лишил детскую литературу дидактичности, смело её пародируя –
Маленькие дети!
Ни за что на свете
Не ходите в Африку,
В Африку гулять!
Лев Толстой, автор «Акулы» и «Льва и собачки», конечно, бы его не понял, как и Чехов – автор «Каштанки».
Продуктивный период у Чуковского длился порядка двенадцати лет – с 1917, времени написания «Крокодила», до «Айболита» 1929 года. Дальше он писал стихи редко, но то, что выходило из-под его пера, демонстрировало полное падение таланта:
А он, поглядите, какой боевой:
Бесстрашно и дерзко бросается в бой.
– Нет, он колдун! Подобно мне,
И он родился на Луне.
Сергей Михалков, в отличие от старших, годившихся ему в отцы, коллег, вступил в детскую литературу очень рано. Иными словами, он сразу нашёл свой путь. Чтобы написать в 22 года стихи наподобие «Дяди Стёпы», «А что у вас» или «Фома» требовался своего рода гений. «Дело было вечером, делать было нечего» – слова льются так плавно и так естественно, что трудно вообразить что-либо совершеннее.
Талант не покидал Михалкова долго. Да, главные свои стихи он создал между 1935 и 1940 гг., но и после у него случались удачи. «Мораль у басни такова» – уже из послевоенного, также как «Мимоза» и «Прививка». И даже продолжение «Дяди Стёпы» вышло не совсем бездарным, по крайней мере, по звучанию стиха – «Я, друзья, скажу вам сразу: Эта книжка – по заказу. Я приехал в детский сад, Выступаю у ребят. «Прочитайте «Дядю Стёпу», – Хором просит первый ряд. Прочитал ребятам книжку, Не успел на место сесть, Поднимается парнишка: «А у Стёпы дети есть?» Что скажу ему в ответ? Тяжело ответить: нет». А ещё имелись достижения и в прозе – «Праздник непослушания» и «Похождение рубля». Сергей Михалков – очень недооценённая фигура. Его номенклатурные успехи заслонили литературные в глазах бесчисленных завистников, хотя и сами карьерные достижения заслуживают отдельного разговора.
Где-то рядом с этими тремя стоит Агния Барто, но всё-таки на ступеньку ниже, хотя стихи про бычка, мячик, зайку, резиновую Зину и Тамару-санитара тоже выдающиеся. Она даже повлияла на Михалкова – у него в «Хрустальной вазе» 1951 года – «Сперва, от магазина, Несла покупку Зина», тогда как «Купили в магазине Резиновую Зину» написано в 1930. Но как бы там ни было, Барто в эту мужскую компанию со своей женской деликатностью не вписывается.
Со своей страстью к выстраиванию иерархий, я бы рискнул проделать этот номер и в отношении детских поэтов. Первое место я безоговорочно отдаю Михалкову. Для него детские стихи были не халтурой, а смыслом существования, и он очень рано понял своё предназначение. Потому его стихотворения звучат как написанные «изнутри», одним из детей – «На прививку! Первый класс! – Вы слыхали? Это нас!» или «– А у нас в квартире газ! А у вас? – А у нас водопровод! Вот!»
Стихи же Маршака, которого я поставлю на второе место, это взгляд «сверху», умного взрослого дяди, может, даже вожатого бойскаутов, который любит заниматься с ребятами, но который ни в коем случае не один из них.
Чуковский, как мне кажется, детей не любил и откровенно над ними издевался. Точнее, не над ними, а над авторами традиционной детской литературы. Бог дал ему дар пародии, и его стихотворчество можно рассматривать как насмешку – Корней Иванович потешался много лет над штампами книжек для детей. У него постоянно присутствует то, что англичане называют tongue-in-cheek, то есть скрытая усмешка, ирония, подрывающие сказанное. Псевдонародные обороты – «Уж не буду, уж не буду Я посуду обижать. Буду, буду я посуду И любить и уважать!» или «Я Федорушку прощаю, Сладким чаем угощаю. Кушай, кушай, Федора Егоровна!» либо барабанно-пропагандистские «И в ванне, и в бане, Всегда и везде – Вечная слава воде!» служат именно этой цели.
Характерно, что Маршак с Чуковским являлись англоманами и много переводили с английского, в том числе для детей. Конечно, как люди малообразованные, они плохо знали британскую и американскую литературы, хотя у нас, в стране, отрезанной от мировой культуры идеологическим барьером, и могли сходить за эрудитов.
Как в русской литературе Чуковский избрал своим предметом «мастерство Некрасова», за что и получил Ленинскую премию, так и в американской он монополизировал переводы и изучение Уитмена, поэта того же поколения. Я уже в одной из своих публикаций показал, что переводы Чуковского из американца были чудовищны по своим ошибкам, вызванным в первую очередь плохим знанием реалий США. Но это не мешало ему числиться знатоком.
Маршак взял себе Шекспира, которого переводил, вульгарно осовременив, как и Блейка, Бернса или Стивенсона. В итоге получались бойко звучащие стишки – «Из вереска напиток Забыт давным-давно. А был он слаще мёда, Пьянее, чем вино», впрочем, весьма любимые советским читателем, невзыскательному уровню которого они вполне соответствовали.
Михалков из себя эстета не строил – да никто бы и не поверил. Но тоже переводил, не менее хлёстко, как, например, с идиш – «– Анна-Ванна, наш отряд Хочет видеть поросят!» Может, потому что у него не было амбиций, перевод, на мой вкус, вышел блестящим и самоценным.
Лев Квитко написал про поросят не случайно. В иудаизме свинья – грязное некошерное животное. Прикасаться к ним верующим евреям запрещено, и как замечает современный израильский исследователь:
«Двадцатью годами ранее было трудно представить, что еврейский автор, даже если он не был верующим, опубликует еврейскими буквами столь дерзкую книгу под названием «Поросята»… участие евреев в выращивании свиней считалось вершиной освобождения от традиций и оков религии».
Михалков же деликатно «снимает» антирелигиозную тематику. Правда и тут не обошлось без tongue-in-cheek. «Хочет видеть поросят» – звучит не по-русски. Желать можно увидеть, посмотреть и т.д. А «видеть» здесь неуместно, это не ситуация есенинского «Я хочу видеть этого человека». И в этом неловком обороте видится скрытый идишизм, своего рода подмигивание русского поэта еврейскому.
Все трое были очень разными людьми. Корней Чуковский – это литературный критик, ставший известным на всю страну стишками для детей, которых потом всю жизнь стыдился как ерунды, и мечтал остаться в памяти людской как крупный знаток словесности. Самуил Маршак тянулся к «высокой поэзии», к трагическому звучанию, но достиг славы совсем на ином поприще. Сергей Михалков сразу понял, в чем особенность его дарования, и с избранного поприща не сходил и не комплексовал.
Статья отличная, Максим.
Только вот Чуковский не просто “дурачился”, по-моему. Иногда он оказывался пророком.
Один его “тараканище” чего стоит…
Стихи Агнии Барто, Самуила Маршака, Корнея Чуковского и Сергея Михалкова прочно вошли в мою жизнь ещё в раннем детстве. “Наша Таня горько плачет: уронила в речку мячик…” Мне тогда, наверное, два годика было? Барто этим стихотворением довела меня до слёз. Я рыдал и клялся Танечке достать ей мячик из речки. Маршак удивил меня стихами о “Рассеянном с улицы Бассейной”, “Мистером Твистером”, “Ищут пожарные, ищет милиция…” – мне уже три или четыре года. Чуковский, приблизительно в это же время, увлёк меня поэмами о докторе Айболите и Бармалее, а также о грязнуле Федоре. Меня поражала игра звуками и ритмом. Вскоре появился Сергей Михалков с дядей Стёпой, упрямым мальчиком Фомой, ленивым Петей-“Мимозой”… Во всех этих книжках были замечательные цветные рисунки, книжки были, как правило, небольшого формата в мягкой обложке. Цена (после 1961 года) от 10 до 15 копеек. В сельмаге (я тогда ещё в школу не ходил) продавали в рамах цветные портреты Барто, Михалкова (я уже знал их в лицо). В кино показывали фильмы и сборники мультфильмов для детей, в магазинах продавали диафильмы с кадрами из этих фильмов. Всё стоило дёшево, копейки. Стоило дёшево в магазинах, себестоимость была, наверное, выше, но покрывалась дотациями от государства.
Прикинул по средним зарплатам в Беларуси/СССР @1984.
Книжка-раскраска Барто, 16 страниц а5 в 1.4 раза дороже 10 копеек. Книжка 64 страницы — в 3.7 раз.
Не сказать, что дороже.
Я написал о своём детстве. А это 50-е и 60-е годы ХХ века. Книги для подростков с чёрно-белыми иллюстрациями в твёрдом (картонном) переплёте стоили от 80 копеек до 1 рубля 20 копеек. Например, “Батый”, “Чингиз-хан”, В. Яна до рубля экземпляр; “Таинственный остров” Жюль Верна – 1р. 20к. и т.д. Моя первая зарплата в 1965 году была 45 рублей, вскоре стала 70 рублей (минимальные оклады). Я был молод, работал в филармонии и получал ещё суточные в поездках по стране и рубль с концерта, а концертов у нас было до тридцати в месяц. Дорога и гостиницы оплачивала филармония. В Белоруссию дважды ездил. Первый рабочий день в жизни был в филармонии Минска. Обед в “Бульбянной” в центре Минска около рубля стоил.
Всё таки Федорино горе Чуковского – вещь по своему шедевральная. Одно только “Чудо случилось с ней, стала Фёдора добрей” дорогого стоит.
Я помню все сонеты Шекспира переписал в общую тетрадь в молодости, переведенные С.Я.Маршаком. И для меня его стихи идеал. И вот не могу судить на каких филологических весах автор очерка измерил масштаб Михалкова, Чуковского и Маршака. Конечно в детстве я их всех читал и знал и любил. А вот современный филологический ценник поэтов золотого, серебрянного веков, и пятидесятников для меня кажется чем-то заумным и надуманным.
Не по-русски: “Всё очень просто, сказки — обман, солнечный остров скрылся в туман…” В туман может скрыться корабль, а остров — только в тумане.
В детских стихах призывали к несогласию, нонконформизму? Так прививали будущие приоритеты? И что имеем сегодня? Вакуум добра, засилье агрессии, спасибо поэтам – воспитали класс меченосцев, кто отнес на руках во власть продажных депутатов, больше такого не допустим!
Нашёл в Гугле: “Лучшими переводами сонетов Шекспира на русский язык признаны переводы Самуила Яковлевича Маршака, вышедшие в свет в 1948 г. и приобретшие в кругах читателей большую популярность, стоило только им появиться в журналах”.
Кем они признаны лучшими из литературных авторитетов?
Нашел в Гугле:
Переводы Самуила Яковлевича Маршака стали уже настоящей классикой. За переводы сонетов Шекспира он был даже удостоен Сталинской премии второй степени в 1949 году. Маршак сумел передать в своих переводах идеологию Шекспира, дух его поэзии.
Переводы Шекспира в исполнении Бориса Леонидовича Пастернака заняли почетное место в истории русских переводов. Только перевод трагедии «Гамлет» занял у Пастернака более 30 лет. Он выполнял работу с особой тщательностью некоторые монологи даже переписывались Пастернаком по 5–6 раз. Такое упорство и щепетильность автора были оценены по достоинству. Именно перевод Бориса Пастернака стал использоваться в театральных кинематографических постановках «Гамлета».
Что думает об этих оценках переводов Сонетов Шекспира Маршаком автор статьи.
Гугль – политизированный ресурс.
Если там написано: “признаны лучшими” – нужно автоматически взять сие высказывание под сомнение.
А “популярность” во времена товарища Сталина создавалась очень просто: сторонники альтернативной точки зрения получали срок и отправлялись в ГУЛаг.
Хорошая статья. К творчеству всех трёх литераторов я отношусь с большим пиететом, и думаю, что если читатель перечитает произведения всех трёх подряд, это добавит ему и осязание такой субстанции, которую можно назвать “русским смыслом”. Как известно, творили они в таких обстоятельствах окружающей действительности, где смысл приходилось “вуалировать и ретушировать”. Я стал большим театралом благодаря пьесе “Зайка-Зазнайка”, которую я смотрел в алмаатинском ТЮЗе раз пятнадцать. Фразу из “Трёх поросят”:”И только тогда, когда большая лужа у дороги стала по утрам покрываться тоненькой корочкой льда, ленивые братья взялись наконец за работу.” – я часто цитировал своим коллегам. У меня есть книга “Михалков С.В. Стихи и сказки”. 1957г. Тираж 100000. Этот экземпляр я нашёл на московской помойке, а в детстве у меня было это же издание. А ещё есть двухтомник 1994г, том 1 “Басни”, том 2 “Стихи”. И когда я читал басни Михалкова, я ловил себя на мысли о том, как непросто было жить этому человеку, который был вынужден описывать события, происходящие с Полканами, Орлами, Блохами, Свинками, Пчёлами, Мухами, Ослами – вы давно перечитывали? Классик! Классик! А вы почитайте! И ещё раз подумайте о литературе… и ещё о чём-нибудь приятном, ведь, не помню кто сказал: Литература – это лекарство души. В последнее время творчество этих авторов вымывается из детской песочницы.
Книги для детей должны печататься на хорошей бумаге и, желательно, с цветными иллюстрациями. А такое “удовольствие” стоит очень дорого. Именно по этой причине не издаются или не переиздаются хорошие книги менее знаменитых авторов. А Чуковского, Маршака, Михалкова, Барто и Заходера ещё покупают “по инерции” нынешние бабушки и дедушки. Государство никак не пытается всерьёз и по-умному решить эту проблему. Мы затронули в разговоре только книги поэтические, а есть “золотой фонд прозы”. А русская классика? Пушкин, Майков, Чехов, Станюкович, Мамин-Сибиряк и т.д.? Зарубежные авторы: Марк Твен, Карел Чапек, Кэрролл, Гауф, Дик Кинг Смит и другие?