Гамма красок
№ 2021 / 18, 12.05.2021, автор: Руслан СЕМЯШКИН (г. СИМФЕРОПОЛЬ)
Творчество этого художника не знает национальных границ. Оно давно уже перешагнуло через континентальные дали. Да и взгляд свой пристальный он с молодых лет обращал не только на родные края и всю советскую действительность, но и на общемировые проблемы и треволнения, получавшие в его стихах определенное толкование, – своевольное, сугубо индивидуальное, философичное, потрясавшее глубинными размышлениями и крутыми, резкими, неординарными обобщениями.
С годами, особенно после серьезного погружения поэта в научный процесс по литературоведческому прочтению «Слова о полку Игореве» и изучению этимологии, переплетавшимися с исследованиями по тюркской и славянской лингвистике, он, без сомнения, стал превращаться и в крупного мыслителя планетарного масштаба, коим, не одно десятилетие и является.
Потому-то и называют его в ученных кругах основоположником новой научной дисциплины – тюрко-славистики.
К сему присовокупим и ярко выраженные личностные характеристики этого неординарного человека. Он – настоящий гражданин своей большой страны, патриот, гуманист, интернационалист, дипломат, общественно-политический деятель, а, по сути, и один из тех, о ком принято говорить, такое, несколько подзабытое ныне и, в хорошем понимании, претенциозное определение, как, – «совесть нации». И надо сказать, что к Олжасу Омаровичу Сулейменову оно применимо в полной мере, в чем, убежден, сомневаться никому – ни казахстанцам, ни нам – живущим на постсоветских просторах и продолжающим ощущать себя носителями ценностей единого для наших народов, исторически сложившегося духовного и культурного пространства, – не приходится.
Великому поэту и ученому, народному писателю Казахской ССР, Герою Труда Казахстана, кавалеру многих советских, казахских и зарубежных орденов и иных наград, лауреату премии Ленинского комсомола и Государственной премии Казахской ССР имени Абая, а также других престижных национальных и международных премий, почетному гражданину Алматы и Семея Олжасу Сулейменову во второй половине мая текущего года исполняется 85 лет.
Солидная, знаковая дата в жизни крупнейшего мастера словесности дарит возможность и его большой читательской аудитории вновь соприкоснуться как с творчеством поэта, так и поразмышлять над всем цельным портретом этой уникальной личности, продолжающей свое высокое и беззаветное служение.
Сулейменов, бесспорно, творец неповторимый. Можно, конечно, пустится в пространное раздумье над тем, а с кем же из поэтов прошлого и современников-стихотворцев можно было бы сравнить его поэзию. Но, стоит ли? Настоящий художник самобытен и вряд ли он будет под чью-либо манеру письма подстраиваться. Таков и Олжас Омарович, – поэт не простецкий и не этакий лирик-печальник, навевающий своими стихами грусть или необузданное желание постоянно признаваться в любви, также многолико в его поэзии присутствующей.
Скорее всего, он – поэт-сказитель, поэт, смело бравшийся за создание лирико-эпических произведений, где, как раз-таки, именно эпическое начало имело главенствующую роль и выступало тем ярким исконно сулейменовским озарением, вспышкой, эмоциональным взрывом, – радостными, порою – тревожными, но, не серыми, банальными и не выражающими определенную и последовательную мысль.
Мысль, ту самую, в его сознании родившуюся и талантливо укутанную в общую словесную массу, – наступательную, если надо, то и бьющую наотмашь, находящуюся в непрестанном поиске и движении, пульсирующую и требовательно указывающую на те жизненные явления и исторические события, пройти мимо которых нам никак нельзя.
И все же, преднамеренно уходя от каких-либо сравнений, о чем и было мною выше сказано, размышляя о творческих путях Сулейменова, мне, почему-то, представляется и фигура литовского советского поэта Эдуардаса Межелайтиса, большого художника, философа, долгие годы скрупулезно изучавшего самое сложное и непредсказуемое земное создание – человека.
Да, в чем-то, и прежде всего в глубинном, взвешенном, тщательно продуманном подходе к рассматриваемым образам и объектам познания, а также и в самой образной силе воздействия на читателя и оригинальности исполнения произведений, эти выдающиеся представители советской многонациональной литературы похожи. Однако, они – не литературные близнецы-братья, бравшиеся за разработку схожей тематики; да, и, Сулейменова читать мы, – русскоговорящие и думающие на русском языке ценители поэтического слова, можем в подлиннике, а стихи Эдуардаса Беньяминовича лишь в переводе, пускай и вполне удачном. А это обстоятельство, согласитесь, имеет также немаловажное значение.
Что ж, человеческая природа столь обширна, что для ее непредвзятого изучения и обобщения в виде поэтических творений, найдется место всем, и тем, кто, как Межелайтис, представлял культурный Запад, и тем, кто в лице Сулейменова представляет древний и вечно молодой Восток. Впрочем, Сулейменов эти географические рамки давным-давно расширил. Он – певец евразийской цивилизации, ее культуры и вечных духовно-нравственных ценностей, на которые сегодня, к великому сожалению, идут целенаправленные нападки «цивилизованного Запада», взявшегося вопреки вечным законам человеческого общежития перестраивать всю нашу жизнь с головы на ноги.
Здесь же важно подчеркнуть и то, что у каждого пылкого и заинтересованного читателя, в том числе и у автора этих строк, свой Сулейменов. И я не оговорился, именно так, – свой, естественно, в плане личного, индивидуального восприятия его поэзии. А трактование ее неоднозначно, что, фактически, и говорит о своеобразии сулейменовских стихов, их эпичности, органичности, сложности и нарочитости.
Всем ли нравились и нравятся произведения Сулейменова, блестяще умеющего оживлять абстрактные понятия и за строками своих стихов всегда прячущего красоту и тайну? Нет, не всем. Да и под этими «всеми» понимаем мы слишком размытую и бесформенную читательскую массу, не имеющую определенного численного выражения. Но в числах ли дело? Разве можно писателю оперировать конкретным количеством своих читателей? Очевидно в этой связи лишь одно – Сулейменова читали и продолжают читать миллионы. Он не растерял своей писательской привлекательности. Не исчезли и те, кто, зачастую и достаточно продуктивно, с добрыми намерениями, критикует творчество поэта. Но, чего греха таить, остаются и те, кто вместо здоровой критики занимается предвзятым и тенденциозным критиканством. Каждому, что и говорить, мил не будешь. И не ради этого самолюбования и похвал брался когда-то Сулейменов за перо. Ничего в его сдержанном отношении к славе, регалиям и наградам, похоже, не поменялось и с годами.
Поэзия – великий дар, призвание, квинтэссенция художественности, в той, иди иной мере, живущей, наверное, в каждом человеке. И она обязана быть свободной, так как чувствовать земные токи и притяжение, идущее из самых дальних, не подвластных человеческому взгляду глубин, – насильно, по принуждению, убежден великий поэт, невозможно.
Свободу пробуя вещами,
слезой увязывая речь,
вещали мы и обещали,
клялись себя не уберечь.
И колеся, и куролеся,
мешая спады и подъем,
мы превращали мелколесье
в пропахший кровью бурелом.
И в этом пьяном исступленье,
сметая ребрами бугры,
насаживаясь на углы,
мы находили искупленье.
Свободой головы мороча,
мы долго говорим о том,
что надо бы сказать короче
о самом главном и простом:
строчи, поэт, любым калибром,
сади слова любой обоймой –
стих может быть и не верлибром,
поэзия была б свободной.
Сын казахского народа, Сулейменов стал русскоязычным поэтом. Небезразлична ему всегда была и сама Россия. Еще на ранних этапах творчества он писал и о ней, зримо представляя ее бескрайние просторы и величая их, как в стихотворении «Русь Врубеля», «росомашьими размашистыми расстояньями».
Край росистых лесов
и глазастых коней,
россыпь рубленных сел,
городов изваянья,
и брусничные ночи,
и россыпь огней.
Росомашьи размашистые расстоянья.
Жизнь – и выдох сквозь зубы,
и радость, и грусть.
Глупость осени. Шубы.
И русое небо.
И морозы.
И странные взгляды Марусь.
И хрустящие, жаркие
щеки хлеба.
Тот, кто не любит книгу, вряд ли станет писателем. Сулейменов книги не просто любил, они с детских лет стали для него жизненной необходимостью. О том же, как он к ним приобщался, он рассказал в одном из своих стихотворений:
Помнишь первые сказки мои,
беспокойная мать?
…Так случилось – остался на осень
проклятый мальчишка!
Тебе в школе сказали:
«Заставьте ребенка читать».
Помнишь, ты принесла
мою самую первую книжку.
Началось. <…>
…Через год под подушкой
я прятал трофейный фонарь
и, ложась, с головой укрывался
густым одеялом,
я читал все, что было в шкафу –
и стихи, и словарь.
а однажды мамаша
поймала меня с «Капиталом».
В море книг я барахтался,
мама кричала: «Ойбай»,
разве можно так много!
Глаза ведь дороже, чем книжка!»
Моя добрая мама, родная моя,
вспоминай –
прозревал, прозревал
твой послушный, упрямый мальчишка.
Высказывался поэт и о вечной загадке и силе, заключенных в человеческом слове. Оно для Сулейменова имеет особое значение и в нем он видит не совсем обычный сюжет:
Слово – медленный блик человеческого поступка.
Высоту, глубину и цвета извергает язык.
Повторятся в словах и глоток,
и удар,
и улыбка,
стук копыт через век
и наклон виноградной лозы.
Постигая же сулейменовское слово, убеждаешься – оно не праздно, в нем нет наигранных интонаций и ложной патетики. Да и своеобразие этого слова способно не только завораживать, но и густо опутывать целым сонмом вопросов, требующих вдумчивого подхода, дабы получить на них какие-либо ответы.
Почему, – «какие-либо», разве не могут эти ответы быть однозначными? Не знаю, может для кого-то они таковыми и становятся. Но, не для меня. Сулейменов представляется автору этих строк большой загадкой. А может даже и тайной, при том, что он писал и пишет о собственном внутреннем мире, о личных переживаниях, о взглядах на окружающую действительность, как правило, на основе тех впечатлений, которые им приобретались на жизненном пути, а не заимствовались у других, известных и неизвестных ему людей.
Но и что из того? Автобиографичность не мешает поэту замаскировать свои мысли и представить сюжет произведения на грани реальности и тех высоких материй, в которых витает его дух и пытливое сознание. Впрочем, это маневрирование не мешает нам, – читателям, знакомиться, вчитываясь в стихи Олжаса Омаровича, с его жизненным путем и теми извилистыми тропами, по которым он и шел с всегда высоко поднятым забралом.
Так, к примеру, в стихотворении «Хлебная ночь», появившемся на свет в 1959 году Сулейменов отзывался и на хорошо знакомую ему целинную эпопею, ставшую знаковой вехой во всей советской истории.
…Для иных,
Это песни,
Газеты,
Веселые фильмы,
Солнце всходит, заходит
За желтые горы зерна,
Край бездонного неба
И сказочного изобилья,
Для меня этот край –
Просто поднятая целина,
Край стандартных домов
И сырых полутемных землянок,
Край простуженных песен
И рева моторов стальных,
Древний край молодых казахстанцев,
Волжан, киевлянок,
Край, как пишут в газетах,
Живущий без выходных.
По сути же, сами названия стихотворений художника красноречиво отображали и события, участником которых он становился, и географию его земных передвижений. Возьмем, в подтверждение, хотя бы, такие известные его давние творения, как: «Детство, сады, зной…», «Родная земля», «Бетпак-Дала», «Аврал», «Улица Ленина в нашем городке», «Ночь. Париж…», «Из окна отеля», «Лувр», «Ливень в Нью-Йорке», «Женщина», «Чикаго, в музее естествознания», «Рейс свободы», «Африканские ритмы», «Ночь на Ниагаре», «Индея», «Музеи», «В Казани разлив», «Яблоки», «Стамбул. Тишина», «Баальбек – храм солнца», «Сентябрь в Библосе», «Минута молчания на краю света», «Девочка в желтом сари», «Возвращение», «Мосты», «Встречаемся мы часто за Тоболом…», «В горах Памира медленный потоп…», «Ждем парома через Енисей», «Север», «Встреча с божеством», «Айналайн» и другие. Но, при сем, Сулейменов не представлял на суд читателя этакий красочный фотоотчет, полный возвышенных эпитетов и восторженных наречий. Нет. Стихи эти были также философичны, как и все остальные, выходившие из-под его пера. В них на-гора подымались серьезные вопросы и далеко не локального, местечкового характер. И в этой неистребимой взаимосвязи со всем огромным миром, с планетой, с человечеством, с духоподъемными силами добра, – весь Сулейменов – творец, философ, знаток людской психологии, великий печальник, трибун, посол всеобъемлющего мира и доброй воли.
В 1989 году в Алма-Ате в издательстве «Жазушы» на русском языке вышла книга Сулейменова «От января до апреля», ставшая наиболее полным изданием, охватившим творчество поэта за тридцать лет и объединившая на своих страницах произведения из книг «Аргамаки», «Ночь-парижанка», «Доброе время восхода», «Повторяя в полдень», «Определение берега», «Трансформация огня», «Избранное» (Москва, «Художественная литература», 1986 год) и других.
Книга эта начиналась с небольшой статьи «От автора», в которой поэт писал: «Революцию я всегда понимал как борьбу за привилегию жить на этой земле всем, кого избрал, кому повелел Великий случай явиться на этот свет. Человечество и есть избранный народ. И усовершенствовать его по своему усмотрению никому не дано. Все попытки оборачивались трагедиями человечества.
В шестьдесят третьем побывал в Литве, на песчаных карьерах Панеряй – братской могиле десятков тысяч стариков, женщин и детей, убитых только за то, что они евреи. Груды детских башмачков, рваных ботиночек.
Вся система семейного и народного воспитания у нас выражается формулами типа «Аллах, спасти кого-нибудь доверь мне радость». В юношеской декларации писал: «Я – патриот каждого обиженного народа». («Солнечные ночи», 1963 г.).
Я не идеализирую и то племя, к которому принадлежу по рождению, и никакое другое.
Мама учит: «Один из сорока – святой. У него нет особых примет. Будь учтив с каждым и этим поможешь себе». Вот такая корысть. И я ее исповедую. Но я узнал и поправку – есть в этих сорока и подлецы, и просто негодяи. И нет необиженных, неоскорбленных народов.
Почему «От января до апреля» вынесено в название всей книги?
Ленин умер в январе, а в апреле родился.
И возрождается».
А вообще-то стихотворение «От января до апреля», написанное в 1963 году и рассказывающее в том числе и о Ленине, можно воспринимать и как поэму. В нем представлены раздумья поэта, озаглавленные помесячно. Так, в подразделе под названием «Март» Сулейменов представляет размышления о истоках бытия, о народных судьбах, о мировых трагедиях и их причинах, о духовных скрепах, объединяющих все народы мира. Волнуют поэта и застарелые межнациональные конфликты.
Что за поэты в двадцатом столетье:
Бедный.
Голодный.
Скиталец.
Горький.
Черный. Белый.
Шолом-Алейхем.
Странное имя – Шолом-Алейхем.
Произношенье – Салам Алейкум!
«Мир и тебе, и тебе, и тебе!»
Это звучало, как – «пожалейте».
Что ж,
пожалели.
Вошло в обиход
длинное, очень хорошее слово.
Оно на ингушском, чеченском,
калмыцком,
на карачаевском, на балкарском,
на крымско-татарском,
на месхетинском!
Трудно произносимое слово.
Тысячи лет его выговаривали.
Выговорили.
Пожалели.
Вчера Ватикан (о великое время!)
реа-били-тир-овал
еврея.
Оказывается,
не евреи распяли Христа.
Значит, зря на кострах вас палили испанцы
и немцы!
Зря построили, зря,
Бухенвальд и Освенцим!
Тут же поэт задумывается и над тем, почему на национальной почве люди массово совершают злодеяния и уничтожают друг друга.
Я видел еврейское гетто в Европе.
Я вижу арабское гетто в Израиле,
арабов на улицах дети пинают:
«За что вы того старика
распинали?»
Я видел индийское гетто в Китае,
В Америке видел китайские
гетто –
по всем континентам Христосы скитались,
впоследствии тихо распятые где-то.
Вершится (зря) по белому свету
две тысячи лет операция Иот.
Это самый еврейский, смешной
анекдот!..
Значит, зря на еврея
напраслина эта?
Может, зря мы толчемся в этом аду?
Может, зря мы желаем
друг другу несчастий?
В душегубках глухих обывательских душ,
может, зря
нас казнят ежечасно!
Поэзия Сулейменова всегда была сильна образной силой воздействия. Художник буквально направлял читателя к раздумьям. При этом, думается, он неизменно, четко, последовательно и в нужный час, умеет подойти к той незримой черте, отделяющей искусство от действительности, мир образов от конкретных жизненных ситуаций, реальное от вымышленного, общую словесную массу от игры досужего воображения.
Показательно в этом отношение стихотворение «Посещение костела в Вильнюсе». Молодой поэт в нем задумывается над вопросами религии, подходя к ней через ассоциативное восприятие красоты зданий, в которых размещаются костелы и мечети, их внутреннего завораживающего убранства.
Согласен,
к вере привлекают красотой –
витражами, майоликой,
купола высотой,
минаретами голубой
несмываемой акварели.
Священные войны не принесли
мусульманству
столько побед,
сколько дала им одна несравненная
Айя-София.
Мечу поклоняют голову,
Айя-Софии душу,
жестокости уступают,
покоряются лишь красоте.
И вот на фоне этой красоты поэт делает крутой разворот в сторону обыденности, где царят невежество и незнание. Но и они имеют свое предназначение. За ними космическая даль, к которой тогда, с началом космической эры, обращали свой взор многие художники и философы, пытавшиеся постичь ее магическую силу. А мир земной, констатирует Сулейменов, упирается в неизвестность и лишь любовь в нем обладает несокрушимой и бесконечной силой, способной вести за собой. И поэт верует в любовь, она – его вера!
Невежественны мрачные леса,
наивны наши войлочные вежи,
безграмотны виденья, чудеса.
Ученые изобрели невежду.
Где верх, где низ в космической дали?
Эй, невесомый бог, определи!
Печатный вал истории – в разнос!
Где прошлого страница?
Где анонс?
Незнание – вот гениальный дар,
тьма обеспечивает небу звездность,
я сохраню в себе, как бога, –
даль,
мир, упирающийся в неизвестность. <…>
Не отвращает идол простотой,
звездой смуглей на ложе, луноликая,
Всей подлостью земной
и высотой
я верую,
любовь – моя религия!
Пройдут, как пыль,
века, эпохи, эры,
но эта вера будет бесконечна,
пока опасен силуэт Венеры!
За женским силуэтом поэту видится вечность мирозданья и те духовные начала, которые и обеспечивают устойчивость мировой цивилизации и постоянное в нем равновесие всех центробежных единиц, выступающих катализатором процесса бытия. Потому то в стихотворении «Равновесие» он и напишет такие слова:
Снежинка на лицо упала.
Остановились поезда.
Замолкли аэровокзалы.
В горах обрушились обвалы.
Неповторимый образ женский –
одна морозная звезда,
одна ошибка – навсегда,
один мазок и – совершенство.
Людям свойственно лицедействовать. И при этом они думают и о славе, говорит нам поэт. Хотят люди и того, чтобы их ценили.
Всем хочется на сцену.
И скорее,
чтоб видели, какой ты идиот
или великий, – только бы смотрели.
У каждого высокая душа,
любой из нас актер,
когда – на сцене.
Не надо нам, беднягам, ни гроша,
мы – гении,
когда
нас
ценят.
Человеку, говорит поэт, необходимо погружаться во мрак, в темноту, дабы и выходить из них, решительно, стремясь к свету. Познание мира невозможно без того, чтобы не вникать в суть жизненных противоречий. Да и жизнь наша не обходится без борьбы.
Фонарь качается, как маятник Фуко,
расталкивая черноземье ночи.
Мы в темноте Земли, как семена:
растем травой, расталкивая комья.
И чем жирней земная темнота,
тем гуще мы,
светлее мы
и выше!
В просвеченных песках мы не растем,
нам нужен мрак, чтоб отрицать
и драться
и вылезать, расталкивая комья.
Мы вырастаем. Рядом бродят кони.
А как актуально звучат сегодня, в наше неспокойное время, слова Сулейменова, написанные им практически полвека назад о том, что право на жизнь нам дано самой природой, вечным планетарным бытием, многовековой земной историей, но ни как ни сильными мира сего. Да и надо еще заслужить, им, – небожителям, привыкшим возвышаться над людскими массами, говорить от имени всего народа:
Право восклицаний,
право слога
заслужить – вот исполненье долга
человеческого. Не спеши,
пусть смеется тот,
кто сам смешит.
Право жить. А надо ль это право?
Моя мама – благородней правды.
Кто нас наделяет правом жить?
Те, кто слева,
спереди
иль справа?
Удивляюсь и сопротивляюсь
каждому, кто разрешает мне
пить из родника
и видеть стаю
дальних птиц в прозрачной вышине…
Не сразу воспринимается тот смысловой позыв, которой был заложен Олжасом Омаровичем в стихотворение «Мы – кочевники», написанном в 1975 году и посвященном русскому советскому поэту А. Вознесенскому.
Андрей! Мы с тобой кочевники,
нас разделяют пространства
культур и эпох,
мы бродяжим по разным маршрутам,
как бог и религия.
Я хочу испытать своим знанием
веры великие,
о которых мой гордый рубака
и ведать не мог.
Я шепчу по-этрусски о будущем,
ты расшифруй
крик и предназначение
в стены вонзаемых рун,
невегласам ученым доверь
истолкованный бред,
да мудреют они,
узнавая познания вред.
Я хожу по степи не сгибаясь,
Как указательный палец
(указательный палец сгибается
только курком).
Это кажется мне: Аз и Я – Азия,
ошибаюсь:
мы кочуем навстречу себе,
узнаваясь в другом.
Мир для Сулейменова – это целая гамма красок. И в нем, таком красочном, где, впрочем, основными и самыми расхожими цветами остаются белый и черный, – поэту открывается немало противоречивых и странных явлений, не имеющих однозначных объяснений. Однако, и перекрашивать действительность и персонажей в ней прибывающих, художник не стремится, о чем и говорит, иносказательно, обращаясь к образам лебедя и ворона.
Черный лебедь в белой стае
массе противопоставлен,
будто стаю созвал на митинг
и оправдывается: «Поймите,
дорогие мои сородичи,
не по умыслу злому черен!»
А в это время в стаде вороньем
слезно кается
белый ворон.
С точки зрения гения,
согласно его прозрению,
перекрасить всех –
разом решить все вопросы:
все лебеди –
вороные!
Все вороны –
альбиносы!
Но, согласно закону природы
(«в племени – не без урода»),
появятся в новых выводках
по выродку,
и в силу отчаянья
все –
сначала:
белый лебедь в черной стае,
черный ворон в белом стаде…
Примечает поэт и человеческую серость. Она для него выражается таким определением, как сволочь, и рассматривает он носителей этого грубого наименования не только в индивидуальных случаях. Сволочи, насквозь пропитавшиеся серостью, есть во всех странах и потому они становятся общественным явлением, получившим всемирный размах. И трудно в этом отношении с Сулейменовым не согласиться.
Есть они, Чаттерджи (спутник поэта при посещении индийского мыса Канья Кумарин, описанного в стихотворении «Минута молчания на краю света». – Р.С.),
в каждой стране,
в каждой волости –
сволочи.
Их не узнать по разрезу глаз,
по оттенку кожи:
может сиять, как якутский
алмаз,
быть на уголь похожим,
плешью блистать в ползала,
прямить и курчавить волос.
Все равно –
сволочь.
Он – не дурак,
он, может быть, академик,
он служит вере не славы ради,
не из-за денег,
бывает, носит под мышкой
томики Ленина…
Сволочь – не мелочь,
общественное явление.
Узнать их не просто:
их цвет отличительный –
серость.
Она растворяется в белом,
и в черном, и в желтом,
возносится серость бронзой,
блистает золотом,
в темных углах души
собирается серость, как сырость.
Белый стреляет в черного?
Серый стреляет.
Черный стреляет в белого?
Серый стреляет.
Серый взгляд
проникает в сердце,
пронзительный, волчий.
Узнаю вас по взгляду,
серая раса –
сволочи.
Понимаю: пока
в этом самом цветном столетье
невозможны без вас
даже маленькие трагедии.
Проблема людской серости в XX веке будет иметь и куда более видимое выражение, ставшее для мира огромной трагедией. Об этом жутком явлении напомнит нам Сулейменов и в одном из своих стихотворений, датированных далеким 1972 годом.
Fas – высшее право в римском законодательстве.
Fas est – «Все дозволено».
Римские полководцы посылают солдат
на варварские города, вооружив легионы правом:
фас!
Fas – погружаете клыки:
мир для вас,
Fas – на чужую жизнь и имущество
нет запрета,
Fas – это блеск суженных злобой
глаз,
расчеловеченье
это.
И вспыхнули в Риме XX века
скрещенные молнии фразы fasist.
Да, первый философ в черной рубашке
был – лингвист.
В наследство от предков ему достался
варварский мир
(он был историк),
он – в черной рубахе,
он – против черных
(он был истерик).
Нам –
все дозволено!
Даже логика и аналогия
и право помнить –
волчицей вскормлены
Ромул и Рем,
и повторяются из века
в вечность
лбы их пологие
и волчья серость,
овечья серость
и бледный Рим.
Великий гуманист, неустанно ратовавший за мир и дружбу народов, Сулейменов в своей поэзии поднимал исключительно важные, имеющие общечеловеческое звучание, вопросы. И даже по прошествии определенного времени, они, что принципиально важно, не утратили актуальности и в наше время. Ну разве могут устареть такие сулейменовские строки, воспринимаемые как своеобразное признание и призыв к человечеству жить в любви и по совести, которые он 35 лет назад посвящал маме?
О чем этот поселок?
О любви.
О вечной жизни
под просторным небом.
Неспешная закатность, позови
меня в раздумья те,
где еще не был.
Весенний грач?
Или осенний гусь?
Мое крыло полмира отмахало,
и в реку Лимпопо перо макало,
и в пряный ветер
из цейлонских кущ.
О чем эта дорога?
Если прав,
будь с гордым горд:
он не отец пророка,
будь с робким робок:
он тебе не раб.
Я так и поступал, клянусь,
дорога.
Не всем, кто ждал, помог,
ведь я не бог,
что в силах одинокого поэта?
На все вопросы не нашел
ответа,
но людям я не лгал,
хотя и мог…
Поэтический багаж казахского народного поэта велик и разбирать его стихотворные произведения можно долго, если не постоянно, с учетом того, что у всех у нас свой Сулейменов. Причем, что интересно, от процесса этого, не являющегося ни в коей мере развлекательным, как-то не чувствуется и усталости.
Тем не менее, в творческой биографии Сулейменова присутствуют и другие важные вехи, которые также хотелось бы обозначить.
Речь идет, в первую голову, о литературоведческой книге «Аз и Я. Книга благонамеренного читателя», вышедшей в свет в 1975 году и получившей резко отрицательный резонанс в Москве, причем в очень высоких и влиятельных кругах.
Дабы попытаться понять суть тех, имевших непосредственное касательство с руководством ЦК КПСС и ЦК Компартии Казахской ССР событий, приведу слова самого Олжаса Омаровича, прозвучавшие в его беседе с писателем Вячеславом Киктенко, состоявшейся в ноябре 2019 года в Алматы и опубликованной в журнале «Москва» (№ 1, 2020 год): «Что могло так встревожить научную общественность? Конечно, то, что я вступил в полемику с ведущими специалистами по «Слову о полку Игореве» – академиком Дмитрием Сергеевичем Лихачевым и Борисом Александровичем Рыбаковым. Рыбаков – тогда не только главный археолог, он к тому же написал книгу о «Слове».
И вдруг в Алма-Ате появляется критик, который не соглашается с положениями их книг. Я не соглашался потому, что они не понимали тюркизмов, которые я обнаружил в тексте «Слова». Я увидел, что «Слово»-то было создано двуязычным автором и для двуязычного читателя. Иными словами, я сказал, что часть читающего населения Киевской Руси XII века было двуязычно – настолько тесно было общение кыпчакской степи в XII веке с Русью. <…>
«Слово» читали в XIX и XX веках ученые, которые уже не знали тюркского языка. А я оказался единственным читателем, который прочел, понимая, естественно, русский и, естественно, тюркизмы, которые там сохранились. И это вызвало возмущение: как это так, древнерусский язык был в такой тесной паре с тюркским! До этого никто не заявлял об этом. А я показал, что «Слово о полку Игореве» – это явное свидетельство двуязычия, билингвизма. Такое открытие возмущало многих, других удивляло, и только третьих заставляло внимательно приглядеться к той эпохе.
Первыми прочли книгу «Аз и Я» Константин Симонов и Эдуардас Межелайтис. Константин Симонов очень теплое прислал письмо, сказал: «Я вижу, что книга вызовет определенный протест, но я буду на вашей стороне». А Межелайтис написал: «Насчет науки я не знаю, но книга гениальная». Такие письма воодушевляли, придавали уверенности. Запас оптимизма мне пригодился чуть попозже, когда в декабре вышла статья Кузьмина, доктора наук. Историк Кузьмин навешал «измов» всяких на меня в журнале «Молодая гвардия». С этого началась кампания, которую подхватил Юрий Селезнев в журнале «Москва», в третьем номере за 1976 год. Селезнев круто там пошел, чуть ли не в фашизме обвинил автора, даже сионизм был обнаружен в книге. Потом были другие журналы. В «Неве» выступил Лихачев со статьей «О заблуждениях Сулейменова».
Рыбаков заявил: «В Алма-Ате вышла яростная антирусская книга». Вот как! Потом узнал – причина его яростного заявления была, оказывается, в том, что он претендовал на великую премию в том году. Его книга о «Слове о полку Игореве» была выдвинута на Ленинскую премию. <…>
Конечно, не сладко в тот момент было и, безусловно, опасно, потому что из-за выхода книги шла яростная атака на Кунаева. Суслов хотел на съезде партии, собиравшемся в начале февраля, организовать переизбрание Кунаева. Казахстан уже числился как «лаборатория дружбы народов» (так назвал нас еще Хрущев), и вдруг появляется книга «оголтело националистическая»! Суслов собирался вынести Постановление ЦК КПСС, и оно ударило бы по руководству Казахстана, которое позволяет выпускать такие книги».
Вот так в ситуацию, казалось бы, затрагивавшую по существу лишь область научных интересов, вмешалась большая политика. Хотя, бесспорно, идеологический подтекст к содержанию книги Сулейменова прикрепить было не сложно, учитывая и то, что ее выводы касались, пускай и косвенно, сферы межнациональных отношений, которая в советские годы, как известно, была официально оговорена и представлялась как одно из самых значимых завоеваний социалистического общества.
А развязка той истории была следующей. Академика Рыбакова удостоили Ленинской премии, а в ЦК КПСС занялись рассмотрением письменных обращений, в которых Сулейменова клеймили за национализм и «оскорбительные выпады в адрес советской исторической науки».
За 11 дней до открытия XXV съезда КПСС в Москве состоится совместное заседание Бюро 2-х отделений Академии наук СССР – Бюро отделения литературы и языка и Бюро отделения истории, на котором Сулейменова вновь подвергнут жесточайшей критике за «выбор неверного метода изучения древней истории и литературы», «что проявилось в тенденциозном преувеличении роли тюркских народов и в ничем не оправданном принижении роли Руси и русских в развитии мировой культуры и истории».
Отбить же Сулейменова от нападок и обвинений в национализме смог всесильный первый секретарь ЦК Компартии Казахстана, член Политбюро ЦК КПСС Динмухамед Кунаев. О том, как авторитетному руководителю республики это удалось, Олжас Омарович рассказал в 2017 году в интервью главному редактору еженедельника «Литературная Россия», литературоведу и публицисту Вячеславу Огрызко: «За наскоками Рыбакова Кунаев увидел желание некоторых партийных бонз поколебать авторитет первых лиц республики. Кто-то явно хотел партийную верхушку Казахстана обвинить в национализме. А на носу был двадцать пятый съезд партии.
Просчитав все варианты, Кунаев напрямую обратился к Брежневу с просьбой лично ознакомиться с книгой «Аз и Я». Но шло время, а Брежнев ничего не говорил. Кунаев не выдержал и накануне республиканского съезда сделал Брежневу звонок, прочитал ли он книгу. Брежнев сказал, что прочитал. Кунаев задал новый вопрос: нашел ли Брежнев в «Аз и Я» проявления национализма. «Ни хрена там такого нет», – ответил Брежнев на своем маршальском лексиконе. На всякий случай Кунаев сообщил Брежневу, что якобы у Суслова другое мнение. На что Брежнев в раздражении заметил: при чем тут Суслов?
После этого Кунаев спросил у Брежнева, можно ли на предстоящем съезде избрать Сулейменова кандидатом в члены ЦК Компартии Казахстана. На что ему было сказано: ну избирай. «А как Суслов отреагирует?» – поинтересовался Кунаев. «А при чем тут Суслов? Ты в республике хозяин, ты и решай», – заявил Брежнев».
Так, с подачи генерального секретаря ЦК КПСС Л.И. Брежнева проблема эта была решена. Сулейменова, как и полагалось в то время, слегка пожурили на заседании бюро ЦК Компартии Казахстана, а Кунаев же и впредь продолжал все делать для того, чтобы оградить даровитого литератора от неприятностей. Посему он и инициирует несколько позже вопрос об избрании поэта председателем Союза кинематографистов Казахской ССР, а затем и организует назначение Сулейменова председателем Госкомитета республики по кинематографии.
Кстати, к чести Олжаса Омаровича, он не забудет Кунаева и продолжит о нем уважительно и с почтением отзываться и годы спустя после кончины этого выдающегося сына казахского народа, оставившего в Казахстане о себе добрую память. В книге воспоминаний о Кунаеве под названием «Личность» и опубликованной в Алматы в 2007 году, Сулейменов в предисловии к ней напишет такие слова: «В двадцатом веке нам посчастливилось встречаться с людьми, которым впору определение – «великие». Одним из них без малейшего сомнения могу назвать Кунаева. Я его знал в разных ипостасях как Динмухамеда Ахмедовича, как Димаш Ахмедовича и – Димеке. Видел в работе – на совещаниях, съездах, на полевом стане среди комбайнеров, в часы отдыха – за семейным столом, на охоте, в чабанской юрте. Мне посчастливилось быть близко к нему в его счастливые минуты, которые, как всегда, совпадали с победными достижениями Казахстана. И в самые тяжелые периоды его жизни довелось быть рядом. <…>
Человек большой внутренней культуры, фундаментально образованный (он стал доктором и академиком до того, как был избран Первым секретарем), Димаш Ахмедович любил людей творческих и был любим ими. Никогда до «Кунаевской эпохи» и после нее артист, художник, писатель, архитектор не чувствовал себя столь нужными народу и ценимыми. Ни один творческий работник не нуждался. Многомиллионными тиражами выходила литература на казахском и других языках. Открывались новые театры во всех областях. Была выстроена самая лучшая в Средней Азии киностудия, построены новые библиотеки, выставочные залы, мастерские художников. Какие таланты в каждой художественной сфере! Певцы какие – Ермек, Бибигуль, Алибек, три Розы (речь идет о выдающихся казахских советских исполнителях, народных артистах СССР Е. Серкебаеве, Б. Тулегеновой, А. Днишеве, Р. Баглановой, Р. Джамановой и народной артистке Казахской ССР Р. Рымбаевой. – Р.С.)».
Согласитесь, так тепло отзываться о бывшем первом руководителе республики может не каждый познавший славу творец. И дело даже не в перечислении заслуг Динмухамеда Ахмедовича как таковых, а дело в том, что Сулейменов говоря о нем, сохранил не только благодарную память, но и подошел к оценке личности Кунаева как настоящий государственник, болеющий и сопереживающий за судьбу своей Родины.
Сулейменов и сам побывал в коридорах власти, знает он их не понаслышке. Статус его в республике был и продолжает оставаться высоким. В советские годы он был секретарем и первым секретарем правления Союза писателей Казахстана, председателем Казахского комитета по связям с писателями стран Азии и Африки, председателем Госкино республики, кандидатом в члены и членом ЦК КП Казахской ССР, депутатом и членом Президиума Верховного Совета Казахской ССР, инициатором и лидером народного движения «Невада – Семипалатинск», целью которого было закрытие Семипалатинского ядерного полигона и других ядерных полигонов мира.
Имел он вес и в Москве. Избирался заместителем председателя Советского комитета по связям со странами Азии и Африки, секретарем правления Союза писателей СССР, депутатом Верховного Совета СССР.
В независимом Казахстане Сулейменов был депутатом Верховного Совета республики и лидером партии «Народный конгресс Казахстана», сформировавшейся на базе возглавляемого им движения по закрытию Семипалатинского ядерного полигона.
С середины 90-х годов ушедшего столетия Сулейменов находился на дипломатической работе. Родной Казахстан он представлял в ранге чрезвычайного и полномочного посла в Италии и по совместительству в Греции и на Мальте. А с 2002 года он – постоянный представитель Казахстана в ЮНЕСКО.
При всем при том, убежден, что Сулейменов, прежде всего – поэт, писатель, философ, исследователь, литературовед, подвижник, многие десятилетия укрепляющий и свято хранящий неразрывную духовную и культурную связь между тюркскими и славянскими народами, которым самой судьбой определено жить совместно, в мире и дружбе.
Ну а то, что большой художник, живущий с народом одними, общими помыслами, не может быть в стороне от политики, вполне себе объяснимо. И примеров на сей счет в нашей истории немало. Да и Сулейменов, полагаю, не лукавил в своих политических исканиях и устремлениях, тем более, что и формировался он как гражданин в определенное время с его неповторимой атмосферой, духом, настроениями, которые и впитывал в себя, обогащаясь знаниями, опытом, в том числе и теми, которые приобретались на общественно-политическом поприще.
Оттого и не отмалчивался он в непростые для страны и ее будущего часы. Не считал возможным поэт безмолвствовать и в больших аудиториях, и в высоких кабинетах, где вершились народные судьбы, в том числе и тогда, когда, как скажут позднее, предупреждал начало третьей мировой войны, борясь за закрытие смертельно опасных для человечества ядерных объектов.
Не молчит поэт и в наши дни. Довольно категорично он высказывается против перевода казахского алфавита с кириллицы на латиницу, выступает и за то, чтобы прекрасному южному городу Алматы вернуть его прежнее название, бывшее у него в советские годы.
Позиция по этим, и ряду других важных для общественности вопросов, у Олжаса Омаровича последовательна. Он не тот человек, чтобы бросаться словами, зная и то, что за ними не последует никакого действия. Посему и придерживается поэт жизненного правила, – коли молвил – действуй, борись, не останавливайся. И даже при том, что не все поддерживают и разделяют твои взгляды и мнение.
Сулейменову нет нужды привыкать находиться на острие общественно-политических процессов. Так уж сложилось… жить и творить в эпоху глобальных потрясений и перемен, кажется, никогда не заканчивающихся и давно приучивших к тому, что следует быть сильным, собранным, мобилизованным к активным действиям, готовым постоять не только за себя, но и за окружающих, за жизненную правду, мир, справедливость и будущее родной земли.
Олжас Сулейменов – личность столь многогранная, что о его разносторонней деятельности можно говорить много, долго, подробно и основательно. Благо, о нем написаны и содержательные книги, статьи. Есть возможность обратиться и к его публикациям, интервью, приоткрывающим и завесу над некоторыми белыми пятнами из нашей недавней истории, непростой, но и величественной, – той, которую только предстоит по-настоящему осмыслить.
Отдельной жизнью живут и будут жить книги Сулейменова. В этом нет никаких сомнений. Надеюсь и на то, что новые работы мастера будут доходить и до таких провинциальных городов, как мой Симферополь, где не так-то и мало тех, кто любит серьезную литературу, а не скороспелые литературные подделки.
Шесть десятилетий тому назад, молодой тогда поэт написал такие, ставшие созвучными его литературному служению строки:
Так, в мир входя,
мы изменяем мир,
он – облака,
мы – его основа,
мой мир,
рябясь, морщинясь,
как эфир,
приобретает очертанье слова.
Пускай же всегда звучит мудрое, созерцательное, наполненное живительными соками слово Олжаса Сулейменова – великого сказителя и мудреца, познавшего этот мир и не устающего вновь и вновь открывать в нем новые, ранее неизведанные пути и тропы. Долгих лет Вам, уважаемый патриарх нашей прекрасной и вечно молодой словесности!
Добавить комментарий