Кризис и его преодоление в современной русской прозе

№ 2024 / 44, 15.11.2024, автор: Иван ОБРАЗЦОВ (г. Барнаул)

Если говорить об этимологии такого понятия как «кризис», то его древнегреческий источник довольно точно показывает современную картину поля отечественной литературы. Как известно, само значение этого слова имело вполне юридическое содержание – суд, приговор, решение, что более чем уместно для современного дискурса по поводу сложившейся ситуации вокруг и около литературного процесса. Суд истории предстоит потом, сегодня же происходит непосредственное разбирательство по существу дела.

 

В литературе кризис, как и в философии, вызывает утрату связей с традицией, депрессивный художественный стиль и, как в религии, приводит к эсхатологии. Здесь необходимо вспомнить многие заявления о конце искусства, смерти автора, да и в целом – авторства как главного концепта литературного творчества. Разумеется, что при существующих системах общественных отношений всё это довольно быстро (в историческом смысле) превратили в хорошо продаваемую «легкожанровую» книжную продукцию, которая сегодня и заслоняет главные, основные течения литературной мысли.

Можно бесконечно рассуждать о коммерциализации литературы, которая стала способом избегания разговора о главной проблеме – отсутствии идейного содержания, концептуального понимания художественной литературы – но это уже поле перепаханное настолько, что произошла чуть ли не стерилизация самой темы. В конце концов, не литкоммерсанты являются основным объектом внимания для подлинного литературного творчества, а скорее те сущностные вопросы, что заслонены бесконечной интернет-склокой в лентах новостных комментариев.

Конец литературы, кажется, стал неизбежным, как только появились первые компьютерные программы по созданию осмысленных текстовых сообщений. Вся эта программная эйфория и художественная трагедия, когда многие испугались замены автора на нейросеть, при внимательном рассмотрении оказываются иллюзией, а если выражаться более радикально – фикцией.

Тем не менее, на волне истерии по поводу нейросетей и их эффективности в создании литературных продуктов, поднялась и всевозможная беллетристика в жанрах фэнтези, мистики и хоррор-фикшена – этакая довольно примитивная эсхатологическая подмена. Вся эта «эсхатология» оказалась подхвачена оборотистыми предпринимателями и поставлена на поток. Книжная продукция в указанных жанрах и есть, судя по всему, один из видов подобной реакции на кризис литературы – реакции избегания серьёзного дискурса.

Но это всего лишь несколько замечаний для краткого описания существующего положения вещей. Основной же разговор касается обнаруженного не так давно лингвистического феномена, который делает ситуацию с художественной литературой крайне специфичной и, возможно, позволяет обнаружить дальнейшие пути подлинного, а не нейро-фиктивного или коммерческого развития.

Будущее, о котором так много говорится в медиа, но которое так ничтожно мало осмысляется кем-либо из пишущего сообщества всерьёз, – это тот самый обнаруженный феномен языка. Речь идёт о языковой «некоммутативности». В математике термин «некоммутативность» означает (если очень сильно упростить), что от перемены мест слагаемых сумма изменяется и порой очень существенно. Для лингвистики это означает открытие языковой особенности, которая серьёзным образом продвигает исследования в области искусственного интеллекта и разработки поисковых систем нового типа.

Что же это означает для художественной литературы? Вопрос отнюдь не тривиальный. Хороший пример некоммутативности – это тексты художественных произведений Андрея Платонова. Иосиф Бродский называл прозу Платонова инверсионной, что, в общем-то, довольно близко к сути дела (Бродский вообще отличался феноменальной художественной интуицией). Сегодня же возникла несомненная необходимость в осмыслении художественной литературы и вообще художественности как некоммутативной системы с присущими ей свойствами.

 

 

Возвращаясь к вопросу о кризисе. В литературе, обществе, в международных отношениях и т. д. кризис – это структурное изменение в смысловой картине мира. Важно, что кризис – это не статичный феномен, а процесс, то есть – динамическая система. И динамика поля литературы как системы накопила сегодня почти кинетическую энергию для прорыва. Так как вертикальная метафора рождается здесь естественным образом, то термин «метамодерн(изм)» закономерно обретает своё бытие в современной русской художественной прозе.

Вертикаль как вектор, особая вертикальная направленность зенита – эстетика земли и неба как символической системы и связи, онтологическое и трансцендентное обретаются в современной прозе подобно неслиянному и нераздельному естеству чуть ли не самого Бога. И здесь некоммутативность является принципиальным объектом осмысления в художественной прозе. По сути, мы можем обнаружить некоммутативные связи как в стилях письма, так и в синтаксических конструкциях авторского текста.

Некоммутативность становится одним из центральных семантических двигателей современной традиции вообще. Опять же, если ссылаться на опыт Платонова, то подобная инверсионность (некоммутативность) художественного языка становится сегодня ключевым семантическим объектом осмысления для русского писателя.

Постмодерн претендовал на апогей, но оказался лишь «разрыхлителем» художественной почвы, перегноем. Модерн и новая искренность – семенами. Метамодерн – это то направление, которое сейчас осмысляется всё яснее в современной русской художественной прозе, но какие формы он примет – вопрос времени. В конце концов, можно с уверенностью утверждать, что русская художественная литература – это антропология, стремящаяся к Богу. Правда, порой этот вектор превращается в антропологию, Бога отрицающую, что, впрочем, есть лишь разновидность поиска подлинности.