Лепесток кочующей розы

№ 2018 / 40, 02.11.2018, автор: Ольга МЯЛОВА (Оренбург)

Книга Михаила Кильдяшова «Александр Проханов – ловец истории» (изд-во «Вече»; серия «Новая Империя») – это по сути сборник «произведений о произведениях». Не рецензий: рецензиями очерки Кильдяшова сложно назвать. Это полноценная, аутентичная и самодостаточная проза, посвящённая масштабному явлению в русской литературе. По-разному можно относиться к деятельности Александра Проханова, но невозможно упрекнуть его в отсутствии литературного дарования (за которым, когда оно истинно, всегда стоит нечто огромное).

Для меня Михаил Кильдяшов прежде всего – поэт, и эта книга-разбор получилась весьма поэтичной. Вот только с ковчега (именно так назывался первый сборник его стихотворений) он пересел на боевую колесницу («Певец боевых колесниц» – так уже называется один из разделов книги, куда входят обзоры «Господина Гексогена», «Последнего солдата Империи», «Африканиста» и других романов). Но всё так же – художественно, лирично, музыкально – Кильдяшов воспевает предельно политизированную, предельно полемичную, предельно жесткую прозу Проханова. И никакого диссонанса.

«Проханов посмотрел на мир глазами художника Кузьмы Петрова-Водкина. Перед взором нездешним красным всполохом мелькнул то ли хитон архангела, то ли грациозный конь у воды, то ли лоскут на руке убиенного комиссара, то ли лепесток кочующей розы. Художник перевернул бинокль – протянул писателю: мир будто отошёл на несколько шагов назад, чтобы, как все большое, быть увиденным на расстоянии: «Это было скольжение гигантских качелей. Равновесие грохочущих тонн, блестящей стальной колеи, высокого солнца и синей бездны. И он сам, со своими мыслями, был в этом ускользающем равновесии». («Зов Империи – Кочующая роза»)

Разве это не звучит подобно музыке:

«Адовы врата отворились, и теперь изуродованный Дворец будет зиять все новыми и новыми «дырами в мироздании», станет принимать самые разные обличья: четвёртый блок атомной станции в Чернобыле, Дом советов в Москве осенью 1993 года, Президентский дворец в Грозном накануне черного Нового года.

Но дыру в мироздании можно залатать, если уверовать в то, что смерти нет, а есть медленное удаление жизни в небесную лазурь. Если сбросить бремя времени как часы, браслет которых в бою перебила пуля. Если уповать на то, что у Бога все живы». («Время пуль – Дворец»).

И вот он, потрясающей красоты образ, отсылающий не то в Валгаллу, не то к Библии (лев возляжет рядом с ягненком – и кто лев, а кто ягненок, не так уже важно):

«Чудесный дворец «последним видением Вселенной» оторвется от грешной земли, соберет утомленные войной души в небесную ладью. В белых одеждах русский спецназовец и афганский гвардеец вновь встретятся посреди золотых покоев. На одежды брызнут алые капли: афганец протянет шурави дольку разрезанного граната».

Прозу Проханова в одной из рецензий сравнивали с произведениями мультиинструменталиста Майка Олдфилда, который на Западе прозван «Волшебником тысячи наложений». «Те же едва различимые, и с непривычки здорово режущие слух, психотропные диссонанты пассажей», – пишет неизвестный автор из Сети, упоминая также неожиданные, рассыпанные в неподходящих на первый взгляд местах полутона и квазинамеки. Литература Проханова действительно способна «резануть» (если не оглушить) неподготовленного читателя – виртуозностью, многослойностью, монументальностью, смысловой перегрузкой. Кильдяшов, со свойственной его собственным произведениям простотой, для себя попробовал упорядочить прохановскую вселенную. Он разглядел сквозной образ – «светлого отрока с русского изразца», который отправляется в путь, неся в котомке Слово, «а в сердце – предчувствие всех радостей и невзгод, войн, поражений и побед, сияние великой и милой Родины».

«Спелое яблоко упадет на землю каплей крови. Эта красная точка станет точкой вечности. Она будет расти и шириться, пока из нее не вырвется огненный ангел. Он полетит над миром: над городами и пашнями, заводами и озерами, окропит красным желтеющую траву. Посадит автора и его героев на крыло и понесёт от книги к книге» («Предчувствие волшебства – Желтеет трава»).

Но чем дальше – тем страшнее становится для «отрока» путь, точно по дантовым кругам. Вот «Чеченский блюз», одна из самых «тяжелых» прохановских книг, мучительных как для читателя, так и для самого автора. Кильдяшов это прочувствовал: «Автор писал его так, будто делал операцию на открытом сердце Родины, будто врачевал ее после тяжелой болезни. Казалось, одно неточное слово – и жизнь России оборвётся. Потому романы о чеченских событиях создавались Прохановым как ловушки для войны: если написать о ней книгу, отобрать у нее через образ все силы, то война иссякнет, попав в роман, никогда больше не выберется из него в реальность».

**Михаил КИЛЬДЯШОВ** и **Александр ПРОХАНОВ**

В романе «Господин Гексоген» – культовой «шокотерапевтической» книге Проханова – «отрок» (здесь: Белосельцев) безошибочно узнает Врага:

«В алом зареве и оглушительном грохоте над Москвой перед Белосельцевым предстает Гексоген, подобный четвертому всаднику Апокалипсиса… Белосельцев его узнал, он встречал его на своих путях и перепутьях. В Кампучии, когда из земли, как корнеплоды, выкапывали человеческие черепа, и Гексоген смотрел пустыми глазницами, рассыпался костной мукой, что обращалась в прах измученной земли. В Афганистане, когда облик Господина Гексогена принимал пытаемый током пленник. Господин Гексоген распространялся радиацией с аварийной атомной станции и сочился чёрным дымом из осажденного Дома Советов» (Певец боевых колесниц – Господин Гексоген).

В завершение книги Михаил Кильдяшов отдает дань газетным передовицам Проханова, называя их «идеальной формой слова, которое стало организационным оружием». Автор проводит уверенную параллель: Александр Проханов – Иван Аксаков, «чьи газетные и журнальные статьи, написанные во второй половине XIX века… поражают современного читателя своей актуальностью: «Народный отпор чужестранным учреждениям», «Отчего безлюдье в России», «В чем наше историческое назначение?»… Да, подмечено верно, как и то, что упомянутые аксаковские труды сейчас «переиздаются большими томами», и, судя по всему, та же участь ждёт и статьи Проханова.

Но, как отмечает Кильдяшов в конце книги, Проханов всегда остаётся художником, что бы он ни писал для газетной полосы – эссе или портрет современника, гневное воззвание или отчет путешественника. Таким же художником является и сам Кильдяшов. О брутальном он рассуждает тонко и глубоко, о воспалённом – одухотворенно, о жёстком – изящно. И всегда самобытно. Даже если рассуждать ему доводится о чужих произведениях. Ни слог Михаила, ни его взгляд уже не перепутаешь ни с кем.