Лопата, оружие и чертополох слов, написанных от руки
Что хотел сказать наш герой в 2015 году, но почему-то журнал «Story» не рискнул это напечатать...
Рубрика в газете: Интервью, № 2023 / 44, 09.11.2023, автор: Сергей ШАРГУНОВ
«Я здесь, чтобы прочесть отметы сути вещей: всех этих водорослей, мальков, подступающего прилива, того вон ржавого сапога», – писал в первой четверти XX века эпатажный ирландец Джойс, отец литературного модернизма. А мы, перешагнувшие порог следующего века, продолжаем обсуждать на страницах «Story» суть вещей: новых, ретроградных, патиной подёрнутых, нетронутых веками или во времени истлевших, а также рассказывать о личностях через предметы, которые им принадлежат.
На этот раз мы беседовали с одним из наиболее крупных российских прозаиков Сергеем Шаргуновым, с любопытством обнаружив его не только, как писателя, но и как акмеиста, поджигателя и человека, вторящего с многозначительным прищуром за красным митрополитом Киприаном: «Что есть жизнь? Нейтронная бомба!» Книги Сергея – это события, которых ждут в нашей стране, за рубежом, о которых спорят, а мы попробуем увидеть, то его «Я», что постоянно ускользает с экрана телевидения, убегает со страниц книг, но обнаруживается в его вещах.
Прибыв из Донбасса, он в этот же день пришёл на интервью. И, по собственному замечанию, был в свитере, который ещё пах дымом костра и пылью сражений. О том, как он дрессирует кошек, почему не привозит с войны линзы и кто смотрелся в его зеркало, – читайте далее, записанное из первых уст.
– Представь, ты исчез. Из каких предметов ты сложишься, как из мозаики?
– Головоломка! Наверное, лопата и оружие. Лопатой я зимой на даче чищу снег. Кстати, однажды я был дворником в Москве, тогда мне тоже понадобился этот предмет. И интересно поразмыслить, велик ли путь от лопаты до микрофона-петлички, который на тебя цепляют на телевидении, или он мал. Возвращаясь к лопате, это была ситуация некоторого внутреннего разлада и общественного изгойства: я всё потерял, меня отовсюду вытеснили. На тот момент у меня уже был сын, я написал многие важные работы, отмеченные премиями, но стал не нужен.
Тогда меня запрещали, не брали ни на одну из работ. Поэтому я пошёл в ЖЭК и устроился дворником. В этом был заключён протест против системы, в которой в дворники идут умные люди, позже я поднял эту тему в «Книге без фотографии». Помню, как однажды я, запарившись чистить снег, остановился и посмотрел на своё отражение в стальной лопате: всклокоченные вихрем волосы, порозовевшее лицо, свирепо-раздуваемые ноздри, а рядом замок МГУ (работал я недалеко от Воробьёвых гор). Однако продолжалось это только месяц. В этом я искал и честность.
Лопата и ещё о некотором может рассказать. А оружие я не беру в руки, но оно меня окружает. Помню, я шёл по улице Сталина, её обстреливали со всех сторон, и меня завлекли в подъезд, в котором праздновали победу. Город Цхинвал был уже освобождён, в подъезде сидели пацаны, заваленные горами оружия, и пили в большом количестве домашнее вино. Вдруг один внезапно оскалился, передёрнул затвор, но его осадили. А потом, когда мы вышли из подъезда, я рыл могилу женщине, которую должны были принести. Её убило неподалёку.
Помню все поездки внутри махины БМП, когда летит в лицо грязь, песок, трясутся ящики со снарядами, начинает бить снайпер, и все прыгают внутрь. Внутри давка, духотища, а ты летишь в неизвестности в железном коробке, набитом людьми.
– Какая вещь для тебя является символической и почему?
– Это икона моего святого покровителя. Она стоит на моём письменном столе. Досталась она мне от Анастасии Цветаевой, сестры Марины. Мой отец был духовником Анастасии. Однажды, зайдя к нам в гости, она подарила мне икону Сергия Радонежского. На ней написано: «Дорогому Серёженьке, из дома моего деда Талицкого священника». Я об этом рассказываю, а ведь по случайности именно завтра (8 октября, – Прим. ред.) большой православный праздник, День Сергия Радонежского.
Символично для меня и старинное зеркало, в котором некогда отражались мои бабушки, прабабушки. В него смотрелся и Владимир Русанов, именем которого названы и бухта, и полуостров на Новой Земле, и гора в Антарктиде, и улицы российских городов. Смотрелся он в это зеркало, потому что был братом моей прабабушки. Кстати, он был прототипом Татаринова в романе Вениамина Каверина «Два капитана».
– А какие демонические вещи есть в твоём арсенале?
– Они передо мной: ноутбуки, мигающие синим и красным в темноте, айфоны с вездесущими инстаграммами и фейсбуками, ежеминутно оповещающими о чём-то, в них пульсируют лайки, себяшки, проекции, – вот они, демонические вещи моего арсенала, существующие практически самостоятельно от своего хозяина. Когда я работал над прошлой книгой, экран моего ноутбука был полосой разрезан надвое, как будто не выдерживая того, что в нём происходит. Хотя, наверное, я просто залил его кофе или чаем, что тоже можно от меня ожидать
– Какие предметы тебя связывают с семьёй?
– Иконы, о которых я уже говорил, и фотографии. Мы постоянно общаемся, гуляем с отцом Александром, но в фотографиях просвечиваются те периоды, когда тебя, его ребёнка, ещё не было. На фотографиях я вижу его на лошади в деревне, вот он, юный суворовец, играет в шахматы на фоне портретов Политбюро, а на другом снимке он сидит в какой-то теплушке в телогрейке на полу.
Общение с родителями происходит не только через драгоценный разговор с ними, но и через фотографии, которые приоткрывают их для меня. Это своеобразная реконструкция, когда ты восстанавливаешь то, чего не знал. Одна женщина на помойке нашла ценную и древнюю икону и подарила её моему отцу. А моя мама Анна была реставратором. Вспоминается мама, склонённая над иконой, рисующая кисточкой, и запах олифы. Отреставрированные ею иконы есть в разных храмах, например, в храме на Комсомольском проспекте – икона «Споручница грешных». То, чем занималась мама, для меня очень ценно. Сейчас я езжу по губерниям и вижу, что многие древние храмы и иконы в них просто рассыпаются на глазах. Видел такие грустные картины и в Костромской, и в Ярославской областях.
Из рода Русановых многие стали эмигрантами. Сам Владимир Русанов, арктический исследователь, был братом моей прабабушки. Можно вспомнить и кинорежиссёра Сергея Аполлинариевича Герасимова, чьим именем назван ВГИК, создавшего множество фильмов, в том числе «Тихий Дон», – его фотографий тоже много, он был мне двоюродным дедушкой. Помню, меня привезли к нему, когда мне было четыре года. У него было небольшое пузцо, и мне нравилось тыкать в него пальцем. Ещё я помню, как он наизусть читал Символ веры. У него была совершенно бесноватая белая собачка, загнавшая меня на диван. Я с ней сражался тапком, пока на мои крики не пришёл Сергей Аполлинариевич и на руках не отнёс меня в гостиную.
Со многими предками меня связывают надгробия Новодевичьего кладбища. Там лежит немало родных мне людей. Там прах моей бабушки Валерии Герасимовой, писательницы. К сожалению, я её не застал, потому что она умерла в 1970 году. Сергей Аполлинариевич тоже там.
Деды погибли на войне, у другой бабушки два класса образования. Вообще есть ощущение, что жизнь – это нейтронная бомба. Архиепископ Киприан, который знал Молотова, Жданова, Сталина и в советское время был настоятелем церкви на Большой Ордынке, в своих проповедях часто говорил о нейтронной бомбе, обличая Америку. Он считал, что суть американской экспансии напоминает нейтронную бомбу – её сбрасываешь, вещи остаются, а людей нет. Я застал красного владыку Киприана и хорошо помню его слова. Но со временем я стал понимать, что наша память и жизнь – это тоже нейтронная бомба. Вещи пропитываются ароматом и духом людей, эти вещи остаются, а люди уходят. Например, когда вспоминаю Анастасию Ивановну Цветаеву, передо мной возникают её ветхие платья. От моих предков мне перешли их стулья, шкатулки, столики, шифоньерки, диваны. Вещи имеют значение и загадочный смысл.
– Какая вещь досталась тяжелее всего?
– Компьютер. Заработал на него я трудом: что-то мыл, убирал, таскал. О том, как ты мыл машины за деньги, конечно, не особо удобно говорить, но я с раннего возраста стремился к финансовой независимости. Мне важно было зарабатывать самому. Потом, когда подрос, стал писать, работал журналистом, корреспондентом. Во время войны с Осетией в августе 2008-го года был в Южной Осетии военным корреспондентом. Оттуда, кстати, у меня тоже есть вещь – хлебцы. Я их храню.
– Что они тебе дают? Позволяют ощутить некий романтический образ войны?
– Нет, как раз наоборот. Я никогда не романтизирую войну, не привожу оттуда с собой линзы, гильзы, осколки, – всё это символы смерти. Для чего хлебцы? Я на них смотрю и вспоминаю, как мы там жили в казармах, спали на земле, что мы ели, что видели, – понимаю, что многим гораздо хуже, чем мне. Это не позволяет расслабляться. Для меня они являются неким стимулом к действию.
– Какой подарок запомнился больше всего?
– Деревянный меч! Когда мой друг подарил мне долгожданный деревянный меч, я так обрадовался, что стал рубить им направо и налево и тут же сломал его. А ещё котёнок, его подарили родители.
– Ты котят причисляешь к вещам? Не боишься гнева представителей Общества защиты животных?
– Я просто многие вещи воспринимаю одушевлёнными, а кошку Пумку вообще считал выдающейся личностью. Я её обучал русскому языку, литературе и боевым искусствам. Могу сказать, что в битве с двумя собаками она выходила победителем. Сейчас она умерла и является ко мне во снах.
– Боюсь даже спрашивать, была ли она отличницей и не застигла ли её смерть во время занятий боевыми искусствами, которым ты её обучал? Что она делает во снах?
– Нет, причиной её смерти была старость. В последний раз мне снилось, что моя кошка издала книгу стихов. Авангардных.
– Это всё подарки из детства, а что дарят сейчас?
– Ничего хорошего! Я бы не отказался от того, чтобы мне подарили беговую дорожку, но мне постоянно дарят картины, какие-то альбомы. Я, конечно, улыбаюсь и благодарю, не обижать же людей.
– А какой ты сделал самый лучший, по твоему мнению, подарок?
– Женщинам я обычно дарю айфоны, сумки, платья.
– Но это всё не эксклюзивное, а функциональное.
– Недавно я подарил войско оловянных солдатиков сыну. Везде были солдатики, но именно оловянных не было. Я их всё же нашёл и накупил целые войска и армии для своего сына. Там были генералы, кавалеры, конницы. Самокату он был рад. А ещё особому прибору, привезённому с Донбасса – и фонарик, и компас, много чего – хвастал потом в школе.
– Как материя относится к духу? Может ли человек одухотворить вещь? Вдыхает ли художник в чистый холст дух, когда пишет картину?
– Могу сказать, что я люблю писать от руки. Это в некотором смысле ответ на вопрос. Слова, написанные от руки, похожи на сад: там чертополох, там сорняки. Ты их оставляешь на время, и текст расцветает сам по себе, даёт причудливые побеги, которые ты и не ожидал увидеть. Недаром Пушкин на полях тетрадей делал небольшие зарисовки.
Не буду говорить о метафизике, но помню, в детстве я подобрал на территории двух древних московских монастырей камни. Это были самые обычные камни, серые или белые, но они мне были дороже драгоценных, в них слышался рокот времён, осады монастырей, ход веков. Потом я их отвёз на дачу, и они до сих где-то на дачном участке, вросли в почву.
Мне вообще близка предметность, материальность, чёткость тематики и образов. Всё это есть в вещах. Акмеизм как литературное и поэтическое направление близок мне.
– Какие три вещи сказали бы больше всего о тебе?
– Наверное, эти же самые демонические гаджеты – ноутбук и айфон – в них информации обо мне больше всего. А ещё волчий свитер, который сейчас на мне. В нём я только что пересёк границу, вернулся из Донбасса. Кстати, на таможне я столкнулся с проблемой: мой паспорт настолько замызган и заношен, что меня не хотели пропускать, думали, что он поддельный, но выручила другая вещь – гаджет, позвонил ополченцу с позывным «хорват».
– Что-то делал своими руками?
– Помню, в школе я влюбился в свою одноклассницу и нарисовал её как принцессу. Потом она стала балериной Большого театра, сейчас живёт в Нью-Йорке. Недавно с ней встречались, и я показывал эти рисунки. Лепил. Деревья сажал. В детстве и совсем недавно – посадил в Крыму в Мисхоре жёлудь, привезённый от «дуба Болконского» из родового поместья Льва Толстого.
Своими руками сделал пожар и потоп. Как-то я поссорился с родителями, мне было тогда лет восемь. Окна у нас были заклеены бумагой и забиты ватой, рядом стояли стопки с журналами «Наука и жизнь». Я чиркнул спичкой и поджог. Пламя тут же вспыхнуло, перенеслось на занавески, журналы, я стал бешено в нем прыгать – пытаться затоптать. Всё обошлось. Справился с огнём.
2015 год
Беседу вела Наталья ШУНИНА
Так Сергею Шаргунову подарили беговую дорожку? “Бег на месте — общепримиряющий…”
“Мне вообще близка предметность, материальность, чёткость тематики и образов…”
Это круто, Шаргунов. Даже Сербовеликову так не сказать.
“Я чиркнул спичкой и поджог” – тоже не слабо.
Короче, назначенец, как и Прилепин.
Шаргунов – это журналистика
Так меня ещё не хвалили. Спасибо Лосеву.
Еще не вечер!!!
“Один из наиболее крупных российских прозаиков” Сергей Шергунов настойчиво и многословно уверяет всех, что природа не отдыхает на потомках великих личностей – его предков.
Поджигатель… ничего себе, детская реакция. А ведь уже достаточно большой был. Да, все это очень мило, можно сказать, только вот вычеркнуть бы этот “многозначительный прищур” насчет нейтронной бомбы. Довольно претенциозно выглядит, к тому же жизнь никак не есть означенная бомба, как бы ни завертывать смыслы.