Макушка лета. Июль
Выбранные места из дневника
№ 2022 / 28, 22.07.2022, автор: Лев АЛАБИН
1 июля
Новый литературный салон
В зале Союза содружества писателей (имеется в виду московский Дом Ростовых, который в декабре 2020 г. был передан Ассоциации союзов писателей и издателей. – Ред.) с недавнего времени регулярно проходят вечера. И не только литературные. Был вечер, например, посвящённый легендарному генералу Геннадию Трошеву. Как говорят, от золотых генеральских погонов в зале стало ослепительно светло. Из литературных вечеров самый ажиотажный был посвящён юбилею Ю.В. Мамлеева. Все выступающие литераторы, а их было много, убеждали нас, что являются учениками и последователями Мамлеева. Хотя никаких монстров и маньяков в их произведениях не замечено. Последователем Мамлеева объявил себя и наш писатель-депутат Сергей Шаргунов, который всегда открывает эти вечера вступительным словом. Выступали редактор боевой газеты («Завтра». – Ред.) Андрей Фефелов, писатели Сергей Сибирцев, Татьяна Набатникова, Игорь Дудинский. Философ, преподаватель МГУ, доктор философии Пётр Калитин, а также Александр Скляр, известный певец, который тоже оказался поклонником Мамлеева, он читал стихи и спел песню. В записи прозвучало выступление недавно умершего монстра андеграунда Славы Лёна.
Найти дорогу в этот зал очень просто, надо со стороны Поварской улицы войти в железные ворота Дома Ростовых. Пройти мимо флигеля, в котором некогда размещалась «Дружба народов», справа останутся рестораны, погружённые в шашлычные задымления, и далее, пройдя мимо всех аппетитно пахнущих заведений (этот отрезок преодолеть желательно как можно быстрее), по правую руку останется последнее пристанище «Дружбы народов», зайдите в единственную открытую дверь самого особняка. Здесь в полутьме справа будет сидеть сторож, и вы скажете ему, куда идёте. Внизу гардероб, но сейчас он вам не понадобится, и по мраморной лестнице, мимо великолепной скульптуры обнажённой Дианы, пройдёте в прекрасно отреставрированный старинный зал с уникальной лепниной на потолке. Тут вас ждут. Вход всегда свободный.
Ещё из прошедших громких мероприятий следует отметить вечер, посвящённый Сергею Чудакову. Это уникальный человек, о котором не расскажешь в двух словах. Поэт, театральный, литературный и кинокритик, а также сутенёр и похититель старинных книг, обитатель тюрем, психиатрических больниц и библиотек. Ему посвящено одно из лучших стихотворений И. Бродского «Памяти друга». На вечере выступали друзья Чудакова – Евгений Рейн, Игорь Волгин, актёр Лев Прыгунов.
Проходят здесь и вечера современных писателей, а также юбилейные вечера классиков: к 100-летию Владимира Короленко, 145-летию Алексея Ремизова. Обычно литературные вечера и кинопоказы организовывает и ведёт Даниил Дубшин. По всем организационным вопросам обращаться к нему.
* * *
Помню, когда был моден и популярен ЖЖ (Живой Журнал), я читал некоторые из блогов и был потрясён чужой жизнью, её разнообразием, её далёкостью от моей. Помню дневник одной молодой мамы двух детей в разводе. Муж платил ей большие алименты, она жила с состоятельными родителями. Эта молодая женщина могла на всю ночь загудеть с друзьями. У неё была своя машина. Могла и на несколько суток загудеть. Родители её постоянно ругали за это, конечно. Говорила с детьми по телефону. А загулы по пьянке достаточно подробно описывала. Курили травку. Ночью забирались на крыши и там пили. Вечером встречались в ресторанах. Потом на машинах ездили всю ночь по друзьям, из одного дома в другой. И секс, случайный секс и со «старыми» друзьями, был. Описывала, какую скорость развивали по пьяни, какие места с красивыми видами посещали. Описывала все ДТП. Приключения, безответственность, безбашенность. Красивая жизнь, без стеснения в деньгах. С удовольствием читал бы такие журналы, вместо того чтобы жить такой жизнью.
* * *
Когда-то читал дневник известного писателя Есина. Проглотил одним мигом. Очень интересно всё. Живые впечатления. Вообще интересно знать, чем человек живёт в наше время разобщённости. А вот дневник Казинцева, хоть и лучше других материалов «Нашего Современника», но всё равно скучный. Ну какое мне дело, что он думает о такой или иной партии, об Украине и Белоруссии. Вечная ему память, конечно. Странная, мгновенная смерть. Казинцев герой телевидения начала перестройки. Он один тогда отвечал за Россию, говорил в интересах России. А потом о нём забыли и перестали приглашать. Испугались, потому что он говорил убедительнее всех. А теперь все так говорят, как тогда он один.
Интересно читать обо всём на примере жизненных ситуаций. То есть очерки. Интересно читать живые впечатления, даже если это политический дневник. Например, такая запись меня бы заинтересовала и запомнилась.
«На Тверском встретил случайно старого знакомого, много лет не виделись. Озлоблен и весь вид како-то злобный и обшарпанный, а помню, всегда был важный и лощёный. Говорит, что Россия – это страна вечного мракобесия и тоталитаризма. Не стал ему возражать, только посмеиваюсь. «Главное, что вечная» – отвечаю. Он ещё сильнее озлобляется. «Надо сбросить атомную бомбу на Москву, – говорит, – поймать Путина и четвертовать его на Лобном месте, как врага человечества». «Лобного места же не останется – отвечаю. – И самого Путина-то не останется». Соглашается. И тут же: «Тогда отвезти надо в Гаагу, на трибунал и судить всем человечеством. А потом распять напротив Белого Дома». «Скорей всего, человечество его оправдает, – отвечаю я. – Против Путина только НАТО, а человечество-то за него. Надо судить тайно и подпускать к суду только европейцев и американцев. Тогда получится. Как с Милошевичем. Выкрали и заморили до смерти. Вот это истинное правосудие…»
Оказалось, что какое-то общество, где он что-то возглавлял, – «Иноагент», содержавшееся на заграничные деньги, прикрыли, субсидирование приостановлено. Вот в чем дело-то.
И я ему говорю: Володечка, а что бы с тобой было, если бы ты такие идеи высказывал в какой-нибудь «свободной» и любезной тебе стране? Например, в Америке. Подумай, там тебя бы сразу схватили и судили как террориста. Ты бы пожизненное получил. На что он, не задумываясь, именно не задумываясь, отвечает, что Америка – страна истинной свободы и демократии, и он любит Америку и всегда только благословляет.
– Ну, а если бы, представь, сказал бы, куда надо сбросить бомбу…
– Никакого если бы. «Господи, благослови Америку» и перекрестился широким православным крестом с троеперстием.
И таких много. Главное, не подпускать их к СМИ, театрам, телевидению, печати. А так, пусть себе живут, брюзжат. Но именно такие вещают по радио и ставят спектакли в театрах. Например, Римас Туминас, который предлагает сбросить бомбу на Москву. Но, к счастью, его уже сняли.
* * *
Нашёл в сарае маленькие, аккуратненькие, стальные (поэтому не ржавеют) грабельки, чищу, убираю сад. Поперёк тропинок протянулись целые канаты каких-то лиан. С виду они засохшие. А когда начинаешь тащить, то оказывается, что это длиннющие стебли дикого винограда и на концах живые побеги, уже оплётшие деревья. Обрезаю их секатором, руками не порвёшь, такие они прочные, мешают пройти, о них постоянно спотыкаешься, заплетаются в ногах. Наверное, и меня хотят поймать, оплести виноградом. У меня набралось много длинных канатов из этих лиан. Вчера сжигал их на костре. Они очень плохо горят. Они только кажутся сухими, а на самом деле, как пожарные рукава, наполнены внутри водой. Просто водопроводные трубы. И когда сжигаешь, из них постоянно льётся вода, шипит на углях.
* * *
Сегодня фотографировал. Фотографии получились очень интересные. Павлиний глаз или какое-то сокровище, клад блеснул с самоцветами в сосновом лесу. Один только кадр такой вышел, больше не получилось.
Снимал небо, облаков нет, ромашки. И солнце на просвет. Ещё угли.
Надо одновременно раздувать угли и снимать. Это очень сложно, ещё не сжечь бы объектив.
* * *
Один фотограф рассказывает о своих фотографиях. Фотографии вполне обычные. Виды, пейзажи. А он говорит: «Чтобы снять эту фотографию, я всю неделю вставал в 4 утра, чтобы солнце поднялось на определённый градус, шёл на нужную мне точку, ждал, пока там солнце появится, и фотографировал 5 минут, через 5 минут солнце уходило». Рядом висела фотография, и как он снимал эту фотографию. На нём сапоги, потому что – роса, на плече огромный штатив. Реально какой-то геолог с теодолитом, открывший новое месторождение.
Вид у него несколько удручённый и обиженный. Чего вы тут, мол, стоите, смотрите, не восхищаетесь, а за фотографией, можно сказать, подвиг, а вы ничего не понимаете. Но его рассказ всё же был интереснее и смешнее самой фотографии.
Чудак.
* * *
Смешно, но надышался дымом, пока разводил костёр, и насморк пропал.
* * *
Узнал, что сняли Райхельгауза. Народный артист, в расцвете сил, создавший с нуля свой театр «Школа современной пьесы». Ставивший удивительные вещи: «Пришёл мужчина к женщине», «А чой-то ты во фраке». Проводил огромную работу с драматургами. И вот такой финал. Последние спектакли великолепны, захватывающие «Бешеный хворост», «Степь». Хотя программный спектакль-бродилка «На трубе» беспрецедентно русофобский. Здесь Чайковский – только педераст, Чехов – любитель проституток, Горький помогает сбрасывать в «трубу» Неглинки трупы, а Шаляпин поёт в ресторане, в череду с балалаечниками и канканом, куплеты Мефистофеля. Ни одной вразумительной рецензии на этот спектакль не нашёл, одни восторженные. Департамент культуры, который не продлил контракт, как обычно, никак не комментирует своего решения. Это уж точно не из-за неосторожного высказывания «Воздух стал чище» по поводу Одессы 2 мая, 8 лет назад.
* * *
Чехов пишет, что первый разговор с Толстым у него состоялся в купальне. Он приехал к нему, и они сразу пошли купаться по причине жары. Залезли в воду и говорили, по шейку в воде.
Течение в купальне у Старого Спаса медленное. Я, расслабляясь, ложусь поперёк речки, и вода медленно тянет меня, затаскивая в заросли кувшинок, на мелководье, в стелящуюся по дну длинную траву. Я отгребаюсь опять на середину и плыву. Голова то попадает в тень деревьев, то опять глаза ослепляются неугомонным пламенем солнца, и я закрываю их. И почти неощутимо плыву, почти незаметно. Только относительно берегов, стоящих деревьев можно понять, что я всё-таки спускаюсь по течению.
«Я хотел бы жить в самом маленьком домике, в крохотной избушке на берегу самой ничтожной русской речки» – говорил Веня Ерофеев за несколько лет до смерти. Он умирал долго, мучительно, на улице Флотской, в московской двушке, всегда полной какого-то случайного и любопытного народа.
* * *
Маленькие русские речушки полны тайн, заводей, стремнин, бесконечных, никем не исчисленных изгибов, и многие участки их течения вообще не видны, надежно скрыты от глаз горами плавней, прибрежными зарослями вётел, буреломом старых деревьев и сучьев. Никому не пробраться сюда, не отследить, что тут делается. Только редкие байдарочники, скребя по дну, с опаской оглядываясь по сторонам, проплывают тут раз в году. Но всё интересное успевает скрыться, замаскироваться и не привлекать внимания.
* * *
3 июля. Воскресенье
Апостол Павел в послании к Римлянам (Рим. 5:3-4), которое читалось сегодня, в неделю всех русских святых, пишет, что скорби должны прийти, «но хвалимся и скорбями, чтобы переносить их, научимся терпенью, терпение же искусство, искусство же упование, а упование не постыжает».
Вспомнился наш Ф.И. Тютчев:
Эти бедные селенья,
Эта скудная природа –
Край родной долготерпенья,
Край ты русского народа!
Странно, что терпение принято воспринимать как тупость, покорность, рабство. Да, наш народ долготерпелив. Но кто сказал, что русские – рабы? Тот, кто недалёк в мыслях, кто далёк от слов апостола Павла. А наш народ воспринял терпение как искусство. «Терпение же – искусство» – пишет апостол. Мы искусны стали в терпении, терпение для русского не холопство, а искусство. Кто лжёт на русский народ? Клеветники России. Бесы. Кто искушён в терпении, получит и упование, а упование не посрамит. И мы не посрамлены будем. Наш народ, искусный народ, не имать срама! В терпении мы стяжали огромную мировую державу. В терпении мы сохранили в ней все бесчисленные народности, за каждую можем дать отчёт. Никого не стёрли с лица земли.
А вот Америка за последнего из могикан ответит.
Последний индейский вождь Белое облако предупреждал англосаксов, загнавших его народ в резервации: «Когда вы срубите последнее дерево, когда испортите воду в последней реке и она станет непригодной для питья, тогда вы поймёте, что доллары нельзя есть…»
И искусством терпения мы сделали нашу страну такой, какая она есть, о чём свидетельствует поэт:
Не поймёт и не заметит
Гордый взор иноплеменный,
Что сквозит и тайно светит
В наготе твоей смиренной.
Удручённый ношей крестной,
Всю тебя, земля родная,
В рабском виде Царь небесный
Исходил, благословляя.
Мы создали, благословенную Небесным Царём Святую Русь. И гордый взор этого не заметит, потому что это не дано гордому взору.
* * *
Мамлеев так пишет о своей творческой кухне, о своих замыслах: «Всё очень просто, надо только войти в состояние. Тогда всё идёт само собой. Как по маслу».
Генрих Сапгир писал с утра. Начинал играть сам с собой, возбуждая фантазию. Часто он писал с соавторами, помощниками, и они начинали играть вместе. Плясать, хлопать в ладоши… И так создавались стихи и пьесы. В основном пьесы. Игровое начало чувствуется во всех его стихах. Они всегда забавные.
Его девизом было «главное не переработать». То есть он намеренно, вовремя останавливался, хотя и, возможно, на высокой точке творческого азарта. А на следующий день всё надо было начинать заново. Заново искать игровую ситуацию, вдохновение. И так изо дня в день. Он написал множество пьес для детского кукольного театра. Этим и зарабатывал.
Лев Аннинский говорил, что долго готовится, а пишет только с утра. Рано встаёт и всё легко ложится на бумагу. «Чудо?» – спрашивает он, словно сам не верит в такое своё устройство. Конечно, чудо, когда легко и само пишется.
* * *
Подумал о художнице со смешной фамилией Зозуля. Она тоже искала «состояние». Как уж она входила в «состояние», не знаю. Но входила.
Вот это состояние запечатлел Перов в портрете Достоевского. Глаза как бы смотрят в себя. Они как бы видят не то, на что смотрят. Гипнотическое состояние.
* * *
Редко встречаю это сомнамбулическое состояние, состояние пророческое, в текстах, картинах. Все, кажется, пишут без состояния. То есть, поверхностно, без глубины, без второго плана. А это не интересно вовсе.
* * *
Долго вслушиваться в тишину, так, чтобы слышать её. Стать ей.
Тишина животворна. Тишина глубока. Я как бы слышу даже закат солнца, хотя оно заходит бесшумно, без фанфар. Без барабанов и салюта. И так каждый раз. Тихо и без ликования восторженной толпы.
* * *
Собирал землянику. Лёжа, переползая с места на место. Стоял на коленях. Земляники много, очень устал почему-то (ведь лежал), весь вспотел. Просто мокрый. Хотя солнце за облаками и не печёт. И так мне надоела земляника! Сбежал от неё. Она только аппетит возбуждает. Две чашки каши съел после неё, чтобы сбить оскомину. Да, оскомина от земляники. Наверное, оскомина была и от манны небесной.
* * *
Дмитрий Савицкий, я знал его ещё по старому Коктебелю, пишет длинными вычурными фразами. Думает, что это красиво. Но нет смысла. Фразы ради фраз. И поскольку нет смысла, начинается порнография. Ну, о чём ещё писать? Тошнотворная порнография, – это всё, чем он живёт, и считает, что это и есть красивая жизнь. Эстетизирование порнографии. Виктор Ерофеев такой же писатель. Претензионный и пошлый. И тоже жил в Коктебеле.
* * *
Трепещут листья на осинках, трепещут листья на берёзах. Но не так мелко и беспомощно, как на осинках. Трепещут солнечные блики на заборе. Качаются стволы, и за ними ходят монолитные кроны и качаются волнами, медленно и мощно.
Забыл о чём думал. О каких-то писателях, кажется.
* * *
Отец Стефан
Стас Красовицкий, как пишет в своей книге «Альбом для марок» Андрей Сергеев, считался в кругу поэтов «Мансарды» самым выдающимся поэтом, просто гением. Так к нему относились и в Коктейль-холле, удивительном заведении советского времени, напротив Телеграфа, работавшем и во время войны и после. То, какое воздействие производило на солдат, возвращающихся с войны калеками это заведение, описал ещё Вячеслав Кондратьев. Офицер не выдержал, вскочил на стол, стал стрелять. Действительно, на фронте гибнут тысячи, а здесь мирно пьют коктейли, говорят о какой-то чепухе, только не о войне. Коктейль-холл работал и по ночам, до 4 утра, и даже в марте 1953, во время прощания с вождём всех народов. Люди на соседней улице погибали в давке, а здесь сидели, слушали музыку, читали стихи и пили коктейль «Маяк», возможно, даже и не знали о смерти диктатора.
Здесь часто собирались поэты «Мансарды» в расширенном, так сказать, составе. Здесь могли появляться не только поэты, но и их поклонники. Доступ в саму «Мансарду», то есть на квартиру Галины Андреевой, имели не многие.
Когда Стас уверовал в Бога, то он отрёкся от своей поэзии. Это произошло в начале 60-х годов. Всё, что написал Стас Красовицкий и чем восхищались его друзьям, было написано в 50-е годы. Новообращённый неофит сжёг свои стихи, принеся пепел в дар Господу, принеся и свой талант в качестве покаяния и получив за это дар священства. Но его стихи к тому времени разошлись довольно широко в самиздате. И отец Стефан (так он стал именоваться) ходил по друзьям и пытался у них заполучить свои стихи обратно. Однако друзья, прослышав про сожжение, стихи от него прятали, не давали. Отец Стефан пускался на разные хитрости.
– Помнишь, я дарил тебе свою подборку, – стучался он к Валентину Хромову, одному из чудесных поэтов «Мансарды».
– Да, да, как же.
– Дай мне её ненадолго, мне надо кое-что уточнить, подправить. Я не совсем доволен итогом. Продолжаю работу.
Но Валентин Хромов сам был хитрецом.
– Ты знаешь, Стас, я отдал твою подборку друзьям, они обещают размножить её и вернуть мне, и себе оставят.
Стас злился, нервничал, возмущался, но напрасно, своих стихов не видать ему было, как собственных ушей. Только благодаря таким хитростям они и сохранились, хотя их существование по-прежнему таинственно и неизвестно. Большинство из них, конечно, утрачено. Однако Олегу Гриценко, ещё одному поэту «мансардовцев», доктору наук, удалось собрать остатки стихов и опубликовать в маленькой книжечке, изданной ВНИРО, то есть Научно-исследовательским институтом Рыбного хозяйства и Океанографии, директором которого он был, в количестве 50 экземпляров. Конечно, доступ к этой книге не только ограничен, а попросту недоступен ныне. А у меня она есть, и я на правах друга всех поэтов Мансарды решаюсь всё-таки попробовать, наконец, опубликовать самые известные стихи из этой книги. Только где? Послал в «Экслибрис», меня высмеяли, сказали, что не заказывали. О стихах есть упоминания в книге А. Сергеева. Пара стихотворений лет двадцать назад попала на страницы «Нового мира». Есть несколько в «Строфах века». С тех пор ничего. А я считаю, что это удивительные стихи и без них литература не полная.
Стихотворение «Шведский тупик» наиболее известное. Оно связано и с географией Москвы и с Мансардой. С шестого этажа балкона Мансарды, который выходил на Тверской бульвар, виден и Шведский тупик. Не представляю, где в этом маленьком переулке мог заливаться каток, во льду которого отражались многократно сломанные ноги девушек. Но, значит, так было в середине 50-х. Точно одно – стихотворение написано до 20-го съезда. Второе знаменитое стихотворение «Гуси-лебеди», и оно несомненно связано с Леонидом Чертковым, ещё одним выдающимся человеком из плеяды «мансардовцев». Иногда их называют «группой Черткова». Но скорее всего это название пришло из КГБ, когда поэтов взяли в разработку, под окнами стали ходить «топтуны». А самого Черткова упекли по 58 статье. Чертков обладал уникальным даром находить редкие книги. Он ввёл в сферу внимания поэтов множество книг, тем самым повысив их образовательный ценз до небесной высоты. И среди таких книг особой популярностью пользовался сборник народных текстов Кирши Данилова, 18 века. Вот откуда в стихотворении описание русского сражения времён Киевской Руси.
О популярности Стаса Красовицкого говорит хотя бы такая маленькая деталь. Недавно мы заговорили о «мансардовцах» с поэтом Аркадием Агапкиным, и он стал мне читать наизусть стихи Красовицкого, которые заучил ещё в то время. Они остались в памяти, и я записал их с его слов. А ведь нигде эти стихи прочитать невозможно. Тем более что после ареста Леонида Черткова все рукописи, все архивы поэтов «Мансарды» до последнего клочка бумаги, были изъяты КГБ.
* * *
Испытания меня ждали сегодня суровые. На огромном скошенном поле я потерял телефон.
Ходил вдоль и попрёк по сухому сену, стерне. Искал, унывал. И он вдруг мне стал нестерпимо близок и дорог. И без него жизнь казалась тусклой, невозможной и бессмысленной. Молился, проклинал судьбу, проклинал никчёмную жалкую жизнь свою, давал какие-то зароки, обеты… начать всё сначала, или закончить всё одним разом, или немедленно напиться до бесчувствия… и вдруг мой взгляд наткнулся на чёрный прямоугольник моего телефона. О какое счастье. Он валялся посреди огромного поля, и найти его было так же трудно, как иголку в стоге сена.
И жизнь пошла своим чередом…
* * *
Пусть бегут, потерявшие ориентиры.
Забывшие своих пионервожатых.
* * *
Спилил две сухих осины и упал без сил, как осинка. Вспотел просто до нитки. Так я безмерно стал слаб. И не замечал этого в городе.
* * *
6 июля
Приехал на машине парень, продаёт навоз в мешках. Зашёл попить воды. Говорит, что три дня в поле ночует. Развёл костёр, чтобы что-то себе приготовить, а его оштрафовали лесники. Не русский. Весь мокрый от жары. У него не было бутылки, чтобы набрать себе воды в дорогу. Я забыл предложить, не успел, он уехал.
* * *
Гром гремит вокруг со второй половины дня. Покапало, я испугался, всё занёс в дом. И кресло, и вещи. А дождя не пролилось.
Звонил Юра, говорит, что война не справедливая, а Лубянка – исчадие ада. При чём тут Лубянка? Не стал уточнять.
* * *
Земляники, я думал, будет очень много, на самом деле её совсем мало. Решил собирать не в рот, а в кружку. Вот она лежит передо мной, мятая, пустившая сок. Горстка красных ягодок. Как трудно её собирать. Бродил, бродил по стерне, по скошенному полю, наткнулся на две-три колонии земляничника, с них и набрал. Пот капал с носа. Она низенькая, за каждой наклониться надо. Зауважаешь бабушек, продающих с обочины стаканчики земляники.
* * *
В 2014 году в Одессе шли многотысячные митинги, масса народу скандировала: «Одесса, скорее гони Бандеру в шею», движение «Куликово поле» формировало настроение города. Выходили на митинги с большими плакатами «Одесса – русский город». Где сейчас все эти люди? Кто-то сожжён, кто-то репрессирован, кто-то в тюрьме, кто-то под следствием, остальные рассеяны. Видеозаписи этих митингов и шествий сохранились, их можно увидеть в интернете, на ютуб-канале хотя бы. Конечно, надо защитить этих людей.
* * *
Кто-то берёт песок или гравий у моего забора. Не вижу кто. И его пустая тачка ужасно гремит. Пустая тачка с утра. Гремящая тачка с утра – это, наверное, плохой знак, но вот тачка наполняется и уже не гремит, только шуршание песка слышится, и потом едет тихо, совсем не слышно. И медленнее едет. И с трудом толкается. Вот – предсказание дня. Душа пустая повсюду гремит, сообщая, что она пуста, а когда наполняется – не гремит, а умудряется и тихо движется, незаметно, без всякого особого шума.
* * *
У Лимонова просматривается удивительный стиль. Об одном и том же писать в двух разных ракурсах. Например, «Это я, Эдичка» и «Дневник неудачника» написаны в одно время и об одних и тех же событиях, когда Лимонов жил в Америке на пособии, от него ушла Елена и он остался один. Но какие это два разных произведения! Одни и те же события оцениваются совершенно по-разному. И что в одном произведении дано как трагедия, в другом – как захватывающее приключение.
Всё, что он пишет, становится книгой. У него нет подготовительных материалов, черновиков, записных книжек. У Алейникова тоже так, но его проза чудовищна, она пишется бесконтрольно от собственной цензуры. Внутренний критик отключён. Её смысл в бесконечности вождения рукой, в объёме. Поди прочитай. Прочитать до конца невозможно, потому что не за чем следить, нет цели, нет смысла, писание ради писания. Собственно, это и есть определение графомании. Это результат бесконтрольной свободы, которую давало существование в андерграунде на создание неофициальной литературы. Но Алейников поработал достаточное время в издательстве «Современник», так что вкусил вполне рядовой литературной жизни. Издавал свои книжки, приводя их в соответствие с литературными нормами. Стихи становились, конечно, скучнее, примитивнее, но понятнее. Ради гонорара стоило поступиться принципами. А потом, когда и речи о гонорарах нет, и пишется только для себя, приходит в голову мысль, а чем я не Эзра Паунд, почему не заполнить всю бумагу бессмысленными «да и да»? Почему не могу создать «поток сознания» высокого давления, вытеснив из голов критиков и библиотечных полок Марселя Пруста? Вот и создаются такие произведения, «не под», а «вместо». Но нас, читателей, увольте в этом участвовать. В принципе «Пушкинский дом» так же написан. И это не даёт покоя. Почему он стал знаменитым? Я-то могу длиннее одним предложением книгу написать. Но Андрей Битов никому не навязывает чтение. Никто, я уверен, и не читал это бесконечное предложение от начала до конца. Это и не нужно. Книга просто стоит на полке, как свидетель изощрённого мастерства. Открой в любом месте, прочитай абзац, поставь на обратно.
У Вени Ерофеева, как оказалось, море записных книжек, а произведение всего одно единственное. Но он и не собирался жить на литературные заработки, а Лимонов собирался и жил.
Лимонов пишет безостановочно, вплетая в литературу каждую, малейшую деталь своей жизни, малейшее впечатление, переживание. Произведения получаются цельными, потому что создаются в короткие промежутки времени. Они заключают в себя то нерассеянное человеческое содержание, которое тогда, в тот момент жизни, было. В них нет другого, чужого времени, которое бы рассеяло, раздробило, разжижило концентрацию писательского луча, писательского гиперболоида, собирающего на странице всё, что есть энергетического, информационного на данном отрезке жизни. В этом его самосохранение. В этом спасение Лимонова. Поэтому он не распался в эмиграции, прошёл всё, оставаясь цельным человеком. Наблюдая себя, как монах наблюдает за своими помыслами, не давая им отвлечь свой ум от молитвы. И Лимонов ничему не поддается, продолжает писать день за днём. И ничто, никакие катаклизмы и неприятности, не способны его отвлечь от этого делания. Вроде он такой же, как все, живёт общей тупой обывательской жизнью, мы читаем об этом. Но остаётся «всегда всему чужой, вертит особой головой» – как он писал когда-то, ещё в Харькове, кажется.
* * *
Стас Красовицкий, когда я его увидел впервые, на квартире Заны Плавинской, в 1996 г. произвёл на меня потрясающее впечатление. Во-первых, тем, как его слушали, во-вторых, своим обликом. Голова у него большая, черты лица очень крупные, голос громкий и резкий, а роста он совсем маленького, почти карлик. Так обычно в кино изображают гномов. Так описывает это племя в сказках Ганс Христиан Андерсен. Он был как бы наполовину человек. Полчеловека.
Все поэты «Мансарды» были персонажами сказочными. Была среди них красавица – это Галина Андреева – Белоснежка, гном, был и великан. Настоящий сказочный великан – Олег Гриценко. Если стихи Стаса полны мистики, туманности, неопределённой таинственности, то у Олега стихи ясные, громоподобные, словно из гранита высеченные.
После собрания поэтов «Мансарды», мне поручили проводить домой Людмилу. Это была женщина лет шестидесяти, с русой длинной толстой косой, кажется, бывшая пассия Валентина Хромова. В общем, из их компании. Я с радостью согласился. И мы весело зашагали к метро. Ни у кого из компании не было машины, надо заметить, даже у Олега Гриценко, директора ВНИИРО (Всесоюзный научно-исследовательский институт Рыбного хозяйства и Океанологии). Он шёл весь расстёгнутый. Только рубашка на нём застёгивалась. Вся остальная одежда была ему мала, и он шёл нараспашку. Наверное, и таких размеров не существовало. Это был огромный человек. Даже если и были такие размеры, они очень скоро тоже становились ему малы, потому что он рос в ширь постоянно. Широко распахнутый плащ, распахнутый пиджак, шляпа набекрень… «Я выгляжу, как разгулявшийся купчик в хорошем подпитии» – говорил он. Я возразил, что он выглядит, как поэт после пирушки с друзьями. Он поймал такси и посадил всех безлошадных поэтов, с целью развести их по домам… а мы с Людмилой дошли до Цветного бульвара.
В метро она стала расспрашивать, до какой станции я еду. Я отвечал, что еду до той станции, какая ей нужна: «А зачем?» «Я же провожаю вас…»
И тут она назвала какую-то самую дальнюю станцию.
– Ну вот, значит туда и едем. – Ответил я.
Хотя было уже половина первого и меня стали грызть сомнения, успею ли я на пересадку при возвращении.
– А потом мне ещё на автобус, – заявила Людмила.
Тут я понял, что попал в переделку. Но не собирался сдаваться.
– Всё равно провожу.
– А потом ещё пешком.
– Ну тем более. Это будет уже ночь. Не брошу вас в ночи.
Она помолчала и тут началась настоящая фантасмагория.
– А меня не надо провожать.
– Мне поручили вас проводить, ваши друзья.
– Всё равно не надо. Я не хочу.
– Ну, вы мне не можете запретить вас проводить. Буду идти за вами, куда бы вы ни пошли.
Мне показалось, что я победил, но не тут-то было.
– Если вы меня проводите, то, как только пойдёте назад, я вас сама тогда пойду провожать.
– Как это, до самого дома? Назад вы уже на метро не попадёте.
– А и не надо, пешком назад пойду.
– Ну, тогда я вас тоже провожать пойду.
– Значит, так и будем ходить от одного дома к другому.
Я поверил ей.
Пришлось выйти на следующей остановке. Так и не проводил.
Вот такие девушки были у поэтов 50-х годов.
На следующий день мне звонит Зана Плавинская и спрашивает, как я проводил Людмилу. Я рассказываю ей, и она смеётся, совершенно довольная.
– Она всех сводила с ума, – говорит. – В неё был влюблён и Бродский. Ходил вокруг её дома, вытоптал в палисаднике все цветы. А она как сведёт с ума, то потом никакого внимания не обращает. Такая девушка.
* * *
Сад
Сад безмолвствовал. Казалось, что он притаился и слушает меня. Моё дыхание. Мои движения. Я тоже замер и перестал дышать.
Я тоже хотел стать садом. Я тоже хотел струиться светом. Шевелить листьями, покачивать ветвями.
«Ночь в саду. И сад в ночи». Как писал поэт Леонид Аронзон.
Утром, если не было ветра, то сад наполнялся светом словно бассейн водой. Постепенно, до самых краёв и дальних тёмных уголков, и ты входил в свет, словно в воду, и окунался с головой. Открывал дверь – и весь вымокал в свете.
А потом шёл к своему стогу и валялся в нём, весь укутанный со всех сторон световым веществом, похожим на сладкую вату, которую продавали на рынке.
Вечерело и свет уходил. Художник в ужасе кричал: «Свет уходит».
И приходила ночь. Моё время. Время поэтов. И я наполнялся до краёв мраком.
* * *
Рассказ «Земляника»
Чтобы достать и сорвать ягодку земляники, надо сделать земной поклон.
Словно на молитве Великим постом. Ягодка низенькая. Листики низенькие.
Кладёшь земные поклоны землянике от всей души, без принуждения и лени, она так и манит тебя. Как говорит моя подруга: «Это самая вкусная ягодка на земле. И самая полезная».
И, наверное, самая маленькая, низенькая и незаметная. Соберёшь несколько, пройдёшь полянку, потом присядешь, оглянешься, а там столько же красненьких головок, которые ты не заметил. И возвращаешься. И так не один раз.
Зелёная она не отрывается от плодоножки. А спелая сама охотно падает в ладонь, без всякого сопротивления. Словно специально тебя ждала, чтобы пойти на руки.
Маленькие, резные листики стелются по земле. А потом возвышается ус, растёт, цветёт, и появляются на нём гроздья красненьких ягодок.
Бабушкам, которые продают по обочинам дорог стаканчики земляники надо отдавать все деньги, не торгуясь. Сколько ягод в стаканчике, столько земных поклонов для вас. Столько молитв, столько спасительных трудов. Весь лес, вся его тень, всё его тепло, все его запахи, весь его зелёный шум.
* * *
Улитки
Огромные виноградные улитки с юга освоили наши северные места, прижились тут и расплодились. Они живут незаметно. И ждут своего часа. И когда, наконец, пойдёт дождь, вот тут они и являются во всей красе. «Пришло наше время!» – говорят они и выползают из своих домиков, расправляют огромные, зеленоватые тела (как только они помещаются в тесноту ракушек?) и ползут, поедая всё на своём пути. Если не съедят, то понадкусывают. У них нет зубов, но есть надёжные, верные тёрки, какие имеют все вегетарианцы, натирающие себе на завтрак и ужин морковь, свеклу, капусту, редьку… Всё это любят и улитки. Ощупывают, нюхают своими прекрасными усиками и рожками. Два вверх и два вниз. Во все стороны можно прощупать дорогу.
Но не все понимают, что пришло время этих прекрасных созданий и выходят на тропинки, дорожки в сапогах, топают… и под ногами хруст. Лопаются, рушатся тонкие стенки домиков.
Иду по обочине шоссе. Меня обгоняют машины – и вижу целые колонии улиток, пересекающие шоссе в неположенных местах. Зачем они вообще выползают на асфальт, неужели кто-то им сказал, что на той стороне лучше? И они поверили, и ползут. Одна машина, вторая, третья. И, о чудо, все улитки живы и невредимы, и продолжают ползти, неспешно и величаво, ничего не страшась. Собираю их в ладонь и переношу на другую сторону.
А ещё вчера стояла страшная жарища, я увидел на обочине того же шоссе камушек интересной расцветки, поднял и понял, что это улитка. Но она полностью втянулась в свой домик и вход запечатала большим комком ссохшейся грязи.
Вот так они и живут среди нас. Но в огород их, конечно, лучше не пускать.
* * *
Зато тут есть родник. Родник в лесу, на склоне крутого оврага, где и положено ему быть. К нему хорошая тропа, вокруг большие сосны. Вода течёт из трубы. На трубе кран, что несколько убивает романтику. Словно это водопровод. Зачем кран, мне совершенно не понятно. Воду в роднике не перекроешь, вода всё равно течёт, но в сторонке. Кран на роднике – это, конечно, смешно. Кран на туче. Или фильтр на туче.
Но к роднику никакого паломничества, никакого внимания к нему нет. Удивляюсь. В Москве к единственному роднику, из которого разрешено пить, Белый Лебедь в Глебовском парке, очередь стоит на полчаса. Хотя родник обильный, у него несколько выходов.
Сегодня встретил женщину с полными канистрами, идущую от родника и стопорнул её. Не часто встретишь женщину с полными ведрами, такое счастье привалило редкостное, и стал с ней беседовать о роднике. Она объяснила причину того, что родник мало посещаем, тем, что у каждого теперь есть своя артезианская скважина на участке. То есть у каждого свой личный родник. Да, это так и есть, наверняка. Ну, тем лучше, значит этот лесной родник с краном – почти мой собственный. Пусть только одна женщина с полными канистрами, ведрами постоянно встречается мне на тропинке.
* * *
Достоевского «Дядюшкин сон», «Село Степанчиково…» не печатали прогрессивные журналы… То же самое с Толстым. Его «Заражённое семейство» так и не издали. Он торопил, требовал, так ни к одному своему произведению не относился. Но не напечатали. Говорил, что это злободневно, своевременно, но бесполезно. Это пьеса с критикой и высмеиванием нигилизма. Ну, как же! Нигилисты – передовые люди того времени, «новые люди», как они названы у Чернышевского, а тут критика, высмеивание. И автора «Войны и мира» уже не печатают. Зато, если критика царизма, крепостничества, церкви, – подхватывают, тиражируют, раздувают, кричат, возмущаются…
* * *
Вспоминаю отзыв Лимонова о «Чапаеве…» Пелевина. «Это просто анекдот, только очень длинный» … Прекрасно замечено.
* * *
Дождь с маленькими передышками, льёт три часа. Громы, молнии, вихри. Но дело не в этом, пусть себе льёт, а в двух девушках, которые собирали утром байдарки на берегу, в купальне. Жарища, я лезу купаться, они раскладывают своё снаряжение.
– Куда плывёте?
– А сами не знаем, куда река вывезет.
Да, заблудиться трудно. Из русла реки никуда не свернёшь.
Объясняют мне, что каяк, байдарка и каноэ – одно и то же. Весёлые, бодрые. Я говорю, что им повезло, река поднялась на 10 сантиметров. Вчера мне по пупок было в этом месте, теперь по грудь.
– Меньше будете по дну скрести.
Радуются.
– Семь футов под килем, кричу им на прощанье.
Смеются.
Где-то они сейчас мокнут. Всё так хорошо начиналось, а сейчас сухого места не найти чтобы поставить палатку, обогреться, развести костёр. И похолодало сразу сильно. У них, наверное, спиртовки. Или газовые горелки. Кипяток-то будет. А у меня уютно. Сухо.
Встретился бы им такой уютный домик на пути. Как бы они были счастливы. Но я далеко, мой домик в безвестности. И мы не знакомы. Остаётся только мысленно пожелать им тепла и уюта. Надуть матрасы, залезть в спальные мешки. И утром чтобы их разбудило солнце, а не стук дождя по палатке.
* * *
11 июля 2022 г.
Всё-таки важнее с утра думать о мокрых деревьях, которые роняют на твоё голое тело капли, иногда целый душ капель. Хорошо быть пенсионером, не думать о заработке, знать, что тебе 5-го числа обязательно переведут положенную сумму, а то и чуть-чуть больше. Главное, жить долго. Писатель в России должен жить долго.
* * *
Марина – мама хозяйки дачи, на которой я живу, крупный болгаровед, её пригласили на очередной научный симпозиум в Болгарию, а посольство визы не даёт. Такие санкции. Вызов есть, визы нет. А у Марины есть подруга Аля, у неё дети живут в Чехии, чешские граждане, они прислали вызов своей маме, давно не виделись, но посольство визы не даёт. Вызов есть, визы нет. Скажите, это свободные страны или тоталитарные? Изуверские страны и глупые. Турция не собирается отменять туристический сезон, в Анталию поближе к Мирам Ликийским, к нашему Николаю Чудотворцу, пускают русских, так же и Египет приглашает нас в свою Хургаду, на съедение акулам. А эти страны стреляют себе в ногу постоянно. Так что ни озеро Болотон, ни «Златы пясцы» нам не светят. Нас не только не пускают, даже дипломатов высылают и полёты запретили.
В Софии есть площадь Алабина и улица Алабина. Петр Владимирович Алабин – первый мэр города. Мы Алабины, одного рода – Рязанские дворяне и бояре. У Алабиных один герб. Серебряная стрела, пущенная вверх по голубому полю. Стрела, пущенная не в цель и не имеющая никакой цели, кроме полёта.
Если бы не памятник героям Плевны в центре Москвы, мы бы, наверное, вообще забыли и не знали, сколько русских солдатиков полегло за эту Болгарию. На памятнике написаны все воинские подразделения, как их много, воевавшие за Плевну. Это, конечно, важная гора, но не единственная, усеянная русскими косточками.
Болгария так себя ведёт, словно не турки держали их народ в многовековом рабстве, а русские. И в отместку за это она воюет с нами и на стороне Кайзера, и на стороне Гитлера, и на стороне Европейского союза, и на стороне НАТО, и на стороне Америки. Надо бы потребовать, по праву фамильному, убрать имя Алабина с обесчещенных улиц города.
Выслать, изъять Алабина из позорной, предательской Софии, вместе со всеми дипломатами.
А началось всё с того, что губернатор Самары П.В. Алабин в 1875 году, узнав о восстании болгар, организовал вечер с денежным сбором в помощь братскому народу. Собрались лучшие люди города. Говорились речи, потом сели за стол, потом встали танцевать. Вечер удался, и сбор был значительный. Накупили продовольствия, оружия, послали в Болгарию восставшим. А сейчас Болгария собирает деньги, вооружение на войну с нами.
Петр Владимирович, получал известия о крайней нужде повстанцев, о том, что за века рабства они утратили все национальные реликвии, всю национальную символику. И он решил сшить им знамя и послать в помощь. Не флаг, не знамя, а хоругвь. На одной стороне Божья Матерь, на другой – Георгий Победоносец. Сделал заказ в Иверском монастыре в золотошвейной мастерской, оплатил из личных средств – и монахини принялись за работу, отставив другие дела. Вскоре знамя было готово. И отправилось в Болгарию. В первом же бою под этим знаменем болгары сплотились и ценой многих подвигов одержали первую решительную победу. Это знамя получило название «Самарское знамя». И где-то хранится в Софии. Так вот, я требую вернуть его. Хватит позорить нашу фамилию, наш род Алабиных, хватит предательством позорить Иверскую Божью Матерь.
Хотели войны? Держитесь. Хотели санкций? Крепитесь. Алабины идут на вы!
Мы дважды вас освобождали. Сначала от туретчины, потом от фашистской нечисти. А вы могилы осквернять? Верните нам все русские косточки.
Потом Алабина избрали главным агентом Московского и Петербургского Славянских обществ. В фонд общества потекли денежные средства со всей России, и такие значительные, что на эти средства содержалась целая армия болгарских повстанцев. Не раз пожалеешь об этом. С 1877 года он губернатор Софии. Средства уж не вернёшь, а косточки, фамильные реликвии, верните немедленно.
Не боитесь стрелы с нашего герба?
* * *
12 июля
Макушка лета. Наверное, это и есть день Петра и Павла. То есть – сегодня.
Прощаемся с летом с этого дня. Пётр и Павел на час день убавил. А Илья Пророк два уволок.
В песнопениях праздника не перестаю удивляться словам кондака: «болезни бо оных и смерть приял еси паче всякаго всеплодия…». Казалось бы, апостолы, умудрённые Самим Христом, приявшие Святого Духа, говорившие на всех языках, могли бы стать императорами римскими, изменить политику, ввести христианскую религию, изменить историю. Провести в Рим электричество, изобрести двигатель внутреннего сгорания, цепную реакцию, мирный атом. Но нет. Болезни их принял Господь более всяких дел. И саму смерть. Одного распяли вниз головой, другому отсекли голову. В чём подвиг, в чём успех, казалось бы? Поражение. Но у Бога другие планы, другая тактика. «Единый сведый сердечная».
* * *
Моя копна от дождя совсем раскисла. Не убрал её вовремя в сарай и теперь сушу-ворошу, а сено-то горит. Помню, мы ворошить сено три раза в день ходили. Как берегли его, чтобы не истлело! Высушишь, потом сгребёшь в копёнки, потом на следующий день из копёнок надо сделать одонок. Поддеваешь копну вилами и несёшь в избранное место. На лапнике делается одонок. Одна копна, вторая, быстро растёт одонок, потом вилами кидаешь уже на самый верх. Один человек залезает наверх, чтобы принимать сено, заодно и трамбовать. Одонок огромный, высоченный. На высоту вил, выше не подашь. А в конце подаёшь лапник и сверху укрываешь сено. В одоньи сено уже не сгниёт. Потом одонья свозят со всего поля в одно место. Продевают снизу оглобли и везут. Оттуда уж его на сеновалы, в амбары свозят, либо делают общую крышу, чтоб не мокло сено. Так у нас было. Ни клочка не пропадало.
Это колхозное сено было. А для своих коров косили полянки в лесу, опушки, болота.
А я сгноил свою копёнку. Теперь на небо не посмотришь. Не на что прилечь.
* * *
Интересно жить на природе. Ты как бы всегда участвуешь в её жизни. То ветер подует, то припечёт, то тучка зайдёт. А у тебя своя жизнь, то идёшь по пыльной дороге, спешишь, то разденешься чтобы искупаться. И природа то помогает тебе, то наоборот, препятствует, в основном, с помощью дождя.
Сегодня дождь начался в половине 8-го утра. Как раз перед литургией. Намочил немного пока шёл утром. Кончилась литургия вместе с торжественным водосвятным молебном, в 11 часов, солнце пекло сильно, но набегали тучки. Хотел пойти по ягоды, но тут же налетел вихрь, грянул гром, хлестанул ливень. Пришлось скрываться в домике. Опять моё сено намочило. И второй раз хотел выйти, собрать землянику хотя бы на участке, и опять полило. Часов в пять пошёл в магазин. Захотелось есть, а нечего. Далеко идти, и главное, тяжело нести свою еду. Теперь я точно узнал, сколько я ем. Всё на своих закорках ношу. И вдоль дороги, и в гору, и по тропинке лесом. В день больше килограмма еды, не считая воды, выпитой с мятным чаем и печеньем.
У меня рукомойник, поэтому я знаю, сколько воды трачу на мытьё посуды. Я ношу её из водопровода в рукомойник, я же и выливаю использованную воду под кусты. Ведро воды в день. Умываюсь я на улице, намыливаюсь и окатываюсь из вёдер водой, нагретой солнцем. На умывание, окачивание – ведра четыре в день. А то и шесть.
А пью я воду из родника, так что теперь точно знаю, сколько я пью. Это не только чай, но суп и вода с лимоном, которую я делаю в кувшине и ставлю в холодильник. Почти ведро за два дня выпиваю. Четыре литра в день. Такие дела. И каждый третий день хожу к роднику с ведром.
* * *
13 июля
8 утра, дятел застучал по сосне. Это знак того, что и мне пора за работу.
* * *
Среда, четверг, пятница – три свободных дня отведено для свободного ничего. Для ничего. В эти дни меня ничего не ждёт. И я совершенно свободен. Никому ничего не должен, ничем не обязан. Могу внимать пению птиц и следить за движением облаков беспрепятственно. Никто меня тут не окликнет, никто не найдёт.
Потом опишу правдиво, как я провёл эти дни, с какой пользой. Возможно, что и в беспробудном пьянстве. Возможно, что в каких-то невероятных трудах, типа ремонта очков. А они как раз сломались. А, может быть, за истреблением мух, они как раз залетели в мой домик, или комаров, которых пока не видно.
Радио, телевидение интернет – всё отключено от моего мозга. И я решаюсь написать сразу о самом главном. Кстати, это будет или не кстати. Откладывать дальше нельзя. Как раз полнолуние. В это время надо делать полноценные поступки.
* * *
Дранк нах остен
У моего отца, прошедшего всю Великую Отечественную войну и расписавшегося на Рейхстаге, много орденов и медалей. Два ордена Красного Знамени, орден Красной Звезды, но меня больше всего привлекала медаль «За Победу над Германией». Привлекал усатый профиль незнакомого человека в кителе, потому что я родился после его смерти. На другой стороне медали по кругу слова «Наше дело правое, мы победили».
Всё было понятно, кроме одного. Почему за Победу над Германией? Только над Германией. «А разве Италию мы не победили?» – спрашивал я. И не представлял, какие затруднения вызывал этот вопрос у взрослых. С детства всё наше поколение было погружено в книги, фильмы о Великой отечественной войне. И я знал о ней больше самих участников. И постоянно встречал на страницах и в кадрах финнов, шведов, чехов, венгров, литовцев, румын в немецкой форме. Но как-то мимолётно эта тема обходилась и не афишировалась. Они все как бы тоже были жертвами немецкого фашизма и воевали неохотно, по принуждению и сами были жертвами.
Однако в разделе СССР, пока, правда, ещё не поверженном, они все готовы были поучаствовать.
Я пишу об этом не как историк, а как новеллист и лирический поэт. Моего отца долго не отпускали домой. После войны он служил в Литве и привлекал к суду «лесных братьев», а потом на Украине осуждал на длительные сроки «бандеровцев». Нет, не только немцы воевали с нами, он-то это отлично знал. Но почему-то не говорил. А мне, прекрасно изучившему тогда историю Римской империи, в 13 лет, прочитав одну книгу и запомнив её наизусть, легко стать знатоком, было непонятно, как страна, напавшая и потерпевшая поражение, может оставаться независимой. Например, Италия, где это видано? Надо с Рима и брать нам пример.
Потом всё это, конечно, забылось, медаль хранилась в надёжном, тёмном месте и больше никогда не являлась на свет. И вот, холодной осенью 1993 года, оказавшись на территории оккупированного парламента, среди его защитников, я увидел, как депутаты распространяют огромные пачки каких-то карточек. И я получил целую пачку отпечатанных типографским способом картинок. Это были хорватские марки времён Великой Отечественной войны. «Независна држава хрватска». И четыре марки свидетельствовали об участии хорватского «легиона» в войне. «Хрватска легия. Севастополь. Ржев» с изображением лётчика и самолёта. «Хрватска легия. Сталинград» и пехотинцы в касках идут в атаку. «Хрватска легия. Азовско море» и моряк с ленточками на фоне волн и броненосца с дымящейся трубой. «Хрватска легия. Дон» И механизированные части везут полные кузова солдат. Всюду и везде, всеми родами войск хорваты воевали с нами.
Но самая важная марка в центре. Она объясняла всё. «Борба уброжене Европе на истоки» то есть, «Поход объединенной Европы на восток». На истоки! На истоки всего. На истоки добра, на истоки Святой Руси, на истоки света, на истоки истины, на восход солнца ополчилась объединённая Европа.
Тогда мы как раз получали известия, что парламенты европейских стран оправдывают, одобряют действия Ельцина по разгрому наших парламентариев и, казалось, вновь силы демонов объединяются в поход «на истоки». Мы все тогда готовились к худшему. К штурму и смерти, поэтому эта информация воспринималась экзистенциально. Тогда-то я и прозрел. Этот «Поход объединенной Европы» был всегда, он продолжается и сейчас. Это поход вневременной, метафизический, бесконечный. Поход демонических сил на истоки света.
Этот «дранк нах остен» объявляется всегда и оборачивается то тевтонскими рыцарями, то подкинувшей в Кремль своего царевича Речью Посполитой, то Наполеоновским нашествием, то германским, но суть его одна – затоптать Святую Русь, чтобы она не светила миру. Чтобы демоны царствовали на земле. И поход этот никогда не кончится.
Царь Александр назвал войну с Наполеоном «нашествием галлов и двунадесяти языков». Точно назвал. Не только французы к нам пришли, они всю Европу привели. Ещё Л.Н. Толстой писал об охватывающем жесте, который собирает войска со всей Европы и кидает на восток. Это была победа не только над французами, а над всей наполеоновской Европой. Но Сталин не был царём, а был диктатором и не мог назвать Великую Отечественную войну «Нашествием германцев и объединённой Европы». «Нашествием германцев и станадесяти языков». Не хватило полномочий от русского народа, не хватило смелости. Он сам ожидал, что вот-вот его свергнут. Отсюда и зверства, и мания преследования.
Отсюда итоги войны. Напавшие на нас и побеждённые, но не лишённые государственности, опять воодушевляются и ведут на нас свои демонически оснащённые полчища.
Почему? В этом их предназначение, в этом их смысл жизни, в этом их главные ценности. Ну, а наша задача, в очередной раз загнать их за Можай.
«НАШЕСТВИЕ ГАЛЛОВ И ДВУНАДЕСЯТИ ЯЗЫКОВ» – Александр хотел увековечить, запечатлеть название войны золотыми буквами. И храм-памятник строился сто лет, на стенах начертаны все полки, прогнавшие французов. Только построили, как тут же разрушили. Кому же храм мог не понравиться? Уж, конечно, не русским, а врагам всего русского.
* * *
Опять возвращаюсь к дневнику натуралиста.
Тучи идут, ветер шумит, сено вновь сушится, речка течёт, улитки ползут, земляника зреет, ромашки цветут, мухи надоедают, комары и слепни кусают. Всё в порядке.
* * *
Поэт Вадим Ковда писал. «Лежу на травке, не знаю какой, надо мной летит птица, названье забыл». Он умер в Ганновере пять лет назад. Он успел при советской власти издать сорок книг. И только расписался, как наступили девяностые… работал сторожем, и я был его сменщиком. Наша сторожка помещалась на опушке леса по адресу улица Красной Сосны. Это Москва, и даже не окраина. Есть такие места. Мы сторожили строящуюся автостоянку. Сторожей наняли, а строительство застопорилось на год из-за оформления документов. И мы сторожили пустое место. По сути, это была наша дача. Пели птицы, в кустах росли грибы. Зимой свистела метель, и нашу дверь за ночь заметало по дверную ручку. Мы вылезали в окно и откапывались. Вот такой был волшебный 1995 год. С нами работал (или отдыхал) еще один прекрасный поэт Юрий К. он приветствовал моё оформление так: «Наш коллектив был не ослаблен, когда в него вошёл Алабин».
Мы вели журнал, в который каждый записывал, что случилось в его смену.
Не знаю, наверное, такое может случиться только с поэтами. О нас забыли, но маленькую нашу получку регулярно платили, хотя всем в стране задерживали. Решение земельных проблем и разрешение на строительство вот-вот должно было состояться. Но тянулось и тянулось. Волокита нам нравилась, и мы здесь процвели. Юра, много лет не писавший, вновь расписался и написал несколько книг, которые успел издать до своей смерти. Стихи, полные оптимизма, надежд на светлое будущее. Всё это отражало наше положение посреди гибнущей, копошащейся в своём переустройстве страны. Стихи несвоевременные, но всегда нужные.
Вадима Ковду принимали к себе все национальности. Благодаря украинской фамилии, он регулярно проводил творческие вечера с продажей своих книг в библиотеке Украинской литературы. Благодаря своим стихам «Еврей, прости антисемита, он иногда бывает прав…» его ежегодно печатали в «Нашем современнике», а благодаря своим еврейским корням, его приняли на ПМЖ в Германии.
* * *
14 июля
Хотел написать о модном писателе Водолазкине.
Прикольная фамилия, замечают в сети, за это плюс.
В «Авиаторе» он приписывает сталинскому режиму несуществующие, фантастические зверства. Замораживание людей, а в лагере охранник любит, чтобы его мочу пили заключенные. Какие фантазии у писателя дикие.
В «Лавре» он описывает, по существу, житие святого. То, что святой – врач, это как бы побочно, главное – его посмертное почитание как святого. Писатель дословно цитирует завещание преподобного Нила Сорского «отдайте моё тело зверям», что точно как бы указывает – написано житие.
Лавр по молодости не смог спасти при родах свою возлюбленную, и она умерла вместе с родившимся ребёнком. Потом он всю жизнь вспоминает её, ну, это, конечно, вполне понятно, идёт в Иерусалим с памятью о ней. Потом уходит в монастырь и тоже с памятью о ней. Вроде бы всё логично. Однако, возможно, что Водолазкин не в курсе, что в монастырь уходят с памятью о Боге, и здесь Богу молятся. И Нил Сорский, святой и великий русский писатель, был человеком книжным и занимался Иисусовой молитвой, непрестанным «умным» деланием. Вот чем занимаются в монастыре. С мыслью о своей умершей возлюбленной в монастыре делать нечего. Монастырь не для этого создан. Представьте, что я люблю химию и с этой постоянной мыслью стану физиком, нелепо же. И в монастыре все мысли о земном придётся оставить.
* * *
Мамлеев написал «Шатунов» ещё в шестидесятые годы. И так убедительно… что маньяки, монстры после этого и до сего дня начали наводнять экраны, стали главными действующими лицами не только литературы, но и самой нашей жизни.
Пишут, что тургеневские девушки появились только после создания «Аси», «Первой любви», «Дворянского гнезда». А бесы революции выскочили на свет из романов Достоевского. Русская литература организовывает жизнь, прогнозирует жизнь, а не отражает жизнь.
Хочется призвать писателей, собратьев по перу, вообразить что-то хорошее. А то Сорокин описывает в «Голубом сале» мрачное будущее, в котором люди обречены есть всякое дерьмо, расчленение России на бесчисленное количество карликовых государств в «Теллурии», Пелевин постоянно пичкает наркотиками своих героев и утверждает, что весь мир – сплошная иллюзия. Ну, давайте же, дорогие писатели, что-нибудь на позитиве придумайте, соберитесь. Вам же и вашим детям с этим жить придётся. Довольно мрачных фантазий и монстров.
За работу, труженики пера, прогнозируйте светлое будущее, не кликайте несчастья на нашу многострадальную землю!
* * *
Осиное гнездо
Нужен был мангал, вытащил его из кустов, перевернул, из него вылетела оса и стала, угрожающе звеня, кружить вокруг моего носа. И вдруг я увидел, что внутри мангала у неё свито, скорее склеено, гнездо. И она его, стало быть, защищает. Благоразумно отошёл в сторону. Вот незадача. Оса выбрала самое защищённое место, под железной крышей, в траве, железо с трёх сторон, а оказалось, что место кому-то нужно, и совсем не защищено. Может быть, увидев, что гнездо теперь на свету и под открытым небом, подумал я, она сама оставит его и склеит себе другое из своих уникальных, неповторимых, особо прочных, особо лёгких материалов, так похожих на тончайшую бумагу. Обошёлся без мангала. Пошли дожди, а когда вновь засияло солнце, я вернулся к мангалу и сковырнул гнездо, думая, что оно наверняка уже пустое и покинутое. Но не тут-то было. Из него опять вылетела та же одинокая оса и с воинственным звуком закружила вокруг меня. Я перенёс гнездо подальше, в тень, оттащил мангал на середину поляны. Думал, что она увидит своё гнездо, оно совсем недалеко, и отстанет, наконец, от моего мангала, но оса продолжала кружить над мангалом, над тем местом, где было гнездо, ползала, ощупывала то самое место, к которому она приклеила своё гнездо. Пришлось опять оставить мангал в покое, не жарить же осу. Я и так покалечил её домик, свернул его с места. Подождём, пока оса успокоится, поймёт, что здесь ей точно теперь не место.
Прошло ещё несколько дней, и я решил найти осиное гнездо, уж очень оно мне понравилось, просто произведение искусства. Воздушный круглый мячик серого цвета. Возьму его домой, как реликвию. Как нерукотворный шедевр, предмет творчества насекомых. А что, если устроить выставку? Творчество птиц, творчество насекомых. Это была бы невероятная выставка. Одних только домиков улиток можно было бы собрать целую экспозицию.
И нашёл этот серенький шарик и взял в руки, и вдруг из него вылетели уже две осы и с воинственным звуком закружили. Поставил гнездо на место, значит, нашли всё-таки свой дом, и вновь он им служит. Как я рад, что ничего не разорил, никому не навредил, никого не погубил. Только чуть-чуть разворошил, потревожил. Прямо камень свалился с плеч.
* * *
Я вышел в ночь
Вышел перед сном, в темноте, совершенно голый, на улицу, шёл мелкий и редкий дождик. Я разрешил ему окропить меня. Капли тёплые и приятно охлаждали горячее тело. Стоять в полной темноте очень интересно. Ночь непроглядная, беззвёздная. Темнота таинственная. Она всё скрывает, что кроется за ней? Что за ней? По-прежнему тот самый мир, что и днём? Тропинка, забор, калитка, или всё это появляется одновременно со светом? Мир привычных предметов не виден, только наощупь убеждаешься, что тут по-прежнему высокая трава, тут тропинка и дальше кусты, наощупь делаю шаг, второй, тела касаются мокрые листья, мокрая трава. Мир является постепенно, но незримый, является в ощущения. И это другой мир, мир наощупь.
15 июля 2022 г.
* * *
Тропинка, былинка, калитка, сосенка, родник, речка, облако, монастырь, звук колокола, долетающего по ветру, по воздуху за 4 километра. Улитка, подобно богу, смотрит на меня. Земляника, поутру ждущая меня в саду, вчера её не было, и вот она смотрит на меня. Русская литература – это природное явление. Природа родила её, совершенно так же, как рождает ягодку земляники.
* * *
Дворянская литература, не закончившаяся с Иваном Буниным, жила природой. Помещики жили не в городе, а в своих усадьбах, рядом со своим народом. Оттого и литература такая, какую они создали. Истинно русская.
* * *
Как мне жалко русскоязычных писателей. Они используют русский язык, ничего не понимая в русском. Бродский писал, что родился в третьестепенной и второсортной державе. И умер, так ничего и не поняв. Я бы брал арендную плату с таких поэтов, которые используют русский язык, не являясь русскими поэтами. Плату за аренду русского языка.
* * *
За год в церковных службах прочитывается всё Евангелие. И весь псалтырь. Святая Матрона Московская была слепа от рождения, не могла читать, а знала всю псалтырь наизусть. Каким образом? Жила напротив церкви, не пропускала служб, вот и умудрилась Святым Писанием. Она яркий пример русского народа, тысячу лет пропитывавшимся Святым Писанием на церковных службах. И чтением, и пением, и каждением, и на Крестных Ходах. И в народных духовных стихах.
Такое и за тысячу лет не постигнешь, не то что за одну человеческую жизнь.
Надо хоть как-то с почтением относиться к носителям культуры в стране, где ты живёшь.
* * *
Богоискательство русской литературы
Русская литература немыслима без Бога. Это не литературоведческие выводы. Это подтвердила наша жизнь в стране атеистического тоталитаризма. Из библиотек были изъяты и сожжены все церковные книги. Негде было достать и прочитать Евангелие. И тут оказалось, что русская литература – это и есть Евангелие, только написанное другим языком. Кого ни спроси из современных священников, как он пришёл к Богу, тебе предложат целый курс русской литературы. Тут и Державин, и Пушкин, и Лермонтов, Гоголь, Толстой, Достоевский, Лесков… – все они стали проводниками к Богу.
Я был поражён и дневниками Толстого, и романом «Воскресенье». В этом романе целые выписки из Евангелия. Первая мысль, пришедшая в голову: «Как ему разрешили»? Да, это была крамола из крамол – соединять художественное произведение и религиозное. Но отделить русскую литературу от Евангелия невозможно оказалось. Тут большевики просчитались.
А сейчас убеждаешься постоянно, что религиозную прозу не печатают. «У нас секулярное государство» – говорят с гордостью. Порнографическую можно.
Лимонов провидчески писал до отъезда за границу: «Их собирается так много, у них основан свой Союз, но все они забыли Бога и не получат русских муз. Си едоки и самозванцы пройдут бесследно на Руси…».
Что ему мешало воспользоваться собственным пророчеством? Он остался безбожником.
* * *
Всё-таки поразительно, как писатель Водолазкин решился описать церковную жизнь, ничего не зная о ней? Может быть, сказать спасибо за попытку? Всё-таки он понял, что надо описывать. Что в этом суть русской жизни. Спасибо за это.
* * *
Лесенки
Я живу на горе. С горы хорошо видна Давидова пустынь. В гору иду с автобусной остановки. Здесь устроена очень интересная железная лестница с перилами. Она совершенно вписалась в гору, её со стороны вообще не заметишь. Она вся почти скрыта, прилипла к земле. По ней можно подняться в любую погоду. И в дождь и вьюгу. Никогда не видел подобной конструкции. Кто её инженер, конструктор и архитектор? Я бы ему присудил все важные премии. Чтобы так вписать лестницу в природную среду, надо быть художником. У лесенки есть повороты и направо, и налево, и перила загибаются вслед. Сквозь ступени прорастает трава, трава высится и слева и справа, скрывая конструкции. И земляника склоняет свои головки к ступенькам. Идёшь и смотришь чтобы не наступить.
Я поражаюсь своим соотечественникам. Они взахлёб рассказывают о Венеции, мечтают быть там похороненными, но не замечают того, что у них под носом. Эту лестницу я бы не променял ни на Пизанскую, ни на Эйфелеву башню.
Но если идти к магазину, то встретишь лестницу другой конструкции. Это канатная дорога. Прорублены широкие ступени на земле, и вдоль них идёт толстый канат. Он крепится кольцами на удачно расположенных по склону, одна задругой, мощных берёзах. Спуск очень крутой, но держишься за канат – он как раз в обхват ладони – и спускаешься, и поднимаешься совершенно уверенно. Канат свободно ходит под рукой, по кольцам, не причиняя берёзам никакого неудобства, можно покачаться. Можно и прокатиться по канату вниз, если не боишься обжечь ладони трением.
Оригинальная конструкция, если бы не было берёз, стоящих по склону на одной линии, сделать эту канатную дорогу было бы невозможно. Смекалистые и наблюдательные люди живут здесь. Виват им. Мастерам и художникам. Вряд ли им что-то заплатили за такую лестницу. Бескорыстные архитекторы создают шедевры. Пройди насквозь всю Европу, такого не увидишь.
Найти эту канатную лестницу самому, без подсказки, невозможно. Она совершенно спрятана в листве. Только интуиция, привела меня по узенькой, еле заметной тропинке к ней. Должен быть здесь подъём, думал я, и нашёл. Теперь и вы знаете. Это слева от дороги на Мальцево, откуда роскошный вид на Давидову пустынь.
Ах, вы в Лувре? Вот незадача. Ну, я пошёл тогда.
* * *
Кстати, если вы загляните в Давидову пустынь, то найдёте здесь свой Лувр. Очень много оригинальных икон. Причём возле иконы и молитва к ней. Я видел эту пустынь при советской власти. В соборе клуб, в алтаре туалет. И всё дико разрушено. Её воскрешение иначе, чем чудом, не назовёшь. Барокко 17-го века явилось из небытия, всё отреставрировано. Здесь и обретённые мощи её основателя. Это удивительно, могилу, совершенно утраченную за годы советской власти, всё-таки нашли, и когда вскрывали, то все ощутили ароматный запах, шедший из-под земли. Так прославил Господь своего преподобного – Давида Серпуховского. И дал знать, что именно он тут лежит, подвизашийся здесь, молившийся здесь, на высоком берегу Лопасни, четыреста лет назад.
Здесь, на монастырском кладбище, так же нашли и восстановили утраченную, потерянную могилу героя 1812 года, генерала Дохтурова. Это потрясает, насколько всё-таки дика была советская власть. На его могиле теперь бюст. Пишут, что, когда перезахоранивали, в ритуале участвовало шесть наших генералов.
А если дойдёте до Старого Спаса, то тут вас ожидают ещё более удивительные, древние иконы. Не могу рассказывать о них, чтобы не стать невольным наводчиком, но был поражён и красотой, и древностью, и сохранностью, и тем, что музейные буквально иконы висят в свободном доступе и к ним можно даже приложиться. Но здесь и видеонаблюдение, и сигнализация, так что всё хранится под всевидящими оками Господа и камер.
Оказалось, что отец Давид, настоятель церкви, пишет иконы. И в храме вы найдёте их и сразу отличите от остальных. Это большие, роскошно выписанные, праздничные иконы. Он пишет в стиле 18 века. Архангел Михаил, архангел Гавриил, святая Варвара, Апостолы Петр и Павел. И подпись оригинальная – буква Д с крестиком над ней. И место указано, где они писались – Старый Спас.
* * *
Иду к роднику, скоро вернусь. Никуда не уходите.
* * *
К роднику, кстати, тоже ведут оригинальные ступеньки. Не упадёте с полным ведром.
Здесь смекалка! Ступенек как таковых нет. Просто земля на склоне сровнена и подпёрта вертикально поставленной досочкой. А досочку держат два глубоко вбитых в землю клинья. Тропика вся пересечена корнями, и следующей ступенькой, надёжной ступенькой, становится сам огромный сосновый корень, а потом опять земля сровнена и укреплена вертикальной досочкой. Потом опять идут корни, которые не дают ноге скользить. Вот такая мудрость. Сначала я вовсе не заметил вмешательство человека на этом склоне и только потом разглядел, оценил. Это прекрасно, так работать, чтобы твоё вмешательство в природу было вовсе незаметно. Можно ставить в пример и эти ступеньки архитектурного минимализма.
Перил здесь нет. А как держаться, если руки заняты канистрами или ведрами. И перила, конечно, были бы очень заметны, портили бы первозданность леса.
* * *
Розанов писал, что проза – это музыка. Любое искусство хочет стать музыкой.
* * *
Люблю читать Пришвина, Бианки, Паустовского. Читать их всё равно, что пить парное молоко.
* * *
А теперь парного молочка не попьёшь. Никто не держит скотинку.
* * *
Второстепенная улитка ползёт по третьесортной траве отсталой державы… где на бесхозной полянке растёт непрогрессивная земляника, не вкусившая современных гербицидов, селитры, и фосфатов, и зреет и созревает сама по себе, никем не контролируемая, никем не посаженная.
* * *
Если мне будут впредь впаривать какую-то хрень о барселонском золотом пляже или о Лазурном береге, я буду резко прерывать.
– Ты не видел лесенки в крутую гору по дороге в Мальцево, ввиду Давидовой пустыни? Чудо света! Если не видел, то нам не о чем говорить. Ты напрасно и бездарно прожёг жизнь в Барселоне, на острове Капри и Сейшельских островах.
– Ты не собирал землянику на полянке у деревни Баранцево? Ну, о чем с тобой говорить?
* * *
15 июля в 1904 году в Баденвейлере умер Чехов. 118 лет назад.
Завтра отправлюсь в Мелихово.
Замечательная публикация.
Благодарю редакцию ЛР за нее.
Побольше вот такого, настоящего.