МУЗА ОГНЕННЫХ АЗБУЩ
Рубрика в газете: Преодоление барьеров, № 2018 / 47, 21.12.2018, автор: Владимир АНДРЕЕВ
И было мукою для них,
Что людям музыкой казалось.
Иннокентий Анненский
Если отбросить реальность, а взять в голову поэтическое: «Мне и рубля не накопили строчки, краснодеревщики не слали мебель на дом, и кроме свежевымытой сорочки, скажу по совести, мне ничего не надо», то Маяковский не мог не повлиять на Вознесенского. А приведённые строки нравственны. А форма – понятие нравственное. Однако Маяковский не растворим в других поэтах, а Есенин весьма, поскольку он народен, хотя самородок, он язык природы. А природа растворима в нас.
Русь моя! Деревянная Русь!
Я один твой певец и глашатай.
И звериных стихов моих грусть
Я кормил резедой и мятой…
Или: «Поэт пришёл в мир целовать коров, И слушать сердцем овсяный хруст…» И кем бы ни был по происхождению поэт современный – он наследник язычников, сельщины-деревенщины, пахарей. Всё начиналось с плуга и борозды… Маяковский в силу малограмотности бросил Есенину из зависти «мужиковствующих свора». А это уже оскорбление народа русского. В поэзии Есенина бьётся пульс Руси, это понимал глубоко Вознесенский, но Маяковский, борец с буржуями, считал, что русский мужик-лапотник не чета им, новым советским интеллигентам… Этого можно ожидать от бриков, но от поэтов никак нельзя. Ведь что значит родиться поэтом? Родиться – стариком, то есть с памятью прошлого, генного, с ощущением послебытийного мира… нации. Как Вознесенский сказал, чтобы ощутить «вкус рябины и русского словаря», чтобы воскресла «Стыдливая краса хрустальнейшей страны». Русь – означает стоять на открытой местности, на руси, открыто, на юру. Всё, что высказано правдиво, от сердца, т.е. на руси, широко и открыто, где носились наши предки в веках непобедимости. И Вознесенский, его поэтика пронизана соединением прошлого с настоящим. Молится поэт: «Развяжи мне язык, Муза огненных азбущ…».
Чтобы стать учёным, поэтом, первооткрывателем в любой области деятельности человеческой, надо родиться таковым… А чтобы подняться из терния к звёздам, следует высолушить ядро путём опыта быстротекущей жизни… «Таланты не выращиваются «квадратно-гнездовым способом», – как картошка, – сказал Вознесенский, чем, может быть, снискал гнев Хрущёва… – Они рождаются… они национальное богатство… целебный источник… Когда ухо становится органом зрения…».
Я забегу несколько вперёд. Мне понятно и непонятно, отчего русские советские поэты критически воспринимали явление Андрея Вознесенского.
Мне ясно одно. За шестьдесят лет двадцатого века русские поэты, восприняв полностью век девятнадцатый, многое высказали. Подытожили и войны под Бородино и под Москвой, и жуткие подвиги народа нашего в разруху и голодные годы. Поэзия была великолепна: Это – Есенин, Блок, Заболоцкий, Гумилёв, Бальмонт, Анненский, Хлебников – наш председатель земного шара… Твардовский, Исаковский, Павел Шубин… Николай Старшинов, Михаил Дудин… перечесть трудно, но я для пущей важности назвал некоторых по памяти. И вот куда идти дальше? Время забуксовало. И Вознесенский явился. Это не случайность, а закономерность. Пришёл поэт с иной напевностью, вобравший певучесть былин и сказовость метафоричную сказок, легенд и соединивший их с современной действительностью, достижениями прогресса, который остановить невозможно, хотя он пожирает ресурсы планеты. Плачь, Муза, плачь! Но…
Под «но» я подразумеваю, что прогресс не может вечно пожирать планету, поскольку он должен умереть, родив человечеству новые возможности в добыче энергии всякой формы… Даже одно мановение Господа о прекращении войн на земле даст многие века процветания планеты и её восстановления… Молиться надо. А молиться значит созидать. Об этом хорошо знал Вознесенский, судя по его творчеству, его жадности в прорубке к Истине, к благоденствию народа, который заслужил своим самоотверженным трудом счастья на земле, это влекло поэта планетарно. Мало кто замечал, что поэт носился по России, как птица, отвлекая огонь от гнезда. Некоторые видели в этом «красивость». Но если посмотреть в целом на творчество поэта – оно разнообразно однородно, в этом система гармонии Вознесенского. Мало кто из современных ему литераторов воспринимал Вознесенского пророчески. Иные умалчивали. Но поэт шёл по назначению своим путём. Он смел, надёжен, умён, как кот учёный, он обожал русское слово, он купался в нём… Звучностью его был восхищён и, может быть, оттого уязвим. Он причудливо экспериментировал со словом. Его словесная лаборатория была велика… «Боян бо вещий, аще хотяше песнь творити, то растекашеся мысию (белкой, – я согласен с Владимиром Солоухиным) по древу, серым волком по земли, шизым орлом под облакы.»
Это пир звуков для поэтического слуха. И я уверен, что Андрей Вознесенский, утолял жажду поэтического слуха музыкой «Слова о полку».
Отвлекусь на минуту от безбрежности. Вознесенский – пацан московский, сотворён Москвой старой и современной ему.
«Москва! Как много в этом звуке для сердца русского слилось, Как много в нём отозвалось…». «В моей скитальческой судьбе, Москва, я думал о тебе!» …
«Москва, Москва… Люблю тебя, как сын, Как русский, – сильно, пламенно и нежно!..»
Так писали о Москве наши классики Пушкин и Лермонтов… Вознесенский – архитектор в жизни и поэзии. Архитоничен. А сие было не совсем понятно современникам. Он неукоснительно интеллигентен, патриотичен. И был горд этим. Его современники москвичи знали историю Москвы, её улицы, переулки реалистично. Знали её ландшафт, историю, как Карамзин и Загоскин, как Гиляровский, Перов и все художники передвижники. Каждый исторический дом по Москве. Ныне никто не знает даже, что есть Зарядье. То, что находится за рядами… Не ведают, что значит Охотный ряд или Каретный ряд. Что есть Сретенка, Кривоколенный переулок или же Последний, Костянский, Хохлов или улица Ленивцев, или же дом Толстого Льва в Хамовниках… Молодёжь современная ленива и нелюбопытна. Полнейшее самозабвение местности, в которой они живут…
А знания эти есть начало патриотизма. Спросите кого-либо нынче, где находится тот или иной переулок, вам вряд ли ответят. Мне думается, чтобы стать москвичом, надо выучить её историю, а уже потом иметь право называться им, как это бытует в Питере. Там, лет этак десять, двадцать тому вас, гостя готов был бесплатно провезти любой таксист, чтобы показать ему основные «достопримечательности» города. Они были патриотами своего места пребывания… И сколько бы ни было преобразований образования школьного, его системы, – без знания своего, родного – дело гиблое… Суетное. Игра в образованность. Без любви ничего не рождается… Это есть величайшая истина, которой исповедуется хулиган, – писал Сергей Есенин. Вознесенский москвич по крови и поэт её, хотя, выражаясь языком Евтушенко: «поэт в России – больше, чем поэт».
Кстати, в Индии сохранена своя мифология, как в Европе эллинская, и всё это не предаётся забвению. Если в Индии часть народа безграмотна, то эта безграмотность относительна… спросите любую старушку, она вам ответит и скажет, кто такой Тансен или Кабир, она даже напоёт песню Тансена и прочтёт стихи Кабира, древнейших гениев Индии… Кто такие Индра или Агни, – вам ответит любой мальчишка, что Сарасвати – богиня просвещения, а её статую можно увидеть почти в любом городе. Если кто не может прочесть восемнадцать томов древнего культурного памятника «Махабхараты», о котором ему рассказывали в детстве, то он может узнать о содержании его на праздниках «Рамаяны» и других праздниках… Песни из «Махабхараты» поются и по сей день… Как ни угнетали генотип индусов, они сохранили свою культуру, несмотря на завоевателей. Россия не смогла этого сделать, хотя не была завоёвана чужеземцами…
«Разреши меня словом. Развяжи мне язык, Муза!..» – молится поэт. – Ибо искусство, говорит он, это всегда преодоление барьеров. Своё отношение к искусству вообще, родство жанров прекрасно выразил поэт в «Портрете Плисецкой», где наконец-то он отринул прислужницу рифму… Где идёт он в свободе изъяснения в сфере анализа и общности искусства: «Скрябин пробовал цвета на слух… Рихтер, как слепец, зажмурясь, и втягивая ноздрями, нащупывает цвет клавишами… Почему люди рвутся в стратосферу? Что дел на земле мало? Преодолевается барьер тяготения. Это естественное преодоление естества…». Словом, до Вознесенского поэзия не занималась родами искусства, хотя пользовалась ими. И Андрей первый, как Первозванный, изобразил поэтично, через слово, что искусство взаимопроникаемо… А потому он поныне, как поэт, – не понят, как сильная личность, первооткрыватель, он и Синдбад-Мореход и Магеллан…
Стихи – это всегда молитвы. Вознесенский прибегает к этой форме нередко, так же как поэты прошлого. Вот Михаил Лермонтов: «Я, матерь божия, ныне с молитвою, Пред твоим образом, ярким сиянием, Не о спасении, не перед битвою, не с благодарностью иль покаянием, Не за свою молю душу пустынную (одинокую. – В.А.), За душу странника в свете безродного; Пошли к ложу печальному Лучшего ангела душу прекрасную…»
Какова душа поэта! Она гармонична. Не зря Вознесенский сказал, что гармония – всегда сочетание контрастов. Это истина. В нашей русской гармошке без контрастов звуковых не было бы гармонии. «Только слышно на улице где-то одинокая бродит гармонь…». Бродит…
Так о молитве. В поэме «Оза» есть молитва: «Матерь Владимирская, единственная, первой молитвой, молитвой последнею – я умоляю – стань нашей посредницей…». В «Озе» Вознесенский прибегает к методу Пушкина в «Египетских ночах», когда автор влагает свои стихи в образ Чарского…
Андрей Вознесенский в своей поэзии и разнороден, но един: «Стрела в стене». Образная символика утончённо ассоциативна, поэт швыряет воображение и чувства, словно играет в теннис, и весело, и беспокойно:
Тамбовский волк тебе товарищ
и друг,
когда ты со стены срываешь
подаренный пенджабский лук!
Как в ГУМе отмеряют ситец,
с плеча откинется рука,
стрела задышит, не насытясь,
как продолжение соска.
………
Высокая стена прощенья.
И боли чёткая стрела.
Поэт утверждает нравственность: «Нам, как аппендицит, поудалили стыд. Бесстыдство – наш удел». Стихотворение поэт заканчивает категоричным утверждением – «Обязанность стиха быть органом стыда». А ещё страшнее и стыднее, «что нам глядит в глаза, как бы чужие мы, стыдливая краса хрустальнейшей страны». Простота, как великая сложность не каждому даётся, она давалась Кольцову и Исаковскому… Та же идея нравственности поставлена поэтом в балладе «Доктор Осень» и «Охоте на зайца».
Мефистофель: Хайль Гибель!
…Жизнь и смерть вопросы глубинные.
Не опасно ли баловаться?
Гуманисту-врачу прелестнее
Изобресть леченья, а не болезни.
Ваш поступок осудят гордо
непорочные медики мира,
Встав в халатах по горло,
как бутылки с кефиром.
Микросмерть ваша – как Атилла,
Вдруг взалкает сверхэпидемий?
Хватит дрессировать бациллу.
Завернём в погребок питейный…
…Жизнь к волчонку бежит
в зубах с зайчихиной –
смертью?..
И вот итоговое признание Вознесенского:
Для того я рождён
Под хрустальною синью,
чтоб транслировать звон
небосклонов России.
Да не минет нас чаша
Чрезвычайного Часа.
Во времена пика поэзии в нашей стране Вознесенского упрекали за прозаизмы и техноцизмы. А это значит упрекать жирафа за то, что у него длинная шея, а бегемота за то, что он, как всплывшая подводная лодка…
У Вознесенского всё в его системе гармонии. Выразить современность, технический прогресс, который сильно занимал поэта, возможно только в контрастах. Без слов из научного извлечения жизни невозможно. У Вознесенского сполна словесных образов весьма архаичных, былинности ритма, чтобы не выплеснуть поэзию, как ребёнка вместе с водой… У поэта меру создаёт талант.
Стихотворение «Охота на зайца» посвящено Юрию Казакову.
Травят зайца. Несутся суки.
Травля! Травля! Сквозь лай и гам.
И оранжевые кожухи
Апельсинами по снегам.
Живопись прекрасна в русле поэтики самого Вознесенского. Его несёт по миру «Конёк-горбунок», сказка русского человека. «Трали-вали! Мы травим зайца. Только, может, травим себя?»
Он лежал, синеву боков
Он вздымал, он дышал пока ещё,
Как мучительный глаз моргающий,
На печальной щеке снегов…
……………
Возвращались в ночную пору.
Ветер рожу драл, как наждак.
Как багровые светофоры,
Наши лица неслись во мрак.
Здесь каждое слово на месте, и «рожи» и лица, несущиеся «во мрак»…
О Вознесенском как поэтическом явлении можно говорить долго, для этого потребно глубокое и въедливое литературоведческое исследование, но литературоведения у нас как такового ныне нет, и поэзия оттеснена. Такое время, мы находимся в нокдауне, после перестройки и уничтожения Союза… Может быть.
Вознесенский знал, что русская литература лучшая в мире. Об этом писал и Хемингуэй и многие другие зарубежные писатели. Тургенев научил писать молодого Мопассана, оттого он и близок нам. Проспер Мериме учился у русской литературы, Вознесенский аллитерацию стиха, возрождённую Бальмонтом, довёл до апогея. А если форма властвовала над содержанием, то по слову Андрея Белого, она как на корове седло, легко отдирается… И только полнейшее сочетание, симбиоз формы и содержания даёт эффект небесности поэтического мышления. Язык русский «свободный и правдивый» – оружие обоюдоострое непобедимое для писателя. И он, русский язык, дан нам предками нашими. И употреблять его надо с достоинством. Он в душе в каждом из нас…
Вознесенский внедряет термины математические из геометрии Эвклида и Лобачевского, например: «Дочурка писает по биссектрисе». Нравственность здесь не нарушается. «По касательной несутся птицы». Космонавты «зажатые в скафандрах, как в гаечных ключах». По Сеньке – шапка. Талант, я бы сказал, – магнит, который притягивает то, что есть в нём.
Если у Есенина вьюга «гнусавит как будто тысяча дьячков», то у Вознесенского «Апокалипсисом воет саксофон». Голос псаломщика, дьяка произносит молитву с помощью носа, как в индийских мантрах, это древнеязыческая напевность арийских племён. Здесь покоится древность. «И кто не ел из того котла, не может отличить добра от зла», – писал Р.Киплинг.
«В прозрачные мои лопатки входило прозренье как, в резиновую перчатку, красный мужской кулак». Динамика беспощадная.
Вознесенский не только смел в темах и образах, он просто храбр. Многие поэты были за границей, но никто не смог написать о танце стриптиз, который нам вожделенно импортировали в Россию, бывшую республику РСФСР…
Вообще танец, как таковой, наши хороводы русские развиты так, как в Индии… Искусство танца, – древнее песни. Так же, как жест – древнее слова.
В эпоху Великих моголов, когда Индию завоевала династия Бабуров, ещё ранее англичан и португальцев, появился на основе индийской культуры, танец «тхмури». Лёгкая, словно паутинка, вуаль ниспадала с головы танцовщицы на белую ткань, которая скорее подчёркивала, чем скрывала наготу танцовщицы. Индийцы говорят: «Чьё сердце не трогают ни прекрасные изречения, ни пения, ни игры юных жен, тот либо аскет, либо скотина». Человеческое тело, чтобы там ни говорили, – несовершенно, и не зря, вкусив от древа добра и зла, осознали «якобы» своё несовершенство и прикрылись фиговыми листами… Ваджида Алишах, последний из навабов, рос среди очаровательных куртизанок. Они его воспитывали с малых лет. Совратили – в десять. Он построил для них Пери-хану, дворец фей. Лучшие учителя обучали девушек музыке, пению и танцу. Танец «катхак», создан на основе «тхмури», но разврат придал танцу некоторое эротическое углубление.
Князь Алексей Дмитриевич Салтыков, которого у нас в России прозвали «индеец», написал просто, зримо и красочно, по-русски, о танце «тхмури» и «катхак»:
«Эти плясуньи ловки и милы, платья на них из белой, розовой и малиновой дымки (сари. – В.А.) с золотыми и серебряными узорами, на обнаженных их ногах навешаны металлические кольца и цепи, которые во время пляски производят звук, похожий на бряцанье шпор, только несколько серебристей… их песни так плачевны и дики, движенья так сладострастны, мягки и живы. Сопровождающая музыка так «раздирательна»…» Каков глаз, каков слух!..
Стриптиз – искусство, но совсем иное. Исполняющий стриптиз, постепенно обнажаясь под аккорды музыки, в лучах света прожекторов, совершает соблазнительные движения дикого человека, маня как бы к соитию; он завораживает, энергия, которая симбулируется во все участки тела и эксплуатируется изощренно исполнителем, который сам, может быть, от этого сладостно страдает. Цель танца: соблазнить, вывести чувства, как лошадь из стойла, ограбить страсти и оставить всех ни с чем. Это милый коммерчески-сексуальный садизм.
И вот стихотворение «Стриптиз» из «Треугольной груши» Андрея Вознесенского:
В ревю танцовщица раздевается, дуря…
Реву?
Или режут мне глаза прожектора?
Шарф срывает, шаль срывает, мишуру,
Как сдирают с апельсина кожуру:
А в глазах тоска такая, как у птиц,
Этот танец называется стриптиз,
Страшен танец. В зале лысины и свист,
Как пиявки глазки пьяниц налились,
Этот рыжий, как обляпанный желтком,
Пневматическим исходит молотком,
Тот, как клоп апоплексичен и страшён,
Апокалипсисом воет саксофон.
Проклинаю твой, вселенная, масштаб,
Марсианское сиянье на мостах.
Проклинаю, обожая и дивясь, –
Проливная пляшет женщина под джаз.
– Вы – Америка? – спрошу, как идиот.
Она сядет, сигаретку разомнёт,
Мальчик, скажет, ах, какой у вас акцент.
Закажите мне мартини и абсент…
У нас тоже пошло-поехало «То грудями колыхають, то задами шевелять».
Но отодвинем бизнес и нравственность. В этом стихотворении мозаично изображен стих Вознесенского, его поэтическая не поступь, а бросок. Его глубинная форма, которая позволяет содержанию стать торжеством. Живопись словесная налицо. Он победитель.
«Жил-был у бабушки серенький козлик, вот как, вот как, серенький козлик. Бабушка козлика очень любила, вот как, вот как, очень любила. Захотелось козлику в лес погуляти… Напали на козлика лютые волки… Оставили бабушке рожки да ножки, вот как, вот как – рожки да ножки». Хороша песенка, поучительна. Соблазн…
Тон русских былин, ритмика, яркость образов присутствует, как кровоток в иных стихах Вознесенского. О поиске поэтом формы можно проследить по его произведениям, но это задача не для журнала или газеты, а для полновесного литературоведческого труда…
Я должен коснуться его «Изопов», тем более он нам, студентам, объяснял суть их. Эзоп – баснописец. Изограф по-древнему, – художник. Гибрид – изобразительная поэзия. Он говорил: «В противовес эстрадной, чтецкой поэзии (ЧП) я попытался – чем чёрт не шутит! – написать только для глаза…».
При этом он показывал нам, как он проникал в наши сказки, былины, баллады и вообще в русский фольклор. Неутомимый экспериментатор, въедливый испытатель в ореоле любви к слову, он вспоминал, что «академик Лихачёв указывает, что в древних рукописях Слово и Буква были картиной. Такими же элементами орнамента и цветастых сценок были надписи на лубках… Напечатанная двухцветная «Арифметика» Магницкого, по которой учился Ломоносов, являла интересные наборные комбинации, например,– случай «галерного деления», где красная сфера разделялась чёрной галерой. Т.О. рисунок приобретал звуковое выражение».
В этом есть ключ к образности Вознесенского, ярко выраженной в стихотворении «Портрет Плисецкой».
Древний поэт, неведомый нам сказитель написал бессмертную поэму-былину о великом гусляре «Садко». Отчего-то мне при образе «Садко» вспоминается тверской купец Афанасий Никитин, может, оттого, что древние сильно любили свою землю…
«Он натягивал тетивочки Тыи струночки да золочёные. Он учал по струночкам похаживать… Стал веселёшеньки, гусли выигрывать…» И так заколдовал купцов, заворожил, что «Стоят естушки сахарные не ежены, стоят питьюшки не питые»…
Андрей Вознесенский не только сын своего времени, он смешивал времена в себе, как поэте. Оттого его можно читать всегда. Вот время наших великих свершений. Вознесенский пишет: «Я еду Братскую осуществлять…».
Можно сказать «строить», но он едет «осуществлять», это глубже и шире, а так же – идеологичнее,– это: и строить, осваивать и «осуществлять», вдохнуть жизнь в новое, очеловечить его…
В фуфайке колючей,
С хрустящим дипломом,
Я той же артели,
Что семь мастеров.
Бушуйте в артериях,
Двадцать веков!
Я – тысячерукий – руками вашими,
Я тысячеокий – очами вашими.
Это смелость, вера молодых шестидесятников. И Вознесенский – один из глашатаев этих замечательных времён русской истории…
Изоп: «а Луна канула». «Луна исчезла, как миф, когда коснулась её поверхности нога человека. А читается с лево направо и обратно. Читатель как бы следит за взглядом на луну и обратно». Говорил Вознесенский, объясняя… И продолжал. «Не думаю, что поэзия должна быть «глуповатой», но почему ей не быть иногда легкомысленной».
Нам сваи не бить, не гулять по лугам,
Не быть, не быть, не быть городам.
……………..
Ни белым, ни синим не быть не бывать,
И выйдет насильник губить-убивать…
И женщины будут в оврагах рожать,
И кони без всадников – мчаться и ржать…
А далее идёт нарастание, слабеют рифмы, но усиливается ассонанс:
Сквозь белый фундамент трава прорастёт.
И мрак, словно мамонт на землю сойдёт.
Говоря прозаично, сколько не разрушали материально и идейно Россию, она возрождалась…
Андрею Вознесенскому ещё народ не воздал должного, как и другим поэтам нашим, но время придёт и всё пойдёт своим чередом. Но в каких муках поэту достаётся слово. Мне думается, что Вознесенский совершил подвиг Магеллана, который доказал, что земля – шар. Что она вращается, что сожгли Галилея напрасно. Человек жалок в своём неведении и жесток.
«Лишь тот обогащает человечество, кто помогает ему познать самого себя, кто углубляет его творческое самосознание. И в этом смысле подвиг, совершённый Магелланом, превосходит все подвиги его времени», – писал Стефан Цвейг. Андрей Вознесенский дал нашей поэзии гармоническую целостность. Уравновесил её, обогатил русское слово, слово великой державы и его народа… Дух есть жизнь. А потому – чудо… Поэзия – чудо из чудес. И после Магеллана, и после полёта Гагарина в космос, можно сказать по-вознесенски, что Земля – горошина в свистке. Горошина в бесконечности, так она, может быть, с расстояния звёзд, глядящих на неё… Кажется им. Как сказать.
Во времена «гласности» пишущий народ, то бишь поэты, заволновались, засуетились, и неспроста: куда пойдёт Россия, что будет с литературой… Я встретился с А.Вознесенским, чтобы узнать его мнение и опубликовать разговор с ним в журнале.
Торговые организации перестали, как прежде, заказывать книги стихов в том количестве, в котором предлагали им издательства. Спрос на поэзию постепенно угасал… Авторитет поэта как апостола слова, духа был весьма подточен. Что повлияло – жизнь или критика?
– Вы правы, но не совсем. Во-первых, большинство критиков не влияют на народное сознание. Насколько я помню, в течение моей долгой жизни в поэзии, поэзию всегда «хоронили»! Каждые пять лет критики радостно утверждали, что поэзия умерла. Думаю, что поэзия всегда была плохой или хорошей, связанной с народной жизнью или же игнорирующей её. В нашем народе внимание к поэзии осталось. Среди поэтов, к сожалению, идёт междоусобица, борьба тщеславий… Помню, пять лет назад секция поэтов Москвы решила запретить выступления в Лужниках, считая, что это дешёвая популярность. В результате, и книги тех поэтов, которые активно ратовали за запрещение подобных выступлений, перестали покупать. Успех нескольких поэтов или одного – успех всех поэтов, а значит и поэзии нашей в целом. А факт тот, что поэзию у нас в стране любят больше всех в мире, это очевидно. А ведь выступали перед многочисленными аудиториями Сергей Есенин, Борис Пастернак, Андрей Белый, Александр Блок… Если слушают поэта, то и книги его покупают.
На вопрос о молодых Андрей Андреевич ответил: «Любому человеку хочется быть молодым. Но Б.Пастернак в 60 лет, написал самые великие стихи… Творческий взлёт был в последние годы жизни у А.Твардовского. Здесь правил нет.
Многие сетуют, что нет молодых поэтов. Может быть, этому мешает слишком большая забота о них, которые потом привыкают к иждивенчеству… в результате найденными оказываются льстивые мальчики, а не яркие индивидуальности…
Каждый художник это система гармоний. У мной любимого Рублёва одна, у Брюллова – другая, у Врубеля – третья… У Чайковского и Шостаковича это разные системы гармонии, Эвклид и Лобачевский… Мне кажется, что я живу и работаю в своей системе гармонии.
Молодым трудно пробиться, отсюда поэт с первой книжкой оказывается в 40-летнем возрасте… Ещё мешает молодым поэтам робость в освоении общественно-политической темы. Боятся».
Мне же кажется, что поэзия процветает при единстве нации. Замечено также, что и при монархии… Альфред де Мюссе, сторонник монархии во Франции, сказал, что при монархии литература и искусство благотворно и широко расцветают.
Ныне компьютерный океан поглощает книгу, информации всевозможные и даже платежи за коммунальные услуги отнимают массу энергии… Не говоря уже о поисках заработка. А поэты ныне оплачивают издания своих книг и сами же их распространяют…
Известный поэт Виктор Боков, автор текста «Оренбургский платок», обожал поэзию Вознесенского. Я как-то слышал его выступление в «Политехническом музее». Он размашисто читал стихотворение, с размашистой концовкой:
Да здравствует амплитуда,
То падаешь, то летишь!
Видимо, противоположности притягиваются…
Мёд – сладок. Полынь – горька. Но в том и другом есть горечь и сладость. Они не могут жить друг без друга. Слаженность – суть природы. «Сладкий ты мой!» – говорят на Руси. На руси, значит – на виду, на открытой местности, на юру. Отсюда – русский. Андрей Вознесенский – поэт русский, советский.
Но не – российский. Поскольку «российский» понятие географическое. Советский – понятие идеологическое. «История государства Российского» это определение произошло от того, что русских называли в екатерининские времена россами. «Гром победы раздавайся, Веселися, грозный Росс». Писал Гавриила Державин. Василий Жуковский: «О, россы! Дражайшие россы!» Понятие имперское, поскольку «Боже, царя храни…». Народ, населяющий новую Россию, на базе РСФСР, это россы.
Но Сергей Есенин в стихотворении «Русь Советская» от всего сердца сказал, назидательно утверждая:
Но и тогда,
Когда на всей планете
Пройдёт вражда племён.
Исчезнет ложь и грусть, –
Я буду воспевать
Всем существом в поэте
Шестую часть земли
С названьем кратким «Русь».
В этом есть некая заповедь, некое чувство инстинкта, пульсирующего в крови, неизбывного корня Руси. С поэтом спорить невозможно. Его можно только принимать…
Я не ведаю чётко, как относился к перестроечным временам Андрей Вознесенский… Известно одно, что мы в случившемся – лишили народы планеты извечной мечты о построении справедливого общества…
Но в стихотворении «Прозрение», опубликованном в те времена, есть нечто зашифрованное. В нём есть мыслечувствие, оно стучится в сознание напором диалектики, вламываясь суперосознанностью:
Бьют по звуку полёт над зорьками
близорукие дальнозоркие.
Видят космос вместо Калуги –
дальнозоркие близоруки.
Озверели затворы, лязгая.
Не для Славы, не для Георгия
Все стоят на глазах с повязкою
близорукие дальнозоркие.
Лжеподвижниками пытаются
обзывать их. И лженаукою.
Экстрасенсы прозрели пальцами –
яснорукие!
Андромеды. Гомер – аппендикс,
по ошибке не удалённый.
Обожаю слепые песни!
В них дозрение неутолённое.
Исполать вам, пророки руганные!
Путевые столбы? Позорные?
В них глядят на нас близорукие –
близорукие дальнозоркие.
Я уверен, что Вознесенский писал стихи, когда был спокоен.
«А самое страшное видели – лицо моё, когда я абсолютно спокоен?» – писал Маяковский. «Я поэт дребедени», – забавно говорил о себе Бродский. Иван Бунин заметил, что он приступал писать только тогда, когда был холоден, как лёд. То есть, когда собран, когда видит себя изнутри, когда мир в нём. «Мир оставляю вам, мир Мой даю вам…»... Творчество вещь неисповедимая. Тяжела шапка Мономаха!
Андрей Вознесенский, его творческий путь ещё не осознан читателем. Время ныне таково. Я не читал ни одной исчерпывающей статьи о нём. Объёмной, глубоко проникающей. Но время лечит. И сложность поэта станет простой.
Хотя простоты, как таковой, в мире не существует. Разве ромашка проста? Разве стихотворение простое: «Эх, сорока-белобока, научи меня летать. И высоко и далёко – Чтобы милого видать». Это сложное метафорическое сознание. Когда обращается земнородный к птице, внутренне понимая, что мир един.
Скажу словами Алексея Лосева: не человек живёт, а действительность совершается через него. Человека, которого полюбил Господь.
И тогда «сложность» Андрея Вознесенского явится читателю в своей простоте…
Носился по России, отвлекая от гнезда. Это от Переделкина, что ли?
А про белку в “Слове о полку” Солоухин, значит, сказал? Ну-ну. Вот и все познания.