Нас называли зверобоями
Рубрика в газете: Гордимся героями, № 2020 / 14, 16.04.2020, автор: Павел СЮТКИН
9 апреля 1945 года – 75 лет назад – комендант Кёнигсберга Отто фон Ляш капитулировал перед войсками маршала Василевского.
Корреспондент «ЛР» встретился с Героем России, ветераном Великой Отечественной войны, Павлом Павловичем Сюткиным. Он и бойцы его батареи самоходных артиллеристских установок были в числе тех, кто нечеловеческим усилием сковырнул фашистов с укреплённейших позиций.
Косить, жать,
лошадь запрягать…
– Довоенное детство, – каким оно было?
– Конечно, после Гражданской войны всей России было тяжело. Разруха невероятная. Царской России – нет. Новая Россия еле-еле удержалась и ещё не встала на ноги. В такое время я родился, если быть точным – 19 июня 1922 года. Вернувшись с Гражданской, мой отец спустя какое-то время попал на службу в ОГПУ. Его направили в Кировскую область оперуполномоченным, условия были хорошие. Но работа была очень ответственная. А отец где-то «проштрафился», и его уволили. Три года мы жили в деревне – надел земли был. Там я познал патриархальный быт тяжёлый крестьянский труд – косить, жать, лошадь запрягать. Когда началась коллективизация, мы переехали в Тюмень. А в 37-ом году что-то припомнили отцу старое, – и он был арестован. Назвали «врагом народа». В дальнейшем оказалось, что там совсем другая статья, не «контра». Но на тот момент мама моя осталась с двумя детьми без средств к существованию, работала уборщицей.
Детство моё – это не детство, а проклятие. Сегодня мы – сыты, а завтра – неизвестно. Маме приходилось очень сложно.
– Вам приходилось, наверное, работать сызмальства?
– с 6 класса я уже помогал маме. В каникулы работал где-нибудь на предприятиях, стройках или соседке помогал дрова попилить, поколоть. Ужасное детство и юность. Нас воспитывала не семья, а школа, улица. Но именно тогда я поставил себе задачу: не хочу жить так, как мои родители. Я должен выучиться – 10 классов, высшее образование получить. И быть полезным не только себе, но и обществу. Это не просто красивые слова. Молодёжь действительно такая тогда была: высокий патриотический дух, любовь к Родине… И я не был в этом смысле каким-то особенным.
Завтра была война
– После школы вы оказались матросом речного судоходства. Что заставило отказаться от мечты о высшем образовании?
– Я собирался поступить в Свердловский горный институт на геолого-разведчика. Но надо было помогать маме. После окончания школы я устроился в Тюмени на судно, которое отправлялось в Красноярский край. Я думал пока подзаработать денег, а потом дальше учиться. Но 20 июня мы отправились в плавание, а назавтра – как вы знаете – объявили: война.
Матрос – это, знаете ли, тяжелейший физический труд – тот же грузчик. Если судно идёт на каменном угле – то на 4-5 суток нужно в топку забросать 60 тонн. А если на дровах топка – 100 кубометров в сутки. Поэтому 8 часов на вахте, 16 часов на погрузке. Следующие 8 часов – опять вахта. По трое суток иногда приходилось не спать. Однако я был физически крепкий мальчишка. Гимнастика, акробатика, борьба – спортивный такой. Поэтому мне не страшно было.
Когда мы добрались до Карского моря – это было в середине августа – там мы чудом не попали под огонь немецкого крейсера. В Красноярск мы приплыли только к осени. Я прошусь обратно – в Тюмень, – чтобы на фронт уйти, а меня не отпускают – плавсостав зарезервирован. Всё-таки добился я потом – к 42 году – возвращения в Тюмень, и там уже стал проситься на фронт. Военком и там не отпускает: «Успеешь». Я говорю: «Как же так, мои товарищи там, а я здесь». Мне говорят: «Пока тут поработай, мама у тебя одинокая». А мама, и правда, одна фактически осталась – братишка у меня жуликом стал, непутёвый. И так я оказался на заводе – молотобойцем. Через пару месяцев я опять – в военкомат. А военком говорит – завод военный, у тебя бронь. Тогда начал я ходить к военкому буквально каждый вечер. Но тот – ни в какую.
К лету я нашёл выход. Тогда было так – если начинаешь учиться в высшем учебном заведении, бронь теряет свою силу. И я заявил военкому: «Если вы меня не призовёте, я уеду в институт, а оттуда всё равно сбегу на фронт». Ну, тогда уж меня отправили. Попал сначала в 22-ую лыжно-стрелковкую бригаду 21-го лыжно-стрелкового полка.
– Но, насколько я знаю, вы были командиром САУ?
– Да, но не сразу. Это так получилось. Поскольку в первые месяцы войны мы потеряли очень много командного состава, прямо из пунктов формирования брали людей со средним образованием и направляли в военные училища. Так я оказался во 2-ом Ростовском артиллерийском противотанковом училище. Там и выучился управлять САУ. А что такое САУ? Самоходная артиллерийская установка – тот же танк. 152-мм пушка. 50 кг снаряд. Как шарахнет – так шарахнет.
Война – это кровь, горе и слёзы
– Из училища вас направили на фронт?
– Да. В звании лейтенанта – в отдельный полк Резерва Верховного Главнокомандования. 21 боевая машина, 4 подразделения – батареи. И я – командир самоходной установки. Немцы нас боялись, конечно. Мы били их хвалёные немецкие танки – «Пантеры», «Тигры» и так далее. «Зверобои» – нас называли.
– Что такое «отдельный полк»? Почему такое название?
– Мы не подчинялись никакой Армии – только Верховному Главнокомандованию. Нас перебрасывали туда, где складывалась тяжёлая обстановка. Так мы воевали на Брянском фронте, в 1943 году – в знаменитой Курской битве принимали участие, потом был Калининский, 2-й Белорусский фронт.
– Где были самые тяжёлые бои?
– На Калининском фронте было очень тяжко. Ещё – в Восточной Пруссии. Там нужно было пробивать глубокоэшелонированную оборону противника, силы там фашисты сосредоточили колоссальные. Укрепрайоны были устроены так, что не было ни одной точки, которая бы не простреливалась. Там даже многие старинные здания были построены таким образом, что цокольная часть восточной стены была железобетонная, имела небольшую бойницу. Неудивительно, если вспомнить, сколько раз мы воевали с немцами, со шведами, датчанами, рыцарскими орденами всякими.
Нам приходилось буквально «прогрызать» каждый километр. И потом – одно дело – прорвать эту оборону, а другое дело закрепиться, не потерять рубеж. Просто представьте: чтобы пробить такую линию оборону, на 3-5 км нужно было истратить несколько эшелонов снарядов! Это помимо того, что самолёты бомбили передний край…
– Я слышал, что наши САУ не пробивались немецкой противотанковой артиллерией. Это так?
– Не совсем. Всё хорошо было до 1943 года. Бывало, до 8 попаданий выдерживала машина. Был урон, конечно, – катки [элемент ходовой части танка – прим. ЛР] не выдерживали.
– Людские потери у вас были?
– Да, случалось, и не раз. В люк если залетит – осколками посечёт, а иногда и голову может оторвать. Особенно тяжко стало, когда у немцев появились танки, которые нашу броню пробивали. На «Тигры» они стали устанавливать 80-мм зенитные пушки – там болванка такая, что с 400 м пробьёт 17 сантиметров брони. А у нас только 11 сантиметров было. Там такая сталь была крупповская, что если кончиком болванки стукнуть легонько о броню – царапина останется. Этот снаряд ещё имел пиропатрон и, как трассирующая пуля, оставлял след по воздуху, шлейф огненный. Ночью такое зрелище – жуть. Не дай бог такой попадёт в гильзу – как коробка спичек вспыхнет. А если в топливные баки? Много так товарищей я потерял…
Был случай у мехвода ногу оторвало… Вот только что с ним разговаривал, перед этим покушали из котелка, а теперь санитар его забирает, и что с ним дальше будет – неизвестно. Война – это кровь, горе и слёзы.
Хорошо, что к маю 1944 мы уже были очень опытные, я на глазок определял, какой передо мной противник, какие танки, где у них слабые места. К тому времени я стал командиром роты. 5 боевых машин у меня было в подчинении. И вот знание противника спасало не раз от ранений и потерь.
Что до моих ранений, – то пять раз ранен, пять раз горел в танке, один раз контужен. Последний раз перед самой Победой. 10 апреля мы взяли Кёнигсберг, потом Земландский п-ов, потом – к Данцигу пробивались. И вот там я 4 мая и был последний раз ранен. День Победы встретил в госпитале.
Никто не забыт
– Вас дважды представляли к званию Героя СССР, но так и не вручили эту награду. Почему?
– Да, за тяжёлые бои под Кёнигсбергом. Там моя рота отличилась. И тогда представили к званию Героя СССР – в марте 1945 года. Отправили этот наградной материал по инстанциям. Но наш полк, как я уже говорил, не относился к какой-либо Армии, мы всё время перемещались, и вот, видимо, поэтому, как-то документация затерялась. А когда нашли после войны – обнаружилось несоответствие в документах, в наградных листах написали «уроженец г. Тюмени», а я же в Вятской губернии родился… Потом уже после войны и второй раз представляли – но уже прошло много времени – и так и не дали «Героя» мне. Говорили так: «Наградные листы утеряны». Хотя они в Архиве находились. И только через 60 лет – государство вспомнило – вернее, конечно, напомнила ему инициативная группа, которая здесь [в Сочи – прим. ЛР] была создана, и наш Президент вручил мне уже Героя России.
Хотя, конечно, поначалу трудно было очень с этим делом. Вот был здесь такой председатель Совета ветеранов местного – покойник ныне – Бурьянов. Так он, Бог ему судья, когда нужно было письмо от губернатора направить в Министерство Обороны, он эти документы, грубо говоря, в урну выбросил. А мне так и говорил: «Я что – дурак, такие документы на представление к герою подписывать?»
– А кто всё-таки помог?
– Тогда подключился начальник управления по военно-мобилизационной работе администрации города Сочи Степан Иванович Тараев, он направил в Москву документы. А Министр обороны уже, в свою очередь, – президенту.
– Сейчас вы, насколько я знаю, всегда участвуете в работе местного Совета ветеранов, который, например, организовывает встречи со школьниками современными. Когда вы идёте к детям в школу, что для вас самое главное?
– Я говорю всегда так – у нас происходит встреча времён и поколений. Главное – сберечь историческую правду о войне. Я рассказываю им о той войне, которую видел собственными глазами. Честно говоря, я так продлеваю свою молодость.
Беседовал Иван КОРОТКОВ
Добавить комментарий